Роман Феодориди Роман Феодори

«ПОПЫТАТЬСЯ ОБНУЛИТЬСЯ И ОТКРЫТЬ В СЕБЕ КАКИЕ-ТО СОВСЕМ НОВЫЕ ВЕЩИ»

— Роман, вы серьезный востребованный режиссер, у вас есть собственное театральное хозяйство — ТЮЗ в Красноярске. Приезд на лабораторию в Свияжск — это способ проведения отпуска?

— Думаю, что это в первую очередь дружба с прекрасными людьми — директором фонда «Живой город» Инной Ярковой, руководителем казанских лабораторий Олегом Лоевским. И это такая попытка принять участие в эксперименте, в котором результат не так важен, а более важен процесс. Это попытка сделать что-то такое, чего ты раньше никогда не делал, чего, может быть, у тебя нет возможности попробовать в «мирной» жизни, я бы так сказал.

— Вы в Свияжске всего пару дней (разговор состоялся в понедельник 25 июля — прим. ред.). Есть понимание того, что зрители здесь увидят в субботу под вывеской «режиссер — Роман Феодори»?

— Никакого понимания нет, впереди еще столько времени. Нам достались сложные тексты Юрия Клавдиева, тексты прозаические. Конечно, мы сейчас в процессе поиска, как эти тексты могут быть произнесены или сыграны, не приведи господь. Сделать так, чтобы эти тексты не испортить и в то же время чтобы это было интересно. Я пока не могу сказать, что получится, в какую сторону двигается. Но мне очень приятно, что все артисты, а их у меня пять, абсолютно погружены в поиск...

— Это актеры казанского ТЮЗа?

— Да, это актеры ТЮЗа: Ильнур Гарифуллин, Алексей Егоршин, Елена Калаганова, Анатолий Малыхин, Эльмира Рашитова. Они все занимаются делом, им всем это очень интересно, мы движемся в одну сторону, никого не приходится ни в чем убеждать. На это, в общем, нет и времени. Я так понимаю, люди сюда приехали за тем же, что и я, — попытаться обнулиться и открыть в себе какие-то совсем новые вещи, на которые во время сезона при постоянной работе не хватает времени. А здесь мы можем репетировать утром, днем, вечером, ночью, на улице, в гостинице, в специальных местах для репетиций, и это все очень интересно.

«МЫ БУДЕМ ПОКАЗЫВАТЬ НЕ ИТОГОВЫЙ РЕЗУЛЬТАТ РАБОТЫ»

— Вы работаете с драматургом Юрием Клавдиевым. Известно, что здесь в Свияжске он написал сразу три текста.

— Да, у него получилось три новеллы, объединенные основной темой лаборатории — темой острова. Сейчас мы пытаемся в них разбираться, переводить на язык сценической действительности. Дальше мы посмотрим по композиции, что будем делать, — это будет деконструкция текста, соединение их или просто три отдельные новеллы, три маленьких спектакля. У нас очень последовательный такой процесс. Сначала мы разбираемся с этим, потом с тем. Когда понимаем, что чего-то достигли, то двигаемся дальше. И конечно, чем больше мы копнем, чем больше мы поймем, тем интереснее все это будет по форме. В любом случае зрителям мы будем показывать не итоговый результат работы, а некоторый work in progress, некий этап нашей работы. Вот на каком этапе нас зритель поймает, тот этап и увидит. Если бы у нас был месяц, конечно, был бы совсем другой результат.

— Тексты Клавдиева непосредственно о Свияжске или это универсальные с точки зрения географического места действия истории?

— Юрий Клавдиев — драматург талантливый и хорошо обученный, он всегда идет от конкретного к общему, в сторону такого серьезного обобщения. Мы все знаем Клавдиева, у него любая проблема становится общемировой, общечеловеческой, общепланетарного масштаба и уровня. И здесь примерно так же. Начинает с каких-то конкретных вещей, постепенно-постепенно отрывается и уходит в космос. Собственно, туда, откуда Клавдиев к нам и прилетел.

— У вас уже был совместный опыт работы в театре?

— Я ставил тексты Клавдиева. В таллинском «Другом театре» я делал спектакль Derevni.net по его пьесе «Анна». Вот тогда мы с Юрой и познакомились.

— Кстати, Клавдиев признался «БИЗНЕС Online», что, несмотря на 10 лет дружбы, он не видел ни одного вами поставленного спектакля. Получается, первое знакомство произойдет именно в Свияжске...

— А я читал все пьесы Клавдиева, скажите ему. Получается, он даже не видел спектакль, который я по его пьесе поставил...

— Каков был ваш план совместной работы на этот раз?

— Мы, как-то не сговариваясь, для себя решили, или я для себя решил, что не лезу в работу драматурга, у него абсолютно свой этап. Он погружается в атмосферу Свияжска и высказывается по ее поводу. После этого я получаю на руки данные высказывания и пытаюсь их изложить театральным языком. Мне кажется, это обычная система взаимоотношений драматурга и режиссера. Если вдруг ему бы захотелось, чтобы я принял какое-то участие в его работе, он бы меня об этом попросил, сказал бы, потребовал.

Сейчас я уже начал репетировать, знаю, что Юра возвращается в Свияжск накануне показов. Думаю, если мы с артистами поймем, что он нам сейчас нужен, или он изъявит желание принять участие в процессе, мы Клавдиева позовем. Может, не позовем. Все это очень интересно, мне кажется.

В СВИЯЖСКЕ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНЫЙ КЛИМАТ

— Что думаете о самом месте, где все это происходит?

— Свияжск — потрясающее место, волшебное, очень красивое и очень странное. Я пока не могу сформулировать, но здесь что-то есть... Это не абсолютно солнечное место, и я не о погоде. Есть в атмосфере, в воздухе, в ветре, в ночном Свияжске что-то такое темное. Что именно, пока понять не могу. Есть что-то такое, что меня напрягает, при том что вроде все красиво и замечательно. Может быть, отголоски чего-то страшного, что здесь происходило. Это же, я так понимаю, все отстроенное, все новое, парадно-праздничное. Но события, которые здесь происходили, все равно оставляют в атмосфере свой след... И конечно, здесь очень интересный климат. Ты идешь на репетицию в пять вечера, у тебя мокрая футболка, ты не знаешь, как пройти 10 метров. А выходишь в семь вечера, чтобы пройти пять метров до кафе, и уже мерзнешь, не понимая, как могла полностью измениться погода за полтора-два часа.

— Вы уже прошлись по музеям и церквям Свияжска?

— Еще в свой предыдущий приезд в Свияжск. Директор музея-заповедника Артем Силкин лично нас поводил, показал. Еще прекрасно, что в соборе строительные леса стоят внутри, он ремонтируется, мы смогли по этим лесам подняться к куполу и на уровне вытянутой руки посмотреть всю роспись, которую люди обычно видят только снизу. Это было круто.

— А с самой темой острова вы как-то сталкивались уже как режиссер?

— Нет. Но я был на разных островах. Прекрасное воспоминание об острове Сахалин, о греческом острове Миконос, прекрасном, тоже очень маленьком. Есть прекрасный остров Сааремаа в Эстонии. Майорка — чудесный остров, еще мне очень нравится Ибица.

— Но, очевидно, не на каждом из них вам приходилось работать...

— Из перечисленных не везде, но, например, на Сахалине работал. На Ибице не случилось пока.

— Вы не только режиссер, но и уже опытный организатор театрального дела. Есть у вас идеи о том, как Свияжск превратить в «маленький Авиньон»?

— Это интересная история, мы про это здесь много говорим. Мне кажется, нужно развивать на данном острове театральный туризм. Условно говоря, несколько автобусов, которые приезжают сюда на экскурсию. Это могут быть автобусы и со взрослыми людьми, и автобусы из школ, из детских садов, откуда угодно. И вот если бы в программе поездки был театральный спектакль, показ театрального эскиза с обсуждением, например, для подростков это было бы очень интересно. Необязательно спектакль, может быть некое театральное действо, которое, скажем, рассказывало бы об истории Свияжска.

Я думаю, что люди на это бы подписались, Свияжск мог бы стать таким местом паломничества. Раз в неделю в воскресенье можно приехать, погулять по городу, посмотреть на всю эту красоту, искупаться, посмотреть спектакль и обсудить его. Вот так можно развивать. А просто играть здесь спектакли... Здесь живут 250 человек... Даже если они все вместе сходят на спектакль, то на следующий день надо ставить новый. А просто поехать на спектакль тоже странно, потому что непонятно, какая аудитория должна смотреть.

Знаете, я заметил, что в европейских парках-аттракционах, которые обычно располагаются за чертой города, например в Риме или в Барселоне, есть специально построенные павильоны, в которых всегда играют спектакли. Пусть они и с элементами шоу. Люди приезжают — вот они отдохнули, покатались на каруселях, съели мороженое и пошли посмотреть спектакль, который уже входит в цену билета. Я видел в «Порт Авентура», что недалеко от Барселоны, историю про археологов и египетские пирамиды, когда зритель присутствует в неком действе. А если все это имеет еще и исторический контекст, то вообще интересно. Потому что ребенок, посмотрев это, придет и спросит: «Мама, а что за пирамиды, что за мумии?» Она ему даст посмотреть фильм, даст почитать книгу. Может быть, у ребенка откроется какое-то интересное историческое мышление. В Свияжске тоже очень интересно все, что вокруг. По этому поводу можно сделать театральный проект, который бы в интересной форме приоткрывал историю этого странного места. 

«КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА АРТИСТАМ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ, НАЧИНАЮТСЯ КОНФЛИКТЫ И ВСЯКАЯ ХРЕНЬ»

— На «Свияжск АРТели» готовят свои эскизы сразу два режиссера, которых относят к числу лидеров своего поколения и у которых есть в активе «Золотые маски», — Феодори и Дмитрий Волкострелов. Нет ощущения конкуренции?

— Мы на самом деле учились вместе в Петербурге в театральной академии на параллельных курсах. Дима чуть моложе меня. Но мы настолько разные люди, настолько у нас разные области исследования, у нас настолько разные аудитории, приемы, мы настолько вообще не пересекаемся... Это как если спросить у поварихи, не завидует ли она водительнице трамвая. В общем, нет, не конкурируем. Я при всех своих экспериментах довольно-таки олдскульный режиссер, классический. Мне нравится, когда есть сцена и когда есть зал. Мне нравится, когда есть кулисы, люблю работать в репертуарном театре. При том что пытаюсь искать там живое, работаю по вполне себе классической схеме.

А Дима Волкострелов ищет новый язык, новую форму подачи материала, он работает с очень крутыми текстами, которые невозможно практически поставить в театре. Тексты Пряжко или Равенхилла, которые он делал, — для этого нужно совсем другое сознание. И мне нравится, что многие говорят о нем: «Ну это да, но это не театр». Он расширяет границы того, что театр, а что не театр. Мне неинтересно, театр это или нет, мне интересно смотреть, что он делает, и пытаться понять, что он делает.

— Тогда как к поборнику репертуарного театра к вам еще один вопрос из серии «как нам обустроить театральную жизнь». В прошлый раз в Казани вы очень подробно рассказывали о том, как сумели вдохнуть жизнь в конкретный театр — красноярский ТЮЗ...

— Да, в Красноярске случилось какое-то чудо...

— Но в Казани местный ТЮЗ тоже и уже много лет имеет репутацию самого многострадального театра, который никак не может преодолеть эпоху безвременья, хотя у него замечательная история и «Золотая маска» в середине 90-х...

— У вас был великий ТЮЗ. Я делал три спектакля с Еленой Крайней — это актриса, которая играла и в «Буре», и в «Добром человеке из Сезуана», я смотрел все записи казанских спектаклей Бориса Цейтлина, очень хорошо с ним знаком. Дружу с ним, если можно так сказать. О казанском ТЮЗе узнал как раз от Елены Крайней, сначала взял у нее одну видеокассету, потом другую. Потом видел «Неточку Незванову», которую они делали в Голландии, а в это время в Казани сгорели декорации, сгорел театр. Конечно, потрясающая история у этого театра.

Я знаю, что остались артисты, которые работали с Цейтлиным. Роман Ерыгин, которого я лично не знаю, но которого видел в этих спектаклях, просто блестящий. Роза Хайруллина, которая работает сейчас в Москве, — мой близкий друг. Я знаю, что другая ваша землячка Чулпан Хаматова была влюблена тогда в Розу Хайруллину.

— Ерыгин сейчас один из главных участников конфликта внутри театра...

— Каждый раз, когда артистам нечего делать, начинаются конфликты и всякая хрень.

«ТЮЗ — ЭТО СЕРЬЕЗНОЕ ПОИСКОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ, ТЮЗУ МОЖНО ВСЕ»

— По вашему, какова главная миссия театра юного зрителя?

— С миссией ТЮЗа все понятно, гораздо сложнее разобраться, зачем нужен драматический театр. ТЮЗ — это серьезное поисковое направление, ТЮЗу можно все. Это молодежный театр, экспериментальный, который должен делать самые интересные опыты и импровизации в сторону детского театра, в сторону поиска нового языка, общения с подростком, что очень сложно. В то же время он должен пытаться привлечь и взрослую аудиторию — через детскую, подростковую, и это обязательно, как мне кажется.

ТЮЗ — это такой «подросток с правого берега». Это должен быть боевой, очень жесткий, смелый, честный театр, социальный театр, в котором постоянно должна кипеть жизнь. И это должно быть такое место, куда подростку, ребенку просто очень хочется прийти. Даже, возможно, не на спектакль прийти, а потусоваться, ему там должно быть интересно.

Конечно, говорить легко, но воплотить, сделать это очень сложно. Но в казанском ТЮЗе, думаю, есть надежда на то, что сейчас пришел Туфан Имамутдинов... Я не знаком с ним, но смотрел его спектакли в московском Театре Наций. Это художник со своей какой-то сценической правдой, со своим поиском. Мне кажется, если он сейчас захочет попробовать в театр вдохнуть жизнь, то у него должно это получиться. Вы говорите, что это театр многострадальный, значит, он соскучился по какому-то дыханию. Здесь нужен дефибриллятор, здесь нужно быть жестким, чтобы вдохнуть жизнь. Это все будет с конфликтами обязательно. Как только артисты начнут чувствовать, что все они очень заняты, и увидят, что их труд приносит первые плоды, почувствуют первый успех, конечно, тогда они подключатся.

— При этом кажется, что многие по-прежнему воспринимают ТЮЗ как место, где школьнику должны показывать хрестоматийные версии «Каштанки» или «Муму».

— Откуда это взялось?

— По-моему, многие мамы и классные руководительницы так считают...

— С каких это времен? Я не знаю откуда.

— Неужели вы не сталкивались с оппозицией в Красноярске, когда делали такие жесткие вещи, как тот же «Подросток с правого берега» (спектакль-вербатим о жизни современных подростков — прим. ред.)?

— Нет, не сталкивался. Было, конечно, пару идиотов, которые написали... Мне это даже не показывают, если честно. Я один раз только узнал, что, оказывается, в министерство культуры или куда-то там, в союз театральных деятелей, что-то писали: что я оскорбил, унизил, обошелся не так с русской классикой, похож на ярого американца. Нет, не ярого, а на истого — «выглядит как истый американец». Я ничего не понял. Но серьезных проблем у меня пока что не было.

— Может, все дело в том, что вы работаете на востоке страны, где, кажется, у людей выше ощущение личной свободы и меньше всяческих предрассудков...

— Что касаемо театральной истории Красноярска, то там в культуре мне пока попадались люди, чиновники, которые понимали... Вот у нас сейчас новый министр культуры Красноярского края, я еще не знаю ничего про этого человека. А два предыдущих министра — это были люди, чиновники, понимающие в театре, которые никогда не лезли и не полезут. Но у нас рядом Новосибирская область. Там не только закрыли «Тангейзер», там портреты Сталина висят! Или Пермский край — там примерно то же самое сейчас. Я не дорожу ни занимаемым постом, ни должностью — ничем. И поэтому мне очень спокойно. Кто и что мне может сделать? Скажет мне что-нибудь министр культуры, я не буду держаться за этот театр, уйду. И со мной, естественно, уйдут 15 артистов, уйдет главный художник, уйдет директор — все. Уже проходил через такое в Барнауле, оттуда сначала вышибли режиссера Владимира Золотаря, потом я год поработал, меня оттуда тоже вышибли. И нет больше этого театра на театральной карте России. Вообще нет.

«ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ЧАСТО БЫВАЮТ СИЛЬНЕЕ НАС, СИЛЬНЕЕ ОПЫТА»

— Вы для себя ставите какие-то временные рамки, сколько собираетесь еще руководить красноярским ТЮЗом, все-таки пять лет — это уже немалый срок?

— Изначально я себе планировал, что мне, наверное, нужно будет лет 6 для того, чтобы произошло то, что сейчас произошло. Оно произошло на год раньше. То есть задача минимум, которую я ставил относительного этого театра, достигнута. Дальше два варианта. Либо мы каким-то образом резко делаем движение вперед и находим некое иное качество этого театра. Для этого нужны поддержка местного губернатора, министерства культуры, какие-то финансовые вложения. Если этого не происходит, значит, нужно передать красноярский ТЮЗ в хорошие руки и идти дальше. Но пока мне интересно. Губернатор нам подарил 13 миллионов рублей для того, чтобы мы перекрасили зал, поставили новые нормальные кресла. Потом наши друзья — строительная компания — подарили нам фасад, который они и будут строить...

— Как я понимаю, для вас в принципе важен это опыт — быть главным режиссером театра...

— Конечно. Но это другая профессия, нежели профессия режиссера. Это как-то придает смысл всему. Потому что разовые проекты, а я очень много знаю прекрасных режиссеров, которые работают только на разовых проектах... Я какое-то время тоже так работал, но потом понял, что мне необходим какой-то мой дом. Даже работая где-то еще, мне нужно камешек за камешком пытаться складывать какую-то свою историю, которая идет параллельно твоей режиссерской карьере. Кстати, красноярский театр — это мой первый подобный счастливый опыт, потому что до этого у меня был опыт работы главным режиссером в Выборге и Барнауле.

— Почему только с третьей попытки получилось?

— Кто его знает? Понимаете, в чем дело, этой профессии не учат, у нас нет дипломов главных режиссеров. А диплом режиссера не дает тебе никакого понимания в строительстве театра. Это профессия, которую ты осваиваешь самостоятельно. Подглядеть тоже не получится, ты ее осваиваешь только опытным путем. Скорее всего, первые две попытки провалились именно потому, что я был не готов, не было того багажа знаний.

В третий раз, когда я к этому пришел, уже были друзья, товарищи, наставники. Был Олег Лоевский, который первым меня в этом поддержал, помогал разрабатывать планы, подкидывал алгоритмы, которыми я пользовался и пользуюсь до сих пор. Затем появились Лена Ковальская, Александр Вислов. То есть появились люди, которые очень серьезно делились с тобой опытом, может, даже не своим, а чужим. И ты уже точно знал, как нужно разговаривать с труппой, а как — лучше не стоит. Что директор — это то и то, а не то, что ты думал раньше.

И плюс ко всему обстоятельства, потому что часто они бывают сильнее нас, сильнее опыта.

«ЧУЛПАН ХАМАТОВА — ЭТО ТВОЙ СОРАТНИК, ТАКОЙ ЖЕ СУМАСШЕДШИЙ, КАК И ТЫ»

— А если вспоминать ваши разовые проекты. Насколько опыт работы с Чулпан Хаматовой (спектакль «Укрощение строптивой» в Театре Наций — прим. ред.), Михаилом Пореченковым и Мариной Зудиной (спектакль «Трамвай «Желание» в МХТ им. Чехова — прим. ред.) отличается от работы с актерами какого-нибудь провинциального театра?

— Ничем не отличается.

— Неужели не чувствуется дополнительной ответственности, когда работаешь в знаменитом московском театре?

— Это все очень мешает: волнение, ответственность перед великой драматургией или перед артистами, про которых кто-то сказал, что они великие. Ты не доверяешь себе, это чувствуют артисты, спектакли проваливаются.

Но, например, Чулпан Хаматова — потрясающая актриса, она потрясающе репетирует. Для меня это было откровение, насколько человек может быть талантлив. Ее не надо заводить, убеждать, настолько человек просто включается во всевозможные предложенные тобой обстоятельства, вплоть до делания этюдов и заявок на роль. Это твой соратник, такой же сумасшедший, как и ты, и вы с ней вместе что-то сочиняете.

А в целом московские артисты... Как сказал один прекрасный человек, которого зовут Анатолий Миронович Смелянский, когда я его спрашивал о московских театрах и о том, как там работается, он отвечал: «Как и в любом другом, только уровень маразма чуть-чуть выше». А вообще, не очень хочется работать в Москве и Питере. И вообще нигде, кроме своего театра. Видимо, старость пришла.

— Но разве путь по карьерной лестнице российского режиссера не подразумевает, что, поработав главрежем в провинции, затем нужно взять театр...

— ...обязательно в Москве. Я представляю себе Пину Бауш, которая работала у себя в Вуппертале, а сама мечтала в Берлине взять какой-то театр. Ну это у нас так, тупо централизованная страна, все в Москву обязательно должны попасть. Зачем? Я не хочу.

— А Питер чем не угодил, тоже не чужой для вас город?

— Ой, не приведи господь. Страшный город. Я там 11 лет прожил, окончил там театральную академию. Действительно пытался там ставить спектакли. Ретроградский, тяжелый, сложный город... Я туда приехал спустя лет 10, зашел вечером на какой-то фестивальный спектакль и увидел все те же лица. Они точно такие же, ничего не изменилось, они ходят и шипят. У меня астма, я дышать там не могу. Какие-то болота, камень и вода... Это ужасно.

— Но разве питерская театральная жизнь не меняется? Юрий Бутусов и Андрей Могучий возглавили главные театры второй столицы...

— Бедный Бутусов, бедный Могучий. Бедные люди. Могучий — блестящий режиссер и, как показывает его работа в БДТ, строитель театра. Что там с ним делают эти местные, даже язык не поворачивается назвать, критики... Как они его выживают! Там надо иметь беруши и просто не слышать, что вокруг тебя говорят. Несколько адекватных людей, которые тонут в этом болоте ретроградства и какого-то, как ни парадоксально, провинциального скудоумия. Откуда это в Петербурге? Вроде столичный город...

«ЧЕМ БОЛЬШЕ НАМ ЗАПРЕЩАЮТ, ТЕМ БОЛЕЕ ИЗВОРОТЛИВЫМИ МЫ СТАНОВИМСЯ В ВЫСКАЗЫВАНИЯХ»

— Когда начинается очередная «Золотая маска», то сразу же заводят разговор о том, как широко на фестивале должны быть представлены провинциальные театры.

— Это что, Паралимпийские игры какие-то? Сколько есть достойного, столько и должно быть представлено. Ни одно достойного — ни одного не должно быть представлено. Мне кажется, что это глупые разговоры. Потому что есть нормальные адекватные люди, я искренне верю в это, а экспертный совет «Золотой маски» все-таки состоит из вполне серьезных профессиональных театральных зрителей. Критик — это театральный зритель, только профессиональный. Если в этом году в Саратове, например, случился «золотомасочный» спектакль, который получился хорошо, почему его не взять? А если не случился, то не надо никого тянуть за уши.

Мне кажется, что вот это процентное соотношение Москвы и Питера по сравнению с провинцией... Зачем нас в инвалидную коляску сажать? То, что мы в провинции живем, делаем театр, не говорит о том, что мы в категории Б находимся. Были даже дурные разговоры о том, чтобы разделить: «Золотая маска» и «Золотая маска — регион». Это совсем Паралимпийские игры.

— Какие сейчас главные театры в российской провинции?

— На мой взгляд, новосибирский театр «Красный факел», главный режиссер которого, на секундочку, Тимофей Кулябин. Он абсолютно не провинциальный, к примеру, они сейчас вернулись из Вены со своими «Тремя сестрами».

Есть Волковский театр в Ярославле, где работает Евгений Марчелли. Есть прекрасный Екатеринбургский театр оперы и балета, который поставил, извините, «Сатьяграху» Филипа Гласса. Это, по-моему, первая постановка Гласса в стране.

— Наша нынешняя, так сказать, социально-политическая обстановка не задавит своим прессом все эти театральные ростки?

— Вот и посмотрим. Ну будет прессом, значит, будет прессом. Будем искать новые формы высказывания, иносказательные. Может, и правильно, пусть подавят нас, пусть позакрывают нас, поувольняют. Понимаете, я стал в последнее время об этом думать: может быть, действительно, чем больше нам запрещают, тем более изворотливыми мы становимся в высказываниях... Раздеть человека на сцене уже нельзя, матом выругаться тоже нельзя. И хорошо! Значит, мы будем придумывать что-то другое, значит, можно обнажиться как-то по-другому. Может быть, в этом и есть смысл и суть нашей работы.

— Вы сами этот пресс ощущаете?

— Конечно, ощущаю. Все ощущают. Пусть попробуют. Мы все равно люди свободные. Вообще, само право на высказывание, которым обладают люди, работающие в театре, — это очень серьезная, важная история. Я иногда думаю про человека в офисе — он не может публично высказаться о том, что его волнует. А у нас такое право есть каждый день. Артист, выходя на площадку, может публично высказаться. Режиссер высказывается спектаклем. Директор высказывается театром, который создает. Это прекрасная возможность, которой обязательно надо пользоваться, пока она у нас еще есть.