Наиля Гараева: «В космос не слетала, переворот в науке не сделала. Без театра я никто!»

О том, как Марсель Салимжанов «вынашивал» спектакли, актерском одиночестве и склонности молодых режиссеров к внешним эффектам

Любимая актриса нескольких поколений Наиля Гараева отметила на прошлой неделе свое 75-летие. А накануне в театре им. Камала завершились премьерные показы спектакля «Здравствуй, мама, это я!», который поставил сын актрисы, главный режиссер театра Фарид Бикчантаев. В разговоре с «БИЗНЕС Online» народная артистка Татарстана рассказала, что может вызвать ее слезы, за что она любит Сергея Безрукова и не принимает культ Рудольфа Нуриева в республике.

Сцена из спектакля «Здравствуй, мама, это я!»

«ВЕСЬ УЖАС НАШЕЙ ЖИЗНИ В ТОМ, ЧТО КАЖДЫЙ ПРАВ ПО-СВОЕМУ»

— Наиля Хакимовна, пьесу известного таджикского драматурга, режиссера Барзу Абдураззокова специально под ваш юбилей подбирали? Как много личного вы вложили в образ матери?

— Пьеса достаточно давно лежала в «портфеле» театра, ее все никак не могли перевести, почему-то никто не брался. Мне предложили выйти с этим спектаклем на юбилейном творческом вечере. Абдураззоков посвятил пьесу своей матери. Пьеса тронула, она об отношениях матери и сына. Мать постоянно разговаривает с сыном, занимающим большой пост. А мать формации того советского периода многое пережила, мужа потеряла, который, по всей вероятности, тоже был ответственным работником. Она как бы ассоциирует судьбу мужа с судьбой сына. Понимает, как непросто человеку во власти сказать свое слово, если считаться с мнением людей...

И вот моя героиня все время повторяет: вы там, наверху, не ведаете, что творите, не считаетесь с мнением простого народа, вы — не наши, а мы почему-то — ваши. Мать волнуется за судьбу сына, а тот мягкий по натуре и не всегда может поступать так, как хотел бы. Анализируя характер моей героини, я понимаю, что отец ее сына рано «сгорел» на этой почве. Невольно она думает: вы, власти, убили моего мужа, а вот своего сына я вам ни за что не отдам. Буду защищать всеми силами.

— Чувствую, пьеса вам пришлась по душе и неким социальным подтекстом, я бы сказала, накалом.

— Такой уж я человек. Интересуюсь всем, что происходит в обществе, социальной политикой. Но многие вещи я не принимаю и не понимаю.

— Что именно?

— Все как-то не логично в этом мире. Один писатель сказал: «Все, что я хотел в этом нелогичном мире, — отдать свою любовь...» Эти слова мне понравились. Весь ужас нашей жизни в том, что каждый прав по-своему.

— Вы думаете, виной всему гуманисты, провозгласившие человеческую жизнь единственной ценностью, а в результате к началу века мы оказались в мире эгоистов?

— Вот именно. Я воспитывалась и росла в мире, когда лозунги «Один за всех и все за одного» и «Будь готов. Всегда готов» имели смысл. И пьесы в том же духе были, и литература. А сейчас что? Демократия, к которой народ совершенно не был готов, вся жизнь понеслась в какой-то хаос. Жестокость, невнимание к людям, деньги-деньги-деньги... Не приемлю! Тем и импонирует моя героиня, что не просто как мать волнуется за сына, в конце концов, все матери волнуются за сыновей, и я не исключение. Но ее тревога гораздо больше, она как бы поднимается на другой уровень. Понимая суть вещей и явлений, она противится: я его воспитала, вырастила, не отдам в эту топку. Она взывает к его человечности, к природе души, но мало чем может помочь в жизни. Ее протест — это и мольба одновременно. Берегите его, сохраните!

— Этот монолог похож на мольбу...

— Конечно, это монолог, который действительно похож на молитву. По сценарию сын идет к главе администрации на большой разговор и обращается к матери: у меня тревога на душе, пожалуйста, прочти за меня молитву. А она-то каждый день за него просит у Бога! И мать произносит своеобразную молитву: чтобы ты был здоров, был мудрым и чтобы обращался к Аллаху, потому что он твоя единственная опора. Все может уйти из жизни: и мама, и друзья, и положение, и карьера. А вера в Бога может тебя спасти. Она желает покоя его семье, ведь если у мужчины нет в семье лада, то ничего не ладится в жизни. А в конце мать за себя просит — пожить бы еще немножко, чтобы успеть прийти на помощь сыну, если беда...

Я ощущаю, что моя героиня одинока, все время ждет, позвонит или не позвонит, а у сына часто времени нет. Есть в спектакле сцена, когда она отвечает на расспросы сына о детстве, об отце, которого мальчик не знал, об их любви. «Расскажи мне, мама, любила ли ты его, любил ли он тебя, я ведь ничего о нем не знаю...» — просит сын. Мужа она скорее идеализирует, рассказывает как об ангеле, ведь он хотел весь мир спасти, он всех призывал к честной праведной жизни. Вспоминает, как он танцевал и как его любили женщины, а перед смертью наказал: «Скажи сыну: единственная наука, которую нужно освоить в жизни, — это наука познания женщины. Остальное само придет». По всей видимости, жена для него имела большое значение...

Сцена из спектакля «Здравствуй, мама, это я!»

«Я В МОЛОДОСТИ БОЛЬШЕ СОБОЙ БЫЛА ЗАНЯТА, ЭТО ВООБЩЕ ВСЕМ МОЛОДЫМ СВОЙСТВЕННО»

— Невольно думается, что пьеса «Здравствуй, мама, это я!» специально под вас писалась.

— (Смеется.) Есть такие предположения. Вот как мне повезло. Сейчас мне важно достучаться до зрителя. Есть некоторые сомнения. Героиня много философствует. О том, что люди стали некрасивыми, жестокими, а раньше мы гордились собой. Остро ругает, обличает общество. Людям моего поколения это будет понятно. А вот как молодежь воспримет? Тут актрисы слушали на репетиции, некоторые даже плакали. Ага, думаю, значит, есть сила в материале.

Я с Фаридом [Бикчантаевым] советуюсь: не слишком ли жестко, как это играть, может, уйти от этого? Знаете, я слишком эмоциональный человек. Мгновенно могу заплакать, по любому поводу. Тем более играя роль матери. Это очень трогательный и даже личный момент. От себя непросто отстраниться. Фарид говорит: это не ты, это другая женщина. Не надо подключать свою природу и свои эмоции, эта женщина самодостаточная. Я, конечно, умом это понимаю. Она уж точно не заплачет, как я...

— Из-за чего же вы можете заплакать?

— Меня многое трогает. Детишек на прогулке увижу — я в слезы, кошку, собачку — опять глаза на мокром месте. Или вспомню всех своих, тех, что ушли очень рано, вдруг встают они перед глазами... Сама не знаю, что со мной. Возраст сказывается? Раньше за мной такого не замечалось. Я в молодости больше собой была занята, это вообще всем молодым свойственно. Теперь большое внимание уделяю внешней жизни, событиям в мире и в стране, волнуюсь за родных. Видели, сейчас в гримерку мой выпускник заходил? Я ему выделила из своего ряда пригласительный, мне обязательно нужно своих поддержать, я хлопочу, беспокоюсь. Нет, никто не просит. Я сама их позвала. 25 лет я преподавала, у меня 5 выпусков! Сначала в театральном училище, потом в Казанском институте культуры. Выпускники не забывают, звонят, приходят на дни рождения. Это действительно чрезвычайно важно для меня. Думаешь: значит, жизнь прошла не зря? Как уж тут не заплачешь.

— Думаю, этим вопросом — а так ли правильно я в жизни поступал, не напрасно ли жил — многие задаются...

— Дай бог, чтобы все спрашивали. Когда вижу, какими стали мои ученики, слышу слова благодарности, то думаю, кое-чего я в этой жизни добилась. Кого-то смогла одарить. Или помочь. В них осталась частица моей души. Люди пишут книги, совершают научные открытия, важные дела творят. Если по большому-то счету ведь я ничего такого не сделала, понимаете? В космос не летала, переворотов в науке не делала... Без театра я никто. Только как частица театра я что-то из себя представляю. Выходя на сцену, дарю людям добрые чувства, даю возможность поразмыслить, вызвать воспоминания, порой веру внушать могу. В жизни ведь порой теряется вера... Для этого человек и приходит в наш театр. Он хочет душевно обогатиться, отдохнуть, от всего освободиться. Услышать добрые вещи. Познать себя. Какая-то национальная гордость просыпается в человеке. В этом — миссия нашего театра.

Бывает, причем нередко, на улице встречаю человека моего возраста, а он всплескивает руками: ой, это же Наиля Гараева! Я помню тебя, ты Диляфруз играла. Каждый раз удивляюсь, что люди помнят мой сценический образ. Трогает до глубины. Я ведь постарела, изменилась... Еще иногда по голосу узнают в троллейбусе или автобусе. Конечно, я, как и целое поколение артистов, представитель некой эпохи в театре. И когда люди узнают на улице, одаривают меня теплыми словами... Вот тут, конечно, трудно сдержаться, я присутствую в их жизни, получается?

«НЕ ХОЧУ БЫТЬ НИКАКОЙ ПРИМАДОННОЙ»

— Я тоже хотела сделать комплимент, Наиля Хакимовна, у вас и правда голос необыкновенно молодой, звенит как колокольчик.

— У актрисы Фатимы Ильской тоже такой голос был. Это мой природный дар, никакой специальной постановки. С детства я вела концерты, общественные мероприятия, на радио — «Пионерскую зорьку», в ТЮЗе играла маленькую разбойницу в «Снежной королеве», пела в детском хоре оперного театра, я была очень активная. В Доме пионеров все кружки обошла, все попробовала.

— А вне театра вы свое будущее представляли? Возможно, у вас еще был какой-то дар?

— Нет, никогда. Вот я пошла в педагогику. Значит, есть дар к преподаванию. Но он связан именно с театром. Тут все соединялось, студенты видели меня в театре, мне было чему научить, было что им сказать. Я же практик. В нашей профессии теоретически ничего не объяснишь. Теория еще ничего не дает. Как сказал Эфрос: лучше выйди и покажи сам. Он один мог весь спектакль сыграть!

Вот и Фарид так объясняет, что все понятно сразу. А чтобы менять профессию, я этого не понимаю. Для меня идеал, когда человек посвятил жизнь одному делу. Даже есть такое выражение: «Если человек хочет чего-то добиться, он должен сосредоточиться только на одном объекте».

— Я слышала иную версию: «Делай только то, что тебе нравится, и успех гарантирован».

— Ну а мне театр нравится! В детстве я училась по классу скрипки в музыкальной школе №1 у педагога Раисы Сергеевны Герман. Но музыкантом я точно бы не стала. Со мной вместе занималась Ирина Бочкова (народная артистка России, профессор Московской государственной консерватории им. Чайковского, заведующая кафедрой скрипки — прим. ред.). Она стала победительницей конкурса имени Чайковского в 1962 году. Я видела, как усердно она занималась, как трудилась. У меня такого терпения не было. Почему-то я не добивалась высокой техники, хотя учителя всегда отмечали, как художественно и выразительно играет Наиля. Но уже тогда я говорила себе: если быть скрипачкой, то гениальной и только солисткой, а сидеть в оркестре я не хочу.

— Видимо, врожденное честолюбие говорило?

— Откуда вот такое? (Смеется.)

— Серьезно, в вас четко выражены лидерские черты. Скажите, а вы себя считаете примадонной? Примеряли к себе такой статус?

— Никогда! Я такого слова вообще не понимаю. Вот это все мне совершенно не свойственно. Не хочу быть никакой примадонной. Вы знаете, в нашем деле один человек ничего не значит. В театре в одиночку ничего не создашь. Наша работа — коллективное творчество. Какая еще примадонна? Не приемлю это. Когда начинают некоторые гордиться собой, хвалиться премиями, подарками, таким всегда говорю, что это достояние театра. Это не заслуга одного человека. На днях объявили о присуждении премии «Золотая маска» Ринату Тазетдинову. Поздравила и сказала: «Ринат, а это ведь театру дали. Это гордость нашего театра». А он смущается. В нем человечности много. Ринат — мой постоянный партнер, на сцене мой «муж».

«ОЧЕНЬ НРАВИТСЯ, КАК СЕРГЕЙ БЕЗРУКОВ ЧИТАЕТ СТИХИ ЕСЕНИНА»

— На сцене театра имени Камала совсем редок жанр моноспектакля. А вам он интересен?

— Не знаю даже, не пробовала. Нужна же тема, которая волновала бы прежде всего тебя, а также держала зрителя.

— На память приходят многочисленные и успешные монологи и моноспектакли Александра Филиппенко, да те же «Мертвые души» по Гоголю. Кстати, вы смотрели моноспектакль «Контрабас» Константина Хабенского? Он шел в 2014 году на сцене вашего театра.

— Филиппенко — характерный замечательный артист. И это Гоголь. Вообще, успех просчитать очень сложно. Думаю, хорошо, если в моноспектакле актер выступает и в качестве режиссера. «Контрабас» я не смотрела.

— Под брендом Хабенского в Казани и еще в нескольких крупных городах России работает сеть театральных студий. О Константине говорят как о талантливом организаторе и даже миссионере. Спектакль «Поколение Маугли» широко рекламировался в Казани. Хотя, на мой взгляд, наши могли и без его громкого имени создать нечто подобное.

— Меня удивляет, почему Хабенского приглашают в Татарстан и он получает столько внимания и содействия. Это бизнес, что ли, такой? Не могу понять. Разве у нас в республике нет людей, которые могут этим заняться? Ой, сейчас мои патриотические национальные чувства взыграют, лучше пропустим эту тему, а то меня занесет.

— Среди российских актеров есть у вас хоть один любимчик?

— Очень нравится, как Сергей Безруков читает стихи Есенина, чью поэзию знаю и люблю. Безруков прекрасно читает! Знаете, меня редко что волнует, это, наверное, профессиональное качество. Я человек критичный, порой пристрастный. Но тут отдаю должное таланту Безрукова. Казалось бы, известные стихи, но как они на сердце трепетно ложатся... А вот фильм о Есенине сняли ужасный, считаю. Даже мой внук Юсуф спросил: «Неужели Есенин был таким?» Я ему ответила: «Есенин весь в стихах, надо больше его читать».

«НЕРВНАЯ СИСТЕМА АКТЕРА, КОНЕЧНО, НЕ СОВСЕМ ЗДОРОВАЯ»

— Есть довольно жесткая формулировка о природе актерства, что это — скрытая форма... эксгибиционизма, когда человек не может жить, чтобы не обнажаться душой перед публикой. Вы согласились бы с такой версией?

— У одной известной и уже немолодой актрисы спросили: «Почему вы пошли в театр?» Она ответила: «Я не смогла бы жить в реальной жизни, я жила по-настоящему лишь на сцене». Вот и я тоже жила только сценой... Посмотрите, многие актеры и актрисы одиноки. А почему? Потому что все силы отданы театру. Столько судеб переживаешь, впускаешь в себя, то умираешь, то возрождаешься, какие драмы, трагедии — все проходит через душу актера. Порой сил на реальную жизнь уже не хватает.

— Получается, человек отказывается от реальности?

— Нет, но фраза «Театр требует жертв» непростая... У народного поэта Татарстана Равиля Файзуллина есть удивительно созвучные моей душе строки, на русском это прозвучит так: «Сколько умираю, столько возрождаюсь, жизнь дается всего один раз, где найти силы ее прожить?»

И все же я выражаю мысль своего поколения. Понимаете, наше поколение слишком много жизни жертвовало театру. Я молодежь не призываю к этому. Мы тогда не понимали, что театр не совпадает с реальной жизнью, он ее заменяет... Актеру невозможно жить по графику «отрепетировал — сыграл спектакль — побежал по своим делам». В театре надо именно жить. Сейчас перед премьерой ни о чем думать не могу. Ложусь спать, иду по улице, еду в троллейбусе, с кем-то встречаюсь, а в голове только роль... Получается, в этот период я тоже не живу реальной жизнью. Когда я была молоденькой, моей маме частенько выговаривали: «Что это с твоей дочкой, почему она на ходу с собой разговаривает?»

— Не вредит ли столь глубокое погружение в роль (в конечном счете в чужую судьбу) психическому здоровью актерской братии?

— Нервная система актера, конечно, не совсем здоровая. Впрочем, масса профессиональных заболеваний есть и у представителей других специальностей. (Улыбается.)

— Но это же не говорит о том, что в жизни вы совсем беспомощны? Вы можете испечь губадию, приготовить званый обед, принять гостей, позаботиться о себе, о близких?

— А, вот вы к чему! Уж я без фанатизма к домашнему хозяйству подхожу. В этом деле я не педант, никакого рабства перед бытом. Делать что-то по четкому и навсегда заведенному плану не стану: это помыть, то сварить, а третье почистить. Я не умею. Когда нужно, конечно, все могу...

— Как уж вы, да и не сможете! Сына такого вырастили, внук уже подрос!

— Разумеется. Но силы я всегда брала в театре. Когда работаю, много чего могу сделать. А вот когда нет ролей, другое настроение. Был у меня такой долгий период. Когда тебе 45 - 50, с этим не только я столкнулась, многие актеры проходят через «безвременье». Молодость прошла, драматурги почему-то мало пишут для актеров среднего возраста, приходит другое поколение, ими режиссеры увлекаются, тебя забывают... Это даже нормально. Но все же очень важно, чтобы тебя увидел режиссер.

Сцена из моноспектакля Нурбека Батуллы «Мой Нуриев»

«ПОЧЕМУ ИЗ НУРИЕВА СДЕЛАЛИ «ПРОРОКА» В НАШЕЙ БАЛЕТНОЙ КУЛЬТУРЕ?»

— Как вы относитесь к экспериментальным постановкам на сцене театра имени Камала?

— Во время фестиваля «Ремесло» я посмотрела моноспектакль Нурбека Батуллы «Мой Нуриев». Это сын татарского писателя, режиссера, философа Рабита Батуллы, в общем, человека многогранного. Рабит Батулла написал книгу «Летающий демон» о Нуриеве, сценарий к фильму. Наверное, это тоже повлияло на выбор Нурбеком темы спектакля. Вы знаете, утомительно немного, много лишнего, на мой взгляд. По Станиславскому ведь как? Лучше недоиграть, чем переиграть. Похвалю Нурбека за смелость. Вообще, не надо бояться экспериментировать. А успех? Его просчитать невозможно. Да и тема щепетильная. В конце спектакля звучит молитва, как бы призывая к всепрощению. Но такой драматургический ход не слишком убеждает. В чем именно раскаивается Нуриев, да и раскаивается ли, зрителю неведомо. Если бы Рудольф вернулся на родину, я бы поверила...

Возможно, резковато, но скажу. Мне не по душе, что с таким придыханием к личности Нуриева у нас относятся. «Нет пророка в отечестве своем». Почему из Нуриева сделали «пророка» в нашей балетной культуре? А где же наши, свои, которые столько лет держали на высоте национальный балет и оперу? Фестивалю дали имя Нуриева, центр современной музыки назвали в честь Софии Губайдулиной. Я не осуждаю, но считаю, что и горе, и радость нужно делить со своим народом. Давайте уже называть вещи своими именами. Нуриев на Западе остался ради славы. София Губайдулина много лет живет в Германии. Мы о своих гениях позаботиться должны. Давно вы слышали на публике имена великих танцовщиков Ревдара Садыкова и Салиха Хайруллина? Они забыты, их имена молодежи неизвестны. Почему никого не волнует, что до сих пор нет музеев Рустама Яхина и Мансура Музафарова? Ладно хоть Салиха Сайдашева удостоили открытием музея и памятника. Я не утверждаю, что буквально все впали в беспамятство, есть и те, кто знает и ценит национальную историю и культуру. Но ее определенно надо поднять на более высокий пьедестал.

— У вас на каждый острый вопрос есть собственная точка зрения. Не могу не спросить: вы видите какую-то проблему в усиленном преподавании русскоязычным детям татарского языка? Не секрет, что некоторые родители озабочены тем, что сокращаются учебные часы для изучения родного (русского) языка...

— Считаю, что выбор и изучение языка — дело свободное. Насилие всегда будет вызывать отторжение. Мне кажется, что изучение языков должно быть по желанию. Проблема в том, что сами татары даже не знают свой язык. А как же мы можем заставлять русских его изучать? Многие татары даже не знают, что они татары. Вот в чем наша проблема. Мне кажется, не надо никого принуждать. Достаточно, если каждый татарин будет знать родной язык и считать его изучение своим долгом. Язык для нас самый главный показатель идентичности. Это основной показатель. Будет жив родной язык, проявится интерес и к культуре, и к традициям.

— Говоря о традициях, нельзя не заметить, что многие татарские девушки надели хиджабы...

— Да, но у нас же не мусульманское государство, это все чуждое, пришло из-за границы. Раньше татарочки в хиджабах не ходили, они надевали калфаки, вообще много было видов головных уборов, лицо никто не закрывал, не кутался с головы до ног, но вера у них была. Если человек верит, так ли это важно? Если сознательно выбрали такой стиль жизни, то и ладно, пусть носят. Свобода выбора у человека всегда должна быть. И в вере, и в любви.

Сцена из спектакля «Ричард III»

«ДРАМОЙ ЭТО НЕ НАЗОВЕШЬ: СПЛОШНАЯ ПАТОЛОГИЯ, ПЬЯНКА, РАЗБОРКИ, СНОВА ПЬЯНКА»

— Верно ли я поняла, что вам не слишком по нраву современная театральная стилистика и в больше степени вы привержены так называемому «золотому стандарту»?

— Как раз недавно на канале «Культура» режиссеры обсуждали новейшие театральные тенденции и то, в чем это проявляется. Они высказали такую мысль: «Сейчас важно не что, а как». В погоне за внешними эффектами теряется смысл. А если смысла нет, что смотреть? На упаковку, на мишуру? Форма должна соответствовать содержанию. Мне сложно говорить о своем театре, и все-таки если молодой режиссер пытается решать классику современно, то он изначально должен заявку дать об этом зрителю.

— Что скажете о «Ричарде III», который поставлен на вашей сцене? Как вы расценили последний аккорд спектакля, когда на зрителей набрасывают напоминающую саван белую ткань?

— Самое ужасное, что я тоже не поняла, в чем смысл... Что всех нас ожидает тот же итог? Или жизнь начнется с белого листа? Расшифровки нет. В театре же все должно быть понятно. Не примитивно, но ясно. Язык сцены существенно поменялся, он теперь не бытовой, как раньше, когда акцент делался на бытовые вещи, в том числе на декорациях. Сейчас очевидно, как бы это выразиться, идет упор на то, чтобы завлечь зрителя, заманить внешним. Эта тенденция заметна и в других областях искусства. Время диктует, что ли? Пусть завлекают, но чтобы смысл не терялся, понимаете? У нас же есть спектакли, например «Банкрот», в которых совмещаются и смысл, и игра, и сценография...

Молодая режиссура больше пока склоняется к тому, чтобы удивить, произвести внешний эффект. Наш театр имени Камала еще довольно осторожно в этом плане себя проявляет, мы еще сохраняем национальное нутро. А если его утратим? Национальному театру вообще трудно выживать. Сохранить его и в то же время соответствовать времени — непростая задача. Пока современная национальная драматургия слаба, вот о чем я хочу сказать. Но мало получить достойный материал, режиссер еще должен подняться над пьесой, над взволновавшей его темой, а дальше уже будет работать театр. А что сейчас волнует современных драматургов? Я не знаю. Недавно на фестивале «Ремесло» смотрела спектакль «Любовь людей» по пьесе Дмитрия Богословского в исполнении театра из Марий Эл, эту же пьесу поставили в казанском ТЮЗе. Что это за тема? Жена убивает мужа, скармливает его свиньям, а потом сходит с ума. Вот это волнует сегодня человека?

— Я видела спектакль, это деревенский триллер.

— Но это не театральный материал, не художественное произведение. В лучшем случае сериал. А сериалы пишут по шаблону: разрабатывается тема, картинка меняется. Муж изменяет — жена рыдает — чей ребенок, от кого, с кем она.... Жвачка. Не драматургический это материал, дорогие мои. Актеры там играют хорошо. Но как они в это верят? Честно, я не выдержала, ушла после первого отделения. Драмой это не назовешь: сплошная патология, пьянка, разборки, снова пьянка. И это почему-то увлекает молодых режиссеров.

Сцена из спектакля «Любовь людей», казанский ТЮЗ

— Пьеса и в самом деле приводит зрителя в ступор. Дай бог если человек сделает усилие над собой, хорошенько поразмыслит и решит, по методу от противного, что нельзя превращать свою жизнь в такой хлев.

— Если молодая драматургия пойдет сейчас по такому течению, будет просто ужас. Театр умрет. На такие постановки не пойдет ни взрослое, ни юное поколение. А если еще и плохо поставленный спектакль, художественно не осмысленный режиссером, то и говорить будет не о чем.

— За вашу творческую жизнь вы работали со многими режиссерами, в том числе и со своим знаменитым сыном Фаридом Бикчантаевым. Действительно ли именно режиссер — буквально бог в судьбе актера?

— Правда, без него мы ничто. Весь режиссер, по сути, выражается в актере. Важно, чтобы актер понял режиссера. Одна из проблем молодых режиссеров в том, что они плохо находят общий язык с актером. Если есть единение — будет результат. Ну а методы достижения этого единения у каждого свои.

— У Марселя Салимжанова особый метод был?

— Хороший режиссер должен быть и хорошим актером. Человеком с кругозором, со знанием психологии. Именно таким был Салимжанов, сугубо национальный режиссер. Фарид — ученик Марселя Хакимовича, это он моего сына на режиссерскую стезю направил. Взяв от Салимжанова все самое важное и нужное, он и новое привносит в театр. При этом Фарид сохраняет традицию, в нем есть и некая осторожность, он просто так не схватится за пьесу типа «Любовь людей» и в то же время открыт всему миру. Фарид Бикчантаев не ставит спектакли, он вынашивает и рожает в потугах. Вот я смотрю на некоторых, выпускают один за другим спектакли, каждые два-три месяца, куда торопятся?

— А эта спешка и называется, по-видимому, театральным сериалом и освоением бюджетных средств...

— Точно! И Марсель тоже рожал спектакли в муках. Последний его спектакль «Баскетболист» очень болезненно появлялся. И ведь такую острую, национальную тему подчеркнул — о том, что не может наш народ подняться. Автор пьесы Мансур Гилязов потом сказал: «Это уже не моя пьеса, Марсель Хакимович поднял ее планку выше». Действительно, есть такое изречение — пьеса пишется одна, режиссер ставит другую, а зритель смотрит третью.

— Вы могли бы согласиться с утверждением, что актер — это пустой сосуд, который наполняется чужой жизнью?

— В книге критика Марины Дмитревской «Разговоры» один режиссер высказался так: «Прежде чем стать актером, в первую очередь надо стать человеком». То есть актера должно все волновать. Ведь на сцене сразу видны все его человеческие качества. Заметно всем, правда. Как выйти на сцену и сыграть судьбу человека? Просто побыть актером, произнести заученный текст? Нет. Слова «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», я уверена, и к актеру относятся в полной мере.

Фарид Бикчантаев

«СЫН НЕ РАЗРЕШАЕТ МНЕ ПЛАКАТЬ»

— С чем бы вы сравнили выход на сцену — с эйфорией после бокала шампанского или стрессом?

— Это просто шаг в другой мир. Все уходит в сторону — грусть, горестные мысли, болезни, бытовые мелочи, повседневные заботы. Просто совершенно другим становишься. Поколение актеров-шестидесятников учились на постулате «Я в предлагаемых обстоятельствах». Потому и возникает конфликт, оттого что при одних и тех же обстоятельствах каждый человек ведет себя по-своему. То есть решение всегда и полностью зависит от человека.

На сцене нельзя забывать, что ты играешь. Нам говорят: нельзя на сцене плакать, надо, чтобы зритель в зале плакал. Не всегда получается следовать этому правилу. Установки нарушаю, случается, плачу либо ком подступает к горлу. Вот как в премьерном спектакле «Здравствуй, мама, это я!», в пьесе написано, что героиня плачет, а режиссер мне не разрешает!

— Какими подарками вас порадовали близкие на юбилей?

— День в день, 18 ноября, пригласила к себе домой родственников. Презентов было много, все они выбраны с любовью. Но знаете, подарки от членов семьи — это одно. Когда же поздравляет коллега, с которой в театре служили много лет, это особенно дорого. До глубины души растрогала актриса Гульсум Исангулова (народная артистка ТАССР — прим. ред.). Она сейчас даже не в штате, могла бы даже не обратить внимания, а тут она мне дает молитвенник и конверт с тысячной купюрой. Как я была тронута! Вчера мы увиделись, обнялись, я поблагодарила. Вся наша молодость, вся жизнь в театре имени Камала прошла, самые трудные времена пережили рядом...

В день рождения прямо с утра Фарид принес огромный букет моих любимых хризантем, это самые что ни на есть ноябрьские цветы! Долго они простояли, радуя меня. Потом пришли родные, Фарид с внуком Юсуфом и женой Люцией, был директор театра Ильфир Якупов. Я читала Коран. Один раз в году я стараюсь вспоминать тех, кого с нами нет. Обязательно собираю родственников, с которыми, к сожалению, так редко встречаемся.

К вере я пришла не так давно. 15 лет назад не стало моей мамы. Перед смертью она просила, чтобы я почитала молитвы, а я не сумела... С тех пор я потихоньку учусь. Человек всегда ищет опору, ему нужна вера. А что там, после жизни, для меня загадка. Конец света еще не наступил, никто не знает, что там есть. А дух живет!

Ольга Юхновская