«Иллюзион»: нулевая точка Истории

ЕВРОПЕЙСКАЯ МАРКИРОВКА НЕ ПОДХОДИТ ДЛЯ НАУЧНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ ИСТОРИИ РОССИИ

Исследуя происхождение народа, историки вынуждены углубляться в толщу веков, где они ищут самоназвание народа, культурные маркеры, свидетельства, по которым можно судить о том, что это тот же народ или уже другой. Но такая цепочка уводит нас все дальше от сегодняшних задач в занимательную древнюю историю. Не начинать же историю с неандертальцев? Это уход от проблемы, а не его решение.

Все то, что существует во вселенной, —
Окутано в воздушную одежду,
Окружено Создателем всего.
Среди теней, в движении сплетенных,
Недвижное есть Существо одно,
В недвижности — быстрей, чем пламя мысли,
Над чувствами оно царит высоко,
Хотя они, как боги, в высь парят,
Стремясь достичь того, что непостижно;
Оно глядит на быстрый ток видений,
Как воздух — обнимая все кругом,
И жизненную силу разливая.
Недвижно движет всем; далеко — близко;
Оно внутри вселенной навсегда.
И кто проникновенным взором взглянет
На существа как дышащие в нем,
И на него как Гения Вселенной,
Тогда, поняв, что слитна эта ткань,
Ни на кого не взглянет он с презреньем.

Константин Бальмонт. Из Упанишад

«У КАЖДОГО НАРОДА ВРЕМЯ ТЕЧЕТ ПО-РАЗНОМУ»

Гарвардский профессор Фрэнсис Фукуяма в 1989 году прославился своей статьей, которая называлась «Конец истории?» Его мысль сводится к тому, что либерализм — это последняя возможная общемировая доктрина. Соперничающие идеологии: наследственная монархия, фашизм и коммунизм — потерпели поражение. Человечество уже более ничего не изобретет. Либеральная демократия — конечный пункт «идеологической эволюции человечества» и «окончательная форма правления в человеческом обществе», являясь тем самым «концом истории». Демократия имеет недостатки, но они связаны с неполной реализацией принципов-близнецов: свободы и равенства, а не с дефектами самих принципов. Идеал либеральной демократии улучшить невозможно. Так считает Фукуяма.

Он имел в виду не событийную историю, а Историю с большой буквы, то есть историю, понимаемую как единый, логически последовательный эволюционный процесс с учетом опыта всех времен и народов. Но прежде чем соглашаться или возражать этой концепции, иначе говоря, переходить к идеологии как таковой, интересно выяснить вопрос, существует ли начало Истории. И этот вопрос мы поставим не в идеологическом плане, не с точки зрения устройства сообщества, а именно в историографическом аспекте.

Один ретивый ученый начал историю своего народа с неандертальцев. Прав ли он? На Свияге раскопали стоянку первобытного человека. Он наш предок? Много копий сломано вокруг одного вопроса: татары мы или булгары? А был ли, вообще, такой народ, как булгары? Может это неверная транслитерация старых рукописей? Когда начинается именно наша история? А есть ли вообще начало у Большой Истории человечества? Может, ее бесполезно выяснять, как бесполезны схоластические споры о создателе Вселенной...

На первый взгляд, историческая наука — это сфера знаний, выстраивающая события в цепочку, и в отличие от повествовательной (литературной) истории, опирающаяся на источники (документы, артефакты и т.д.). Сама занимательность истории зачастую становится оправданием ее существования, она нам перекрывает вопрос предназначения такой дисциплины. Знать свою историю — признак хорошего тона. Такое представление делает историю уделом писателей и публицистов, с чего собственно и начиналась историография. Грань между фантазией автора и достоверностью легко преодолевается самой занимательностью изложения. Но даже в том случае, когда солидные историки, стоящие на позициях максимальной объективности, рассуждают об одном и том же предмете, мы увидим несовпадения. Два историка, располагающих одними и теми же данными, трактуют события по-разному. Это называется позицией автора — каждый имеет на это право. Для нас существенно не само авторское право, а то, что исторический взгляд зависит от личности автора, его социального, религиозного и национального окружения, а не только документов, которыми он пользуется. И тут мы вступаем на зыбкую почву борьбы авторитетов, ибо отсутствует общепризнанная шкала оценки достоверности той или иной истории.

Строго научная постановка предмета истории вынуждает задаться вопросом: историю чего мы собственно изучаем? Какие свидетельства нам нужны? Насколько доставшиеся нам документы, воспоминания, литературные произведения являются свидетельствами о реальных отношениях и насколько они отражают случайные действия? Насколько событие становится событием? Нужно ли нам вообще собирать весь сонм документом и свидетельств, ведь сегодняшние задачи могут оказаться не продолжением, а преодолением прошлого. Можно опубликовать сотни томов из произведений схоластов (кадимистов) и получить один и тот же ответ: это была тупиковая ветвь общественной мысли, ставшая тормозом социального движения. Допустим, стараниями историков мы собрали не 100, а 200 томов и изучили записки имамов даже самых незначительных мечетей, опубликовали десятки тафсиров, мы к предыдущему ответу получим кучу макулатуры и больше ничего. Это будет сизифов труд.

Сегодня полки полны ненужными историческими изысканиями по мелким и мельчайшим событиям, они не оставили след в истории, а наследили. В прошлом было много мелкой хроники, событий из вечерних газет, любопытные случаи, фактически цепь случайных событий. Даже если это зафиксировано в документе, то что оно значит для нас? Если документ случайно принимал какой-то чиновник, попавший на свою должность тоже случайно, по родственным связям, который хотел оправдать свое пребывание и начал рожать постановления? Зачем нам их читать и тем более публиковать в многочисленных томах? Прежде чем выискивать из архивов тонны документов, нам надо ответить на вопрос: какое явление мы изучаем? Современный взгляд требует от историков более определенного формулирования своего предназначения, грубо говоря, нужно оправдывать деньги налогоплательщиков.

У истории нет собственного объекта исследования. В этом смысле она не является в строгом смысле наукой, она всего лишь снабжает другие гуманитарные дисциплины методом исследования изменений объектов во времени. Но сам объект исследования может лежать в сфере экономики, политики, техники, моды и т.д. Можно даже изучать историю неживой материи и даже Вселенной. Современные методы астрофизики позволяют понять происхождение нашей Вселенной по излучению реликтовых звезд. Чем это не история?!

Мы вынуждены очертить границы того явления, которое выделяется из потока жизни в качестве объекта исследования. Мы можем взять историю государства или же народа, или какой-то территории, причем целиком или в каком-то разрезе: экономическом, лингвистическом, политическом, экологическом и т.д. От этого будут зависеть научные подходы, поскольку исторический взгляд надо будет соединить с экономическим, политическим, лингвистическим и другими методами. Допустим, мы решили выяснить судьбу народа, но и в этом случае возникает вопрос о его границах, о его начале и понятийном инструментарии. Татары сегодня и татары 500 лет назад не одно и то же явление. Для сравнения прошлого с настоящим необходима точка отсчета и масштаб времени. При этом понятие времени нужно соединить с пространством, ибо оно вне пространства не имеет смысла. Тогда оно становится мифологизированным, и мы о нем выражаемся с большой буквы, как о течении Времени, Судьбе, Роке, стоящими над людьми. Тем самым привнося в Историю элементы предопределения, вмешательства высшей силы, Абсолютной Воли, Бога. История превращается из науки в раздел теологии.

Можно говорить об Истории с большой буквы, как судьбе всех народов и стран. Однако не существует абсолютной системы координат для сравнения процессов мировой истории. Взаимосвязанный мир — явление очень позднее. Даже после великих открытий, появления колониальных империй еще нельзя говорить о единой истории. Народы, даже попадая в зависимость от европейских стран, продолжали жить в рамках своей культуры со своими представлениями о времени и смысле жизни. О мировом сообществе, как более или менее целостном явлении можно говорить после Второй Мировой войны, когда появляются нормы и институты, регулирующие международные отношения в вопросах войны и мира, дипломатические, торговые, иные отношения, защиту прав человека и т.д. Даже сегодня, несмотря на интенсивную глобализацию, нет уверенности в том, что народы согласятся принять единые образцы поведения.

У каждого народа время течет по-разному в зависимости от состояния социальных процессов, ментальности, особенностей культуры. В мировой практике принято делить время на периоды до и после Рождества Христова, привязывать его к некоторым технологическим признакам: каменный, бронзовый, железный век или в новую эру привязку осуществлять, соизмеряя с европейской историей, выделяя Древний период, Средневековье, Новое и Новейшее время. Такое деление полезно в процессе преподавания истории, но малопригодно для извлечения уроков истории.

Трудность определения шкалы времени сказывается при сравнении материалов историка, социолога, этнографа, экономиста. Социолог легко может отвлечься от понятия времени, экономист — ограничиться краткими периодами взлетов и падений, экономических циклов. Застывшее время создает иллюзию научности, поскольку возникает аналогия с ньютоновской классической механикой, которая покоряет своей логичностью, точностью, изяществом. Неслучайно, когда мы говорим о науке, то имеем в виду взгляд рационализма Декарта, Роджера Бэкона, Паскаля. Но сегодня очевидно, что классическая механика – всего лишь частный случай даже в физической природе, не говоря уже о сложных системах. Но наше мышление сформировалось культурой рационализма. Как это отражается на гуманитарных дисциплинах? Исследователи в этом случае подходят к социальным явлениям точно так же, как к механическим системам без учета направления времени. Например, мы имеем в виду, что татары всегда есть татары. И хотя вся история, этнография, литература и язык опровергают эту аксиому, мы пытаемся найти вечное и неизменное, рассуждая о татарах VI века так, будто они и есть прямые предки татар ХХI века. Это мы принимаем a priory, без доказательств и без опровержений, а любые оговорки плохо воспринимаются читающей публикой.

Гуманитариев подводит не только устоявшееся механистическое мышление, но и характер работы. Зачастую социолог и экономист выполняют вполне конкретную задачу определенной группы людей, крупных корпораций или правительственные программы. В их задачу входит достижение кратковременного успеха (например, на выборах), а не долговременные последствия. Для политика масштаб времени в один год, срок полномочий депутата или президента вполне достаточен для анализа, ведь он смотрит на время как простую сумму астрономических дней. Историк же в принципе должен отвлекаться от конъюнктуры, а потому для него время не должно определяться событиями, а связываться с появлением и исчезновением явления, постоянством структуры, выявлением факторов, определяющих длительность эволюции народной жизни.

Для традиционного историка время измеряется событиями, это хронология, а не длительность, ибо он нанизывает одно событие на другое, собирает документы, сравнивает их и пытается определить их подлинность, хотя документы могут ничего не значить для истории. События сами по себе не дают возможности отделить существенное от случайного. Как считал Гумилев, событие — это разрыв связей, а нас интересует не только разрывы, но преемственность, ведь ткань истории непрерывна (лорд Актон). Выдающийся французский историк Фернан Бродель значение понятия «событие» ограничивал сжатыми промежутками времени. Для него событие — это взрыв, а хроника событий — всего лишь «пена истории». Яркое событие может быть значимым, а может оказаться просто скандальной новостью. В таком случае собрание документов становится пустым каталогом, а цепь событий — чередой случайностей, обычной хроникой, чье значение может оказаться ограниченной повседневностью и не претендовать даже на микро историю. Порой калейдоскоп событий, расположенных в хронологическом порядке создает иллюзию причинности и закономерности, но это может быть именно иллюзией, сводом фактов из случайного набора документов. Так создается иллюзия истории.

Бродель вводит понятие «большой длительности» в альтернативу хронологическому времени «событийной истории». При таком подходе в истории выявляются постоянные структуры, как система достаточно устойчивых отношений между социальной реальностью и массами, историк из повествователя, хроникера становится аналитиком, он за документами ищет реальную действительность, которая имеет продолжение в наши дни.

Ковыляющий по прямой дороге опередит
бегущего, который сбился с пути
Фрэнсис Бэкон

КОГДА НАЧИНАЕТСЯ ИМЕННО НАША ИСТОРИЯ?

Исходная точка времени не может опираться на подходы социолога, политолога или экономиста, так как для них шкала времени застыла, даже обращаясь к историческим событиям, они рассматривают их как хронологию, но не длительность. По большому счету, эта шкала для всех общественных дисциплин должна быть универсальной. Общим знаменателем может выступать только историческое понимание времени. Но остается вопрос о масштабе времени, о его начале для феномена, который мы изучаем, значении и смысле понятия времени для конкретного народа. Нам нужны критерии для выбора системы координат, и тут мы оказываемся между двумя крайностями. С одной стороны, мгновение, взрыв, факт хроники, как некий «атомарный» элемент исторического исследования и, с другой стороны, большая длительность, которую можно представить сколь угодно растянутой, и она, как говорил Бродель, «не может быть ничем иным, как временем пророков». Первый тип времени — это «событийное время», а второй — «бесконечное время». С тем, чтобы примирить крайние точки зрения можно их соединить и говорить о «структурном времени» и «циклическом времени». Но любая классификация времени не снимает вопрос о его исходной точке — Нулевом Времени.

Европейская маркировка для научных исследований истории России и, в частности, татар не подходит. То же самое относится ко многим другим народам и странам, ведь у них различный исторический старт и различный темп движения. С какого времени нужно начинать историю отдельного народа, и в каком пространстве? У каждого народа свое происхождение, которое по времени не совпадает с аналогичными процессами у других народов. Определиться с моментом появления народа не так просто в силу отсутствия ясных критериев, по которым можно маркировать это время. Ни язык, ни культура, ни религия не дают точной даты. Более того, легко показать, что этническая идентичность сведется к вопросу о происхождении.

Вопрос Нулевой точки отсчета осложняется тем, что его нельзя оторвать от пространства существования народа и от тех задач, которые стоят перед народом сегодня. Насколько это трудно и важно, показывает российская историография, которая не знает, с чего начать свою историю. К проблеме этнического происхождения русских добавляется полиэтничность страны, в которой народы в условиях демократии пишут собственную историю, которая в случае с татарами далеко не во всем совпадает с точкой зрения, изложенной в учебниках истории России. Эта проблема неизбежно приобретает политический и, уж во всяком случае, идеологический характер, поскольку касается понимания государственного устройства страны. Если Россия – федеративное государство, как это записано в Конституции, если она полиэтнична, а в республиках, как субъектах, наряду с русским приняты и другие языки как государственные, то и история России должна быть не русской, а полиэтничной. В таком случае нет ясности с Нулевой точкой отсчета. Брать ли за основу славян, русских, Киевскую Русь или же нужно начать с более древних народов, живших на этой территории и уже имевших свою государственность до появления славяно-русских княжеств? Политики не имеют ответа на этот вопрос, пытаясь продолжить старую историографию с ориентацией на изложение событий колонизации русскими нынешней территории России. Но Россия как чисто русское унитарное государство не имеет перспектив. Демократизация страны не оставляет шансов на насильственную ассимиляцию многочисленных народов. Демографическая ситуация также складывается не в пользу русских. Политические реалии делают более предпочтительной федерализацию страны, а значит, и плюралистическое изложение истории.

Итак, Нулевое пространство-время не привязано к европейской системе координат, оно связано с этническим происхождением и/или становлением государства, учитывает пространство исторического и настоящего проживания народов.

Исследуя происхождение народа, мы вынуждены углубляться в толщу веков, где мы ищем самоназвание народа, культурные маркеры, свидетельства, по которым можно судить о том, что это тот же народ или уже другой. Очевидно, что татары — это тюрки, а Тюркский каганат основал род Ашина гуннского происхождения. А гунны связаны с хуннами/сюннами и т.д. Но такая цепочка уводит нас все дальше от сегодняшних задач в занимательную древнюю историю. К тому же в таком изложении не содержится доказательства сохранения какой-либо этнической константы или культурных инвариантов. Таким образом мы хотим увести решение в глубь веков и там его похоронить, сославшись на недостаточную исследованность древней истории, нехватку документов и археологических данных. Это уход от проблемы, а не его решение. Но даже если бы мы имели всю цепочку событий, документов, уточнили этнонимы, изучили язык, культуру, то и в этом случае возникает вопрос о Нулевой точке отсчета. Не начинать же историю с неандертальцев?

История движется от одной точки невозврата к другой. Это даже не революционные перемены, а нечто большее — качественные «квантовые» скачки, после которых нельзя время повернуть вспять, невозможен возврат к старту, невозможно все начать заново, т.е. невозможна реставрация монархии или социализма. Но это тема следующей статьи, в которой мы попытаемся обозначить Нулевую точку системы координат нашей истории.

О время! Единственный путь
от одной удаленной точки к другой.
Будь на то моя власть, я заставил бы сразу
Измениться людские сердца и тогда осталось бы в мире
Только то, что прекрасно.
Вместо опущенных глаз, молитв бормотанья,
Вместо отчанья и покаянья были бы всюду
Дароносицы чаши-ковчеги,
Которые вдруг засверкали б в глубинах мечтаний,
Подобно богам античным,
Чья роль как бы она ни была поэтична,
Сыграна почти до конца.
Будь на то моя власть, я скупил бы всех птиц,
Посаженных в клетку. Я бы выпустил их на свободу
И, радуясь, стал бы смотреть, как они улетают,
Не имя при этом никакого понятия
О добродетели, именуемой благодарностью,
Если только она не от сердца.

Гийом Апполинер. Будь на то моя власть

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции