Митрополит Феофан о Беслане: «В школьной стене – пролом, я прямо в рясе с крестом – туда»

«КТО-ТО БЕЖИТ С БЕРДАНКОЙ, КТО-ТО С ППШ, А КТО-ТО С КАЛАШНИКОВЫМ НАПЕРЕВЕС»

— Владыка, сегодня 12-я годовщина теракта в Беслане, унесшего жизни 333 человек. Больше половины из них — дети. Я знаю, что 1 сентября 2004 года, когда террористы захватили школу, вы, будучи епископом Ставропольской и Владикавказской епархии, тоже прибыли в Беслан и оставались в гуще событий, пока все не закончилось. Расскажите, как вы там оказались и почему приняли решение приехать?

— Я никогда не забуду это 1 сентября — этот день разделил мою жизнь на две половины: до и после. Как я там оказался? Мы договорились с тогдашним президентом Кабардино-Балкарии Валерием Коковым (возглавлял республику с 1992 по 2005 годы, фактически до своей смерти), что будем закладывать в Нальчике новый храм.Закладка пришлась на 1 сентября, которое в Кабардино-Балкарии считается не только Днем знаний, но и Днем республики. На торжественную церемонию приехало очень много гостей, среди них — полпред президента в Южном федеральном округе Владимир Яковлев (бывший губернатор Петербурга), как раз накануне переведенный сюда из расформированного правительства Михаила Касьянова. Прибыл губернатор Ставропольского края, гости из соседних республик.

Не предчувствуя ничего дурного, мы проводили торжественный чин закладки храма. Я в облачении, совершаю молитву. И вдруг вижу, что что-то происходит: к Яковлеву подбежал его помощник, порученец, возникла какая-то лихорадочная суета. Но я все-таки смог закончить молебен, после чего спрашиваю: «Что случилось?» Яковлев, судя по всему, и сам еще толком не уяснил, что произошло, отвечает невнятно. Но все-таки становится понятным одно, самое страшное: террористы захватили школу в Беслане. Прямо во время праздничной утренней линейки.

В Нальчик на закладку храма собралось довольно много журналистов, и я сразу же обратился через них к террористам, чтобы они немедленно освободили детей. Я сказал, что дети не могут быть торгом в политической борьбе.

А Беслан, надо сказать, от Нальчика совсем недалеко — может быть, километров 80 или побольше немножко. Какое может быть решение? Полпред и другие руководители советуются, обсуждают, часто повторяют, что, вот, с Москвой надо действия согласовать. Я слушаю все это и как-то неожиданно даже для самого себя говорю, что поеду туда. Словно что-то меня толкнуло. Яковлев отвечает: «Не надо, опасно очень. Еще неизвестно, что и как там происходит». Я повторяю: «Нет, я не могу так — я все-таки поеду». Сажусь на свой автомобиль и быстро направляюсь в Беслан.

— Там, наверное, уже перекрывали трассу. Как вас пропустили?

— Мою машину знали и поэтому пропустили. Конечно, в городе суета, народ волнуется, начинают подтягиваться военные. Но и гражданские жители Беслана, смотрю, активно вооружаются: кто-то бежит с берданкой, кто-то с ППШ военных лет (пистолет-пулемет Шпагина, разработан еще в 1940 году — прим. ред.), а кто-то даже с Калашниковым наперевес. В центральной части города собирается руководство — подъехал даже президент Северной Осетии, тогда еще был Александр Дзасохов, бывший член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь Северо-Осетинского обкома. Я тоже быстро вошел туда и сразу почувствовал, что я здесь не лишний — все как-то растеряны и парализованы. А ведь надо что-то делать.

Тем временем военные начинают оцеплять школу, а набежавших с берданками беслановцев пытаются оттеснить, чтобы не произошло преждевременного столкновения с боевиками. Народ, конечно, сопротивляется, не хочет уходить, и это понятно: у очень многих в этой школе дети, жены, внуки... Поэтому кое-где раздаются первые выстрелы, но импровизированного штурма в лоб не получается.

Проходит несколько томительных часов. Стояла очень сильная жара, но ее как будто перестали замечать. И вот появляются первые известия, что террористы расстреливают мужчин, оказавшихся у них в заложниках. Расстреливают и выбрасывают прямо в окна на проходящую рядом железную дорогу (в первый день боевики убили сильных, физически крепких мужчин, которые могли бы оказать им сопротивление — прим. ред.). И не дают забирать тела — как только пытаются подойти, со стороны школы ведется шквальный огонь. На этом фоне предпринимаются первые робкие переговоры: дайте хотя бы забрать убитых, ведь воздух плавится от раскаленной температуры....

Как я теперь понимаю, самое главное, чего не было у военных и чиновного руководства, собравшегося в первый день теракта в Беслане, — это искры решимости и плана действий. Это была большая ошибка, что не могли принять никакого решения. Когда начались расстрелы, стало окончательно ясно, что террористы ни на какие уступки не пойдут, что это так и будет тянуться и тянуться... И ведь это длилось не сутки, а 52 часа. 52 часа непрерывного ужаса.

«ЕСЛИ ВЫ БУДЕТЕ РВАТЬСЯ В ЭТО ПЕКЛО, МЫ ВАС АРЕСТУЕМ!»

— Когда прошла первая растерянность и начали предприниматься усилия по ликвидации боевиков?

— Постепенно в город начали прибывать спецслужбы, появились отряды спецподразделений «Альфы» и «Вымпела», подошла 58-я армия, расквартированная в Северной Осетии (штаб-квартира армии — Владикавказ — прим. ред.). Народ, разумеется, продолжал волноваться, но от школы его оттеснили, саму школу оцепили, поэтому многие собрались в здешнем Доме культуры.

Надо было идти народ успокаивать. А кому? Делал это периодически начальник УФСБ по Северной Осетии Валерий Андреев (спустя неделю после теракта был отстранен от должности — прим. ред.). Он давал людям очень скупые сводки о происходящем, но не более. Но я понял, что народ нуждается в другом. И тогда я каждые два часа начал ходить в этот Дом культуры — встречаться с людьми, беседовать с ними. Моя главная задача была не только утешить людей, но и удержать их от самовольного штурма, чтобы они снова не рванули туда, где их уже ждали подготовленные огневые точки террористов, потому что это были бы бессмысленные жертвы, страшное месиво. И я начал призывать собравшихся в Доме культуры растерянных, плачущих и отчаявшихся людей молиться — молиться за своих детей и просить Бога о помощи.

Уже после того как все закончилось, начали затягиваться раны, возникло много пересудов по поводу того, кто и как вел себя во время беслановского теракта. Свою порцию обвинений получил и Александр Дзасохов. Не буду давать никаких оценок, но я могу сказать одно как очевидец: в том, что бывший первый секретарь не трусил, у меня нет никаких сомнений. Он несколько раз повторил: «Я сам лично пойду на переговоры». Кто-то из военных, из высших командных чинов (кажется, генерал-полковник) даже вынужден был сказать ему: «Если вы будете настаивать и рваться в это пекло, мы вас арестуем! Потому что это бессмысленно — вас просто расстреляют, и все».

Удивительным мне показался еще один человек, ставший потом, после Дзасохова, главой республики, а тогда занимавший должность спикера парламента республики, — Таймураз Мамсуров. В захваченной школе у него были дети, сын и дочь (он сам родом из Беслана). Когда на второй день для переговоров с бандитами прибыл Руслан Аушев, экс-президент Ингушетии, он предлагал Мамсурову вывести его детей. Разговор происходил при мне. У Аушева среди террористов оказался кто-то из его бывших охранников, и некоторая надежда на то, что договориться все-таки удастся, у нас появилась. Но Мамсуров ответил: «Если выводить, то всех. А если вы освободите только моих детей, как после этого я буду народу в глаза смотреть?» И не согласился. Можете себе представить, какие мужество и самообладание надо было иметь, чтобы сказать такие слова,? Аушеву, кстати, удалось тогда добиться освобождения матерей с грудными малышами (всего он вывел 24 человека из 1100 беслановцев, оказавшихся 1 сентября в заложниках — прим. ред.), но детей Мамсурова среди них не было (они остались живы, но получили ранения — прим. ред.).

— Как себя вел спецназ? После теракта некоторые либеральные издания, которые тогда солировали в информационном пространстве России, пытались обвинить силовиков во всех мыслимых и немыслимых грехах.

— Пока шли переговоры, я видел, как волнуются альфовцы и вымпеловцы. Они лучше чувствовали ситуацию, чем руководители из Москвы, и понимали, как следует нейтрализовать боевиков. Но приказа переходить к решительным действиям не было. Шли какие-то непонятные согласования. Теперь, оглядываясь из дня сегодняшнего на трагедию Беслана, я бы взял на себя смелость утверждать, что в таких случаях должно быть оперативное право главные вопросы решать на месте. Не ждать долгих согласований, пока гибнут люди, а принимать моментальное решение. Было ясно, что у террористов в школе был организован большой схрон оружия, позволяющий им продержаться достаточно длительное время, что на переговоры они не идут, а расстреливают заложников и всячески издеваются над ними, вешают гирлянды с бомбами на баскетбольные кольца спортзала, заставляют детей и женщин вставать в окна в качестве живого щита. Ясное дело, что все это — жуткие вещи, не предвещающие ничего доброго. Поэтому мое мнение до сих пор совершенно четкое: на то и спецслужбы, чтобы суметь нейтрализовать изуверов. «Вымпел» и «Альфа» специально обучаются, чтобы действовать в таких чрезвычайных ситуациях, но они вынуждены были бездействовать, потому что не было команды.

«ФРАГМЕНТЫ ТЕЛ, УБИТЫЕ, РАНЕНЫЕ, КТО-ТО КРИЧИТ, КТО-ТО ГОРИТ ЖИВЬЕМ»

— Владыка, говорят, вы были не только свидетелем, но и в какой-то степени участником штурма школы?

— Штурм случился только на третий день. К тому времени террористы наконец-то разрешили вывезти расстрелянных еще 1 сентября мужчин, и к школе подъехали спасатели. В это время, пока грузили тела, раздались один за другим два жутких взрыва. И как-то сразу стало ясно: час пробил. Начался бой, все сразу устремились туда, и я за ними. Жуткий ураганный огонь со всех сторон, непонятно, кто и откуда стреляет. Навстречу мне уже несут раненых, среди них — много детишек. В школьной стене — пролом, и я прямо в рясе с крестом, как был, нырнул туда.

Никогда не забуду этого: когда я забежал в пробоину, перед моими глазами промелькнуло жуткое видение: фрагменты тел, убитые, раненые, кто-то кричит, кто-то горит живьем. И опять-таки очень много детей кругом, среди них есть и живые. Я различил в этом кошмаре паренька лет 15 — у него нога была практически оторвана выше колена, но он дышал и смотрел вокруг обезумевшими глазами. Я взял его на руки и понес. Какой-то боец рядом со мной тоже нес ребенка, но его убили. Мне с мальчиком удалось добраться до своей машины, положить его на заднее сиденье. Водитель обернулся, увидел окровавленного подростка, его бледное лицо и говорит: «Он умер». А кровь из ноги продолжает хлестать, и я вижу: нет, не умер, это просто шок. И кулаком толкаю своего водителя в спину: «Давай, едь! Не распускай слюни!»

Этого мальчика мы доставили в больницу. Хотя какая там больница — просто походная палатка стояла неподалеку с врачами и медсестрами. Когда ребенка начали вынимать из машины, с залитого кровью сиденья, он застонал. Большей радости, чем в этот момент, я прежде никогда не испытывал: значит, жив! Оторванная нога у мальчика буквально болталась на лохмотьях кожи. Но он остался жив, его удалось спасти. А я, довезя парня до медицинской палатки, вернулся обратно к школе.

— Вернувшись, вы по-прежнему помогали выносить раненых детей из школы?

— Да, я снова пошел туда, где еще продолжали стрелять и откуда несли раненых.

— Сколько детей вам удалось вынести?

— Я даже не помню, двух или трех. Кто-то, кстати, успел сфотографировать, как я выношу мальчика — того, первого. Эту фотографию до сих пор можно найти в интернете.

— Вы не виделись больше с этим спасенным ребенком?

— Почему? Виделись. Я к нему приезжал. Так я и узнал о его судьбе, о том, что он остался жив.

— Какие еще яркие эпизоды штурма вам запомнились?

— Запомнился мне еще один человек — Дмитрий Разумовский, начальник отделения «Вымпела». Перед самым штурмом он подошел ко мне и сказал: «Что-то сердце щемит. Чувствую, какая-то беда будет». Мы побеседовали, я, как мог, его утешил. Помню, его все называли подполковником и относились к нему с большим уважением. Когда объявили штурм, он первым ринулся на приступ, причем встал в полный рост на простреливаемом со всех сторон пятачке. Успел, говорят, уничтожить двух боевиков, выявил, отвлекая огонь на себя, где находятся огневые точки противника. А через минут 10 смотрю — несут его мне навстречу.

Это я долго рассказываю, но события, о которых я вспоминаю, происходили на самом деле очень быстро. Помню, мы занесли Дмитрия в какой-то гараж, но положить его было не на что. Мы отыскали две табуретки, составили их вместе, нашли какую-то доску, чтобы уложить командира. Разумовский был убит — никаких сомнений в этом не было. Я закрыл ему глаза, подтянул и перевязал челюсть, совершил над телом первую заупокойную молитву. И снова пошел к школе. (Разумовскому посмертно присвоили звание Героя России — прим. ред.)

— После теракта в Беслане выжил только один террорист — Нурпаша Кулаев, в настоящее время отбывающий пожизненное заключение. Вы видели, как его захватывали?

— Да, это тоже на моих глазах было. Его чуть не разорвали родственники заложников, но его с огромным трудом отбила «Альфа».

«Я ДУМАЮ: «ДАЙТЕ МНЕ ТОЛЬКО ДО МИКРОФОНА ДОБРАТЬСЯ»

— Какова была международная реакция на события в Северной Осетии? Запад сочувствовал нам или, как и сейчас, скорее злорадствовал, узнав о нашей беде?

— Те, кого не было 1 - 3 сентября в Беслане, с огромным трудом могут представить себе этот ад. Когда все уже отгремело и когда на окраине города только еще вырастало это страшное кладбище, получившее название «Город ангелов», я поехал в Италию, в Милан, где проходил международный религиозный форум «Люди и религии» (состоялся 5 сентября 2004 года, организатором числилась католическая «Община святого Эгидия» — прим. ред.). Я возглавлял делегацию религиозных деятелей от СНГ. О форуме, разумеется, было известно заранее, и я, только что переживший эти 52 страшных беслановских часа, еще решал, ехать туда или не ехать. Все-таки посчитали нужным туда отправиться.

Я не смог смолчать, говорю католическим участникам форума: «Знаете ведь, какая беда у нас была?» Мне отвечают: «Может, мы не будем омрачать наше мероприятие? Вы лучше об этом на круглом столе скажете...» Я даже изумился: «Что значит — омрачать? Сотни детей зверски убиты террористами (официально в Беслане погибло 333 человека, из них 186 детей — прим. ред.)! Если вы не дадите мне выступить на пленарном заседании, я покину форум. И, надеюсь, что вся моя делегация сделает то же самое!»

Я посоветовался со своей делегацией, и они со мной согласились: если не дадут выступить — уедем. Тем более что форум христианский — разве здесь место двойным стандартам? Устроители мероприятия еще поломались и, наконец, согласились: ладно, дадим вам слово на церемонии открытия. Две-три минуты, не больше. Я думаю: «Ладно, дайте мне только до микрофона добраться, а уж там я разберусь».

— Насколько обширной была аудитория, перед который вы собирались выступить?

— Форум проходил в театре «Ла Скала», и там была организована прямая трансляция на всю Италию. Как раз накануне министр иностранных дел Нидерландов, реагируя на теракт в Беслане, заявил, что России надо разбираться не с террористами, а с самой Россией. И я буквально перед всем мировым сообществом задал этому министру вопрос: а вы разбирались с США после 11 сентября, когда в результате действий террористов погибли более 3 тысяч человек? А вы разбирались с Испанией после взрывов в пригородных электричках, где также было много жертв, или с правительством Израиля, где тоже гибнут люди? Почему, если кровавые теракты происходят в России, то все вопросы обращаются не к террористам, а именно к российскому народу? Раз и навсегда нужно затвердить: к террору нельзя применять двойных стандартов. Нет и не может быть «хороших» и «плохих» террористов. За чью и какую свободу можно было убить этих детей?»

Я говорил очень жестко, и, как мне кажется, это тоже сыграло свою роль. Сотни тысяч человек вышли 7 сентября на улицы Рима со свечами в руках — в память о жертвах Беслана.

На похоронах жертв я, кстати, тоже успел побывать. На старом кладбище для новых захоронений отвели обширную территорию, могилы помогал копать трактор «Беларусь». И помню, как тысячи людей — женщины и мужчины — стояли и плакали, не стесняясь друг друга. У меня было ощущение, что хоронят жизнь как таковую. Я со своими священниками совершал панихиду. Вначале мы ходили лишь там, где находились православные захоронения, а потом, когда нас стали звать отовсюду: «К нам подойдите! И к нам!», я сказал про себя: пусть Бог разбирается, кто чей, и отзывался на все просьбы — и христиан, и мусульман. И, знаете, это вносило какую-то струю надежды. Мы просто шли по кладбищу и совершали везде, где нас просили, заупокойную молитву. И казалось, что жизнь все-таки не кончилась, что впереди что-то брезжит...

— Что, на ваш взгляд, двигало террористами? Почему они осмелились поднять руку на женщин и детей, на которых нормальный мужчина, тем более считающий себя «воином Аллаха», руки поднимать не должен?

— Как бы это ни было парадоксально, но я считаю, что террористами двигало ложное понимание религиозных ценностей. Ведь они же шли практически на смерть. Они шли в надежде, что, убивая и совершая жуткие теракты, они попадают в рай. Это очень опасное явление. Когда сегодня говорят, что в школе не нужно преподавать «Основы православной культуры» или «Основы исламской культуры», что нужно ограничивать «религиозную пропаганду», забывают, что тем самым они дают простор для разного рода уродливых ценностей. Пока мы ограничиваем, наши противники из ДАИШ (арабское название запрещенной в РФ группировки «ИГИЛ» — прим. ред.) и других радикальных образований ни в чем себя стеснять не будут. Они-то как раз не привыкли себя ограничивать! Когда пытаются свалить вину за теракты на наркоманов, забывают об очевидном: нет, не наркотики и дурман — главная движущая сила террористов. Главное — уродливая, превратная интерпретация религиозных ценностей. Но мы для того и служим в этом мире, чтобы научить людей различать ложь и Истину.

Фото: tatmitropolia.ru