Сергей Переслегин: «Для России шансом является усиление регионов и региональных городов»

Сергей Переслегин

В РОССИИ ВСЕГДА СУЩЕСТВУЕТ ОДИН И ТОТ ЖЕ НАБОР ПРОТИВОРЕЧИЙ

— Сергей Борисович, вы согласны с мнением, что у российских регионов есть свои объективные интересы и обусловленные этим противоречия, возникающие между ними?

— Давайте начнем с того, что, если вы начинаете заниматься сегодня какой-то аналитикой по отношению к России, то всегда можете выделить три уровня взаимоотношений: первый — это мир, второй — это страна, то есть Россия, и третий уровень — регион. Понятно, что выделение достаточно условное. Можно брать вместо «мира» макрорегион или континент, например, Азию или какой-нибудь БРИКС. А вместо «региона» в России можете выделять «город». Но все равно от этих трех уровней вы никуда не уйдете.

И, да, в России всегда существует один и тот же набор противоречий. Кто противостоит друг другу? Московские элиты, мировые элиты и региональные элиты. И, разумеется, контрэлиты опять же есть и там и там — на всех уровнях. Так вот суть нынешних неприятностей заключается в том, что существуют жесткие, очень даже понятные противоречия между Россией и внешним миром. Они всегда были, они всегда были понятны, и сейчас о них не говорит только совсем слепой и глухой. С другой стороны, в Росси есть другое противоречие: «страна», то есть фактически «Москва», и «регион», причем противоречие одинаковое с двух сторон. Обе стороны активно не любят друг друга. Регионы считают, что либо Москва у них все отбирает — это регионы-доноры, либо Москва им мало дает — это регионы-акцепторы. Все не без основания говорят, что деньги есть только в Москве и только Москва решает, кому и что из своих щедрот подкинуть. Отсюда понятная нелюбовь и даже зависть регионов к Москве.

Но и у Москвы ничуть не лучше. Москва считает, что она и есть Россия как страна. Москва держит целостность России, военную мощь России, способность противостоять остальным странам, в том числе Западу...

— И что же делать в этой ситуации, есть ли способ преодолеть подобное противоречие, зависть и нелюбовь?

— Когда у вас возникает треугольник соотношений «мир-страна-регион», это означает, что мир должен «увидеть» российские регионы. И российские регионы должны стать чем-то соразмерными «большому миру». Именно выход российских регионов на мировую орбиту, в международное пространство, как это ни парадоксально выглядит сейчас, укрепит российскую государственность. Такая интеграция российских регионов в глобализированный мир будет работать не на распад, а на укрепление российской государственности. Это произойдет потому, что выход регионов на мировую арену будет означать проявление противоречий между «миром», теми же глобализованными США и т.д., но уже не с Россией, а с регионами. И тогда регионы будут искать союзников в Москве.

— Тогда Москва объективно превращается для регионов в союзника?

— Да. И более того, здесь возникает фантастическая совершенно возможность. Она на редкость красива и скорее возможна, чем вероятна. Мы можем восстановить ситуацию 1910 года, время глобального баланса, когда мир делился между несколькими великими Империями: Британской империей, Французской колониальной империей, Австро-Венгрией, Российской империей. Со множеством национальных государств и отдельными, вполне себе эмансипирующимися, колониями или частями Империи вроде Боснии-Герцоговины для Австро-Венгрии, или Финляндии для России.

Эта ситуация баланса создала бы то, что называлось когда-то серебряным веком... Когда у вас разные структуры и между ними возникают сложные и многообразные связи.

— И мы наблюдали тогда бешеный экономический рост вместе с расцветом культуры...

— Да. И именно это я имею в виду, когда говорю, что спасение России придет из регионов. Дело в том, что Москва и Петербург настолько пронизаны системой сдержек и противовесов, что у нас, жителей столиц, нет надежды на то, что там удастся сделать что-то по-настоящему инновационное, меняющее правила и рамки.

Я нарочно привожу крайний пример, посмотрите на условный «остров Врангеля» — там хозяин даже не медведь, а песец. Но у вас есть возможность начать делать там что-то другое...

— Что вы имеете в виду?

— Вы представляете себе, сколько стоит метр недвижимости под лабораторию в Москве, в «Сколково», или здесь в Петербурге. А метр недвижимости под лабораторию на острове ничего не стоит.

Мы все время кричим, что мы хотим новую Кремниевую долину. И делаем невероятно дорогую сколковскую недвижимость, совершенно не понимая, что Кремниевая долина появилась там, где были самые бросовые земли. Где просто ничего не стоило завести себе маленький коттедж, что бы что-то делать. Кремниевая долина — это не цена земли и недвижимости, а цена мозгов и того, что эти мозги делали. Так вот, в Москве все безнадежно. Недвижимость настолько дорогая, что «перевесит» любые мозги.

— Но в регионах положение может быть другим...

— Конечно, везде есть свои проблемы. Я хорошо знаю Казань. Там нет московских «сдержек и противовесов», но есть татарстанские «сдержки и противовесы», ничуть ни хуже московских. Но ведь и Татарстан — это не только одна Казань. И в этом смысле я считаю, что для России шансом является резкое усиление регионов и региональных городов. В конце концов, есть старая, добрая спортивная теорема — «быстро растут плохие результаты». И Москва и Петербург, какие-никакие, но мировые города.

Но если вы возьмете ту же Калугу, Псков, Елабугу, то обнаружите, что там есть куда расти. В России 99 процентов территорий есть куда расти. Помните песню Михаила Щербакова — «...только в городе вряд ли хуже, ибо хуже уже куда же». И если 99 процентов России вырастут на 10 процентах, то это будет лучше, если Москва вырастет вдвое, хотя с чего бы ей расти. И мы видим три ключевых момента: политика, «сдержки и противовесы», цена недвижимости — это все дает возможность инноватику создавать не в мировых городах, а за их пределами, где эдакое сделать легче. Так что если хотите Кремниевую долину, давайте делать ее в провинции, в Якутии. И это будет работать!

ТЯЖЕЛЕЙШАЯ СИТУАЦИЯ: В РОССИИ НЕТ ПРОРОКА В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ

— Какие шаги должны делать регионы на практике?

— Думаю, что идеей, о которой я говорю, регионы прониклись почти все. Конкуренция за московские деньги идет огромная, а чтобы эту конкуренцию выиграть, чего-то делать приходится. Я, конечно, не могу сказать, что во всех регионах России делается, но я знаю эту ситуацию по Красноярску, Железногорску, Екатеринбургу и Челябинску, очень хорошо знаю по Перми, Казани, Томску...

Базовая проблема чрезвычайно простая. Не то что люди не верят в себя. Во многих регионах руководство абсолютно не верит в своих людей. Я помню ситуацию, когда пытался убедить губернатора в Южно-Сахалинске устроить у себя большую нефтегазовую конференцию. Это было тогда, когда все начиналось, вкладывались приличные деньги и можно было пригласить людей со всего мира. Россия сама по себе не последняя в этой отрасли, а Южно-Сахалинск и Сахалинская область — не последний форпост в этой отрасли в России, у них есть прекрасный Институт нефти и газа. Приехали бы со всего Тихоокеанского региона и еще бы заплатили... И слышу ответ: «У нас нет специалистов, нам стыдно приглашать людей».

Я не выдержал, задал вопрос: «А если бы исчезла вся нефтянка как большая компетенция, вы бы завтра могли возобновить добычу?» Мне отвечают: «В принципе, да». Я говорю: «Так считайте, что уже исчезла, возобновляйте!»

— Нет пророка в своем отечестве...

— Это вообще тяжелейшая ситуация: в России нет пророка в своем отечестве. Помните историю генерала Ермолова? Когда его спросили, какую вы хотите награду, он сказал: «Ваше Величество, произведите меня в немцы!» Потому что Россия не верит своим... Это идет от Москвы, куда приезжают профессора из США и Европы, и докатывается до условного Южно-Сахалинска и Норильска, куда приезжают профессора из Москвы и Санкт-Петербурга. Но везде достаточно своих людей, которым нужно давать простор для работы, для реализации, использовать их потенциал.

Я очень надеюсь, что Запад дойдет в своих санкциях до такой степени, что придется обращаться к этим людям, других просто не будет. И тогда что-то сдвинется с мертвой точки.

— Москва осознает эту проблему?

— Москва панически боится любой активности регионов. К сожалению, со времен царя Ивана IV Москва всегда чего-то панически боится. Величие Петра I заключается еще и в том, что до него дошло, что в Москве он ничего не сделает, и ему пришлось оттуда уехать. И уехать, заметьте, в дикое болото в устье Невы. И вот там быстренько удалось построить великую Российскую Империю.

Кроме того, сами регионы очень боятся своего развития. Причем у них та же самая мысль: «Как только у нас появятся приличные специалисты, они сразу уедут в Москву». Ну а из Москвы — сразу уедут в Лондон. А потом в Нью-Йорк или Бостон. Мысль о том, что нормальный и разумный человек совершенно не горит желанием навсегда покинуть ту землю, на которой он рожден, и что такое поведение — норма, не приходит начальникам в голову. А ведь именно возможность спокойно выезжать туда, куда им нужно, приводит к тому, что люди вообще мало куда уезжают насовсем. Работать-то можно где угодно и где угодно при этом жить, в том числе и на родине.

Сейчас я рассчитываю, что внешний страх Москвы окажется настолько сильным, что заставит ее опираться на собственные силы, на силу регионов. И я думаю, что в новой ситуации все стороны поймут, что их кооперация важнее разногласий.

НАРОД ОТ ВЛАСТИ ЖДЕТ ТОГО ЖЕ, ЧТО ВЛАСТЬ ЖДЕТ ОТ НАРОДА, А ИМЕННО — ЧУДА

— Получается, что ставка на унитаризм не спасет Россию?

— Понимаете, Россия — очень большая страна. Это означает, что страна, как рыночная структура, абсолютно нерентабельна. Но если вы начинаете смотреть на уровне региона, то, оказывается, все можно устроить очень эффективно. И каждый регион может развивать свой «кусок», делать то, что получается у него лучше всего. Мне жаль московское руководство, управленцы осознают, что им нужно действовать в русле развития свободы регионов, и это позволит интегрировать Россию заново, но они также понимают, что в ходе всеобщей дезинтеграции это создает для них неприемлемые риски. Любимый мой шахматист Давид Бронштейн говорил, что нужно пожертвовать и пешку, и качество, и даже фигуру, если «нормальный» ход развития событий ведет к тяжелой позиции. Но жизнь страны — это не шахматы, и очень сложно играть чужими судьбами и историческими судьбами страны.

В конце концов, в свое время Михаил Сергеевич Горбачев играл не так уж и плохо. И многие его ходы были абсолютно правильными. Но все прекрасно понимают, в какой роли он остался в истории. А специфика российской ситуации в том, что со времен царя Ивана IV и даже раньше оценку действиям власти дает не население, а народ.

— Что это значит?

— Это значит, что население оценивает, как оно живет сейчас, сегодня, а народ оценивает действия отошедших от дел или «умерших» властей по созданию тех условий, в которые они, мы попали вследствие их политики. Грубо говоря, только сейчас мы оцениваем Горбачева, а при Брежневе — Хрущева, при Хрущеве — Сталина. И в этом плане «хорошим» получается тот, кто сумел сделать следующий шаг развития, какой ценой — это другой вопрос. Например, я прекрасно знаю, сколько людей погибло на строительстве Петербурга, но это было давно. И я оцениваю действия Петра из сегодняшней ситуации, когда я живу в великом мировом городе, созданном благодаря воле великого царя.

Однако у нас могло бы быть намного хуже, если бы Горбачев еще лет 20 пытался удерживать гниющую систему, а он мог это сделать. Тогда сейчас мы были бы по уровню жизни ближе не к Китаю, а Сомали.

— Какие же ходы готова сделать Москва?

— Москве сейчас нужно делать верные ходы в очень сложной ситуации, прекрасно понимая, что каждое решение сопровождается огромным риском. Но содержание новых технологий, позволяющих строить производство на базе использования условных «3D-принтеров» на локальных источниках энергии, таково, что если Россия не успеет «собраться заново», на новой интеграционной основе, о которой мы говорили, на базе сильных регионов, вышедших на мировой уровень, то она окажется дезинтегрованной. Ее «разорвут» производственные, а не политические технологии...

Следует помнить также, что сильная Россия не нужна никому, кроме русских, да и то не всех... Это про то, что «заграница нам поможет». В России есть только два сценария: инерционный, это когда инопланетяне спасли, и чудесный, когда мы сами все сделали. Обычно выбираем последний, и иногда это получается. Народ от власти ждет того же, что власть ждет от народа, а именно — чуда.

ЧУДО ТРЕБУЕТ ДЕЙСТВИЙ

— Но чудо, о котором вы говорите, требует действий. Что могли бы предпринять регионы для выхода на мировую орбиту? Ведь скорее они могут рассчитывать на прибытие марсиан, чем на действительное содействие столицы в этом вопросе.

— Согласен, но для некоторых регионов и их жителей, москвичи — это все равно что марсиане. А если серьезно, то первым шагом должно было бы стать определение регионами своего реального положения по отношению к Москве, по отношению к другим регионам и по отношению к мировой экономической орбите.

Это проще пояснить на примере. Возьмите Европейскую Россию, условно, Калужскую, Брянскую, Владимирскую, Новгородскую области, эти регионы вполне обеспечены инфраструктурно, обладают и человеческим капиталом, обладают определенным инновационным потенциалом, у них есть возможность специaлизировaться в нaукоемких и инновaционных производствaх. Но! Эти регионы нaходятся в мощном aккреционном поле двух «центров тяготения» — Москвы и Сaнкт-Петербургa, которые буквально вытягивают оттуда нaиболее подготовленные и мобильные кaдры. Что бы вы ни делали в этих регионах, фронт-офисы соответствующих бизнес-структур рaно или поздно окaжутся в Москве или Сaнкт-Петербурге.

— Но Калуга — вполне себе самостоятельный регион, преподносящий себя как идеальная промышленная площадка...

— Вот именно! А откуда появились все эти инвесторы, развивающие Калугу как промышленную площадку, сборку автомобилей и так далее?

— Из Москвы, очевидно.

— Или пришли через Москву. И фронт-офисы у них в Москве. Но Калуга вообще очень интересный пример, если в конце 90-х местные чиновники в своих стратегиях оперировали такими понятиями, как «инвестиционный имидж», то в середине нулевых заговорили о развитии инженерной инфраструктуры, а в конце нулевых первым пунктом в планах стало стоять «привлечение жителей». Кадры решают все, этот лозунг никто не в состоянии отменить.

И, по крайней мере, одно им сделать удалось: некоторые холдинги сочли, что в Калуге можно разместить производство, несмотря на все связанные с этим неудобства и прямо-таки скверное состояние городской среды. Я был в Калуге на праздновании 50-летия полета Юрия Гагарина — такое впечатление, что дороги и фасады там не ремонтировали все эти 50 лет. Музей космонавтики на этом фоне выглядит как пришелец из Туманности Андромеды. Но этот музей там есть. И память о Циолковском есть тоже. И, как мне кажется, самим фактом существования это принуждает и жителей города, и администрацию, и бизнес к некоторой поисковой активности. Такая активность всегда к чему-то приводит, это и стало основой успешности калужской инвестиционной стратегии.

Но здесь нужно коснуться одного обстоятельства, важного и довольно сложного. Любой инвестор, резидент или нерезидент, стремится только к прибыли, проблемы региона его не волнуют, тем более уровень жизни в этом регионе. Вообще-то, для инвестора чем этот уровень ниже, тем лучше — рабочая сила дешевле. Соответственно, пусть в регион и пришли инвестиции, их обязательно изымут обратно. Экономическим способом или внеэкономическим. Люди ищут, где лучше, а деньги — где выше капитализация. Слаборазвитый регион просто не может удерживать большие деньги, даже если они в нем оказались.

— Получается какой то замкнутый круг...

— Но есть другая сторона дела: раз уж регион получил инвестиции, там начнется какая-то деятельность, придется что-то построить или достроить, привести какие-то дороги в порядок, нужны будут отели — хотя бы для высоких гостей из Москвы или европейских столиц, не в частном же секторе им там жить? Понадобится какой-никакой общепит, какие-то развлечения (ну, хоть, бар, пейнтбол и охота с рыбалкой) — это сравнительно небольшие деньги, регион их примет и удержит. И его капитализация чуть-чуть повысится. Он станет лучше притягивать деньги и лучше их удерживать. То есть замкнется цепочка обратной связи. В конце концов, не стоит забывать, что тот же Нью-Йорк долгое время был дальней периферией цивилизованного мира и обладал близкой к нулю инвестиционной привлекательностью. Мы как-то быстро привыкли, что Китай — мастерская мира, а я хорошо помню рубашки «дружба», с которых начиналась эта мастерская. Поэтому движение вперед возможно.

Я не случайно не люблю понятие «человеческий капитал». Оно имеет смысл разве что для античной версии рабовладельческого общества. Человек не есть капитал, но он источник всех форм капитала. И в этом плане развиваться будут те регионы, в которых будут люди, ориентированные на развитие и способные к нему. А такие люди редки и дефицитны, и нужны буквально везде.

СЕГОДНЯ ЛЮДИ ПРЕДПОЧИТАЮТ ПРОЕКТНОСТЬ В СОЧЕТАНИИ С ВЫСОКИМ УРОВНЕМ ЖИЗНИ

— То есть эти регионы объективно оказываются в кадровой конкуренции с Москвой?

— Разумеется. И Москва по определению имеет в этой конкуренции преимущество. Находясь в поле тяготения мегаполисов, вы должны создавать в регионах качество жизни и доступ к благам, сопоставимый с теми, которые нужные вам кадры могут иметь в Петербурге или Москве. В старой Империи, в СССР, было еще одно решение — делать у себя что-то совершенно замечательное, чего нет в других местах. Не только Свердловск или Томск, но и Комсомольск-на-Амуре, Байконур, Академгородок, Димитровград не только удерживали у себя кадры, но и успешно переманивали их из той же Москвы и тем более из Ленинграда. Но сегодня люди предпочитают проектность в сочетании с высоким уровнем жизни.

Впрочем, всегда есть варианты. Есть молодежь, которой нужен опыт успешной деятельности. Ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге у них нет шансов проявить себя — слишком велика конкуренция. Где-нибудь в Великих Луках — может быть. В Березняках — с довольно большой вероятностью. Но нужно понимать, что такие люди, сделав себе пару правильных строк в резюме, конечно, уедут в мегаполис — пусть и на более низкую должность.

— А если регионам самим становиться мегаполисами?

— Не каждый регион может стать мегаполисом, и не каждому региону это нужно. Обратите внимание на опыт тех же США — в каждом их штате есть главный экономический центр, как правило, это мегаполис (хотя американский мегаполис — это 1,5 - 2 миллиона человек, третий город в США — Чикаго — 2,5 миллиона жителей, в то время как у нас Большая Москва — миллионов 15), и есть политическая столица штата, которая существует отдельно. Нью-Йорк — это ведь не столица штата Нью-Йорк (столица там Олбани). И Лос-Анджелес не столица Калифорнии (Сакраменто).

А если уж говорить о научных, интеллектуальных центрах, то есть Гарвардский университет, а не Вашингтонский, и Кембриджский, а не Лондонский... Великий Стэнфордский университет располагается около города Пало-Альто, в 60 километрах от Сан-Франциско. Мы привыкли к величию штата Калифорния, валовой доход которого соизмерим с крупными национальными экономиками, а ведь Калифорния — полный аналог российского Дальнего Востока, не периферия, а окраина страны. И само возникновение знаменитой Кремниевой долины связано с тем, что там когда-то была очень дешевая недвижимость, а местная администрация была внимательна и к вероятным деятелям, и в возможным инвесторам.

— Но и в «центрах» есть наука... Лондонская школа экономики, Школа Келлога в Чикаго.

— Экономические школы — в экономических центрах, поближе к практике. Но и Чикаго ведь не столица штата Иллинойс, столица там — Спрингфилд. Поэтому первый вопрос, на который должны регионы ответить, причем абсолютно честно: какими ресурсами они обладают сейчас и каким образом они свой человеческий капитал — самый главный — могут потерять? Кто может выступить центром тяготения для их кадров? Не обязательно Москва. Это может быть и соседний регион.

Есть, кстати, и второй вопрос, он тоже весьма важен: а для каких территорий они сами являются точкой аккреции? Можно зарабатывать на проточности — собирать население из окрестных поселков, учить его и направлять дальше в мегаполисы. Пройдет лет 20 такой деятельности, и вполне можно получить что-то вроде Стэнфорда: известный и популярный город-учебный центр. За это время вокруг учебной деятельности соберется обслуживающий ее кластер, вырастет качество жизни и т.д. Причем создание учебного центра — простейший и, откровенно говоря, на сегодняшний день не оптимальный вариант. Кадры создаются в проектах и вокруг проектов, а не в учебных центрах.

Следующим шагом должно стать определение своих возможностей, которые могли бы быть интересны «внешней орбите». Это ответы на вопросы: кому я могу быть интересен, чем я могу быть интересен? При этом интересны вы должны быть в первую очередь как пространство для реализации глобальных или национальных интересов.

ПОЛЕЗНО ВКЛЮЧИТЬСЯ В МИРОВЫЕ ИНФРАСТРУКТУРНЫЕ ЦЕПОЧКИ

— Все-таки глобальных или национальных интересов?

— Я стараюсь не использовать термин «глобальный». Во-первых, глобализация умирает и, может быть, уже умерла. Во-вторых, тот же Китай, например, пользуется глобализационными механизмами, но отнюдь не позиционирует себя как глобальная держава. Китай — Поднебесная Империя, Центр Мира, его не очень интересует варварская периферия, и он не рвется ее глобализировать, объединять и цивилизовывать. У него другая стратегия развития, не глобальная. Кто-нибудь готов бросить Китаю обвинение в «местечковости» и «провинциальности»? В годы своего расцвета Британская Империя также не стремилась к глобализации, как ее сейчас понимают. Она стремилась к самодостаточности. Когда разразился страшный снежный буран, английские газеты вышли с заголовками: «Континент отрезан от Британии».

Наконец, «глобальный», «глобализированный» подразумевают «глобус». И что, мы еще долго собираемся делать вид, что за пределами глобуса ничего нет? Вот если мы начнем понимать «глобальный» как значительный, исторически значимый, способствующий шагу развития, общечеловеческий, трансграничный или запредельный, тогда, конечно, я за глобализацию.

В любом случае ваш регион должен быть четко позиционируемым в фaзовом прострaнстве, в сценарном пространстве, а также трaнспортно и экономически связным и вписанным в большие проектности, меняющие мир. Как правило, бывает полезно включиться в мировые инфраструктурные цепочки, глобальные транспортные коридоры.

— А не в региональные для начала?

— А в региональные для начала — это не имеет смысла. Ни в глобальной экономике вчерашнего дня, ни в неустойчивом сегодняшнем мире, ни в возможном завтрашнем производстве шаговой доступности.

Если вы заведомо проигрываете на мировом уровне, то вы не можете компенсировать этот проигрыш на уровне региональном. Нельзя стратегические проблемы решать на уровне тактики. Кстати, это очень неплохо подтверждает негативный опыт американских маленьких городов. Они не думали о внешнем мире, ведь «Америка для американцев», и остановились в развитии. И аккреционные законы свирепствуют там никак не слабее, чем в Читинской области РФ или на Таймыре. Посмотрите фильмы об американской глубинке, да хотя бы «Догвиль» фон Триера. С точки зрения тактики все может быть хорошо, но если с точки зрения стратегии все будет плохо, то тактика вас не спасет. Если, например, вы имеете потенциал быть логистическим центром, допустим, у вас есть аэропорт с потенциалом хаба...

— В Казани есть такой аэропорт.

— В Казани есть, отлично. Но он должен быть интегрирован в мировые, а не в региональные логистические, транспортные орбиты, тогда у вас появляется совершенно другая экономическая повестка. Иначе вы можете проиграть в один ход. Представьте себе, что ваш аэропорт идеальный, лучший в мире. Но про него никто не знает. А ваши соседи смогли вписаться в мировую транспортную линию со своим аэропортом, который может быть хуже вашего, но про него уже узнали. И автоматически все остальные участники этой транспортной цепи будут видеть вашего конкурента. И не видеть на своей — подчеркиваю — своей экономической карте вас.

— Они могут переориентироваться на наш аэропорт, если доказать им его преимущество...

— Не факт. Это лишние издержки, лишние ходы, кто не успел, тот опоздал. В любой конкуренции выигрывает не лучший проект (технология, изобретение...), а первый вполне пригодный. Никто не будет тратить время на «самое лучшее», если есть устраивающая тебя синица в руках. Все уже привыкли летать через Сеул. И я не знаю, какие чудеса света придется построить в Хабаровске, чтобы дальневосточные воздушные линии переориентировались на него.

Есть в истории России пример — и при Алексее Михайловиче, и при Анне Иоанновне, и при Александре II «столицей» Сибири был Тобольск. Протянули Транссибирскую магистраль мимо Тобольска. Где теперь Тобольск? Нет Тобольска. То есть он есть, конечно же, но его все равно что нет. При Николае I железную дорогу проложили из Петербурга в Москву мимо Новгорода — и с Новгородом произошла похожая история, не такая критичная, как с Тобольском, потому что близко от столиц, но очень похожая.

Кстати, и с Казанью, и вообще с Поволжско-Уральским регионом есть интересная ситуация. Российскaя промышленность концентрируется нa Урaле и Волге, там есть жесткий производственный кaркaс из 9 городов-миллионников, куда, естественно, входит и Казань. В соответствующий мaкрорегион входит современный Поволжский федерaльный округ, чaсть Южного федерaльного округa, Южный и Средний Урaл... Но зaметим, что этот мaкрорегион не является в полной мере связным — территории нa его северо-востоке и юго-зaпaде экономически отделены и от центрaльного Волго-Урaльского «ядрa», и от Прикaспийской периферии.

— И что это означает на практике?

— А то, что можно ожидaть кaк консолидaции этого регионa, тaк и его рaспaдa, причем с равной вероятностью

РЕГИОН КАК ЦЕНТР ТЯГОТЕНИЯ

— И что произойдет в случае распада?

— Не только в случае распада, но и в случае консолидации, области, которые окажутся не востребованы производственными цепочкaми, формирующимся в «ядре», вообще выпaдут из кaкой-либо кооперaции, потеряют всякие возможности экономического ростa и уйдут из прострaнствa стрaтегировaния. Они будут выброшены на обочину истории. Как Тобольск, о котором я упоминал. Но в случае, когда какой-либо регион втягивается в значимую систему деятельностей, он уже будет выступать центром тяготения для других регионов.

Тяготения человеческого потенциала в первую очередь, а потом уже экономического. Возвращаясь к примеру той же Калуги. Житель соседней области, пассионарий, ориентированный на карьеру, на профессиональный рост, теоретически конкурентоспособный на мировом уровне, может думать о том, куда ему направиться, чтобы самому на этот уровень выйти. Если, условно говоря, «Калуги» нет, то у него один путь — в Москву. А если есть «Калуга», вписанная в мировую орбиту или в масштабную национальную проектность, то он может отправиться в «Калугу». В свою очередь, борьба за человеческий ресурс будет стимулировать и Москву, потому что сейчас она просто снимает сливки с российского человеческого капитала. Все хотят уехать в Москву, потому что она совершенно очевидная ступенька на мировую экономическую и потребительскую орбиту. А на регионы никто не смотрит, хотя, как я уже как-то говорил, качество жизни там может оказаться вполне выше московского.

Собственно, сила США заключается в том, что в каждом штате есть и политический, и экономический, и культурный, и университетский центр тяготения. Это способствует развитию человеческого потенциала.

— За счет конкуренции?

— Здесь дело не в конкуренции, которую принято считать двигателем развития. Дело в разнообразии. В Москву приезжают тысячи, десятки тысяч пассионариев: спортсменов, инженеров, ученых, писателей, актеров. В Москве много спортивных команд, университетских и научных центров, театров, инженерных проектов и т.д. Но много — это же не бесконечное количество. Москва снимет сливки, пристроит процентов 10 приехавших (поверим, что лучших, хотя это вряд ли), а остальным придется зарабатывать на жизнь в офисе, если не на стройке. И их потенциал будет потерян. И для них самих, и для регионов, из которых они уехали, и для Москвы, и для страны, и для мира.

А в Штатах у таких людей всегда есть возможность региональной траектории развития. А потом уже только от них и будет зависеть, не окажется ли именно выбранный ими регион в высшей мировой лиге. В этом плане полезно иметь в стране много центров аккреции. Чтобы первой мыслью честолюбивого молодого человека было «стать первым в уездном городе N». Поскольку этот «уездный город» значим и виден и с российской, и с мировой орбиты, и успех там котируется на любой бирже.

ГОВОРИТЕ — И ВАС ПОЙМУТ

— Хорошо, давайте вернемся к последовательности шагов региона по выходу на мировую орбиту. Мы определились со своими преимуществами. Что дальше?

— А это не так уж легко — определиться с преимуществами. Кто только не желает в России развивать туризм, кстати, умирающую деятельность, кто только не доказывает, что его регион может стать значимым культурным центром. Между тем рациональные и содержательные стратегии всегда имеют корни. Пермский горнозаводской регион не станет «культурной столицей России» просто потому, что не хочет ей быть. И соответствующая стратегия обречена на провал. А вот новой промышленной столицей России он может стать.

В том и проблема, что регионы ищут свои преимущества, следуя моде. Они никак не хотят поверить, что развитие определяет «завтра», но делается «сегодня» из тех предпосылок, которые были заложены «вчера». Уйти от себя: своей истории, своих культурных кодов можно, но это героическое действо, которое получается не у всех...Так что нужно знать свои культурные коды и свое прошлое. Нужно определить свою стратегию как уникальный способ, позволяющий использовать свои уникальные ресурсы для достижения уникальных целей. Затем нужно вписать эту стратегию во внешние тренды, найти ей там место. Или, если хотите, найти способы поломать эти тренды во имя своей стратегии, но это, опять-таки, героическое действо. И лишь после этого надо свои преимущества представлять окружающему миру. Причем в той форме и в том контексте, в котором они понятны мировой стороне. И на том языке, который понятен вашим слушателям.

— То есть делать это на английском языке или лучше уже на китайском?

— Зачем же так примитивно? Есть такой интернет-ресурс ThinkRussia. Это российский ресурс, оплаченный государством, так сказать, он должен пропагандировать Россию на мировой арене. С английским языком там все в порядке. Там не в порядке с обновлениями, позавчера последняя деловая новость из России была помечена январем 2015-го...

— Ну, может быть, с тех пор уже обновили...

— Может быть. Но тем, кто глянул на этот ресурс, все понятно. Качество работы с ним показывает, что его авторы уже выпали из времени или никогда в нем не были... А временной фактор самый важный. Вы нужны в определенное время — завтра может быть поздно, вчера могло быть рано. И надо понимать, что те, кто смотрит на вас, ждет от вас не только презентаций на английском языке. Кстати, еще Френсис Бэкон заметил, что далеко не все можно сказать на английском языке. Еще раз повторю: на языке, который понятен вашим слушателям. Например, в городе Стамбуле отсутствуют языковые барьеры. Говорите — и вас поймут. Там с раннего детства жители вырабатывают умение договариваться и понимать. Друг друга. Иноязычных. Иноверцев.

Язык, который понятен вашим слушателем, может быть английским, или китайским, или русским, или татарским... Или языком математики. А может быть языком силы или языком денег.

Мировая повестка формируется не словами, а действиями. Это проявляется во всем, начиная, кстати, с интереса региона к большим повесткам дня. Это, к примеру, вопрос интересов регионального медиасообщества. Если мировая информационная повестка не находит никакого отражения в местной информационной повестке, да и национальная в нем еле заметна, то для инвестора это сигнал, о том, что регион не видит себя как часть мира и не рефлексирует по этому поводу. Зачем инвестору идти в этот регион, которому он, инвестор, потенциально не интересен? Нет, в принципе можно найти ответ на этот вопрос, но, поймите, среди инвесторов очень немного тех, кто способен на героическое действо: Сорос, ну еще пара человек...

Вы должны хотеть быть частью большого мира, тогда это желание найдет отражение в действиях. Если мир не интересен вам, то почему вы должны быть интересны миру?

— Допустим, у нас могут быть какие-то уникальные особенности, которых нет ни у кого...

— Как говорил Штирлиц: «Если мы будем предполагать невозможное, тогда вы ошиблись адресом». Поймите, если у вас есть уникальные особенности, то об этом либо уже известно всем заинтересованным лицам, либо вам придется реализовывать очень сложную стратегию, чтобы хоть кто-то в это поверил.

Обычного инвестора не интересуют ваши уникальные особенности, он не этнограф. Его интересуют ваши долгосрочные преимущества по сравнению с другими регионами, где он может решать свои задачи. Знаете, был такой полковник Хью Купер, американец, шеф-консультант «Днепростроя». Он говорил, что главная проблема русских — они слишком много философствуют, стараясь открыть Америку там, где она давно открыта и существует совершенно твердый установленный стандарт...

Впрочем, всегда возможны варианты. Не все совершенно твердые установленные мировые стандарты останутся такими на следующем шаге развития. И после «Днепростроя» появились совершенно другого масштаба гидросооружения, и они де-факто задали свои стандарты. Весь вопрос в другом. Для слишком многих регионов (и людей) очень удобно уповать на свою «уникальность», как на основание не делать ничего, не создавать интерфейсов с миром, не решать никаких сиюминутных задач, надеяться, что в будущем все образуется само.

В сущности, есть только две стратегии. Простая — это следовать мировым образцам. Сложная — это самим устанавливать мировые образцы. Вопрос: если вы не в состоянии реализовать простую стратегию, какие у вас основания думать, что вы реализуете сложную?

— То есть, желая выйти на мировой уровень, нужно действовать и представлять себя в рамках мирового стандарта и мирового мышления?

— Иначе не получится. Даже чудом.