Игорь Агамирзян: «Возникает вопрос, зачем в такой модели нужен человек...»

Игорь Агамирзян: «Перемены, которые нас ожидают в ближайшие годы, по своему масштабу будут сопоставимы с изменениями, произошедшими в процессе индустриальной революции в XVIII веке» Фото: Алексей Хазбиев

«БЕЗ IT НЕВОЗМОЖНО НИ ПРОИЗВОДСТВО, НИ КОНСТРУИРОВАНИЕ, НИ ДАЖЕ ТВОРЧЕСТВО»

— Игорь Рубенович, сейчас в развитых странах идет переход к новой постиндустриальной модели экономики — шестому технологическому укладу. Как это повлияет на нашу жизнь?

— Я думаю, что влияние будет чрезвычайно большим, потому что вся социальная и даже политическая структура общества определяется тем набором, той суммой технологий, которая в этот момент доступна людям в конкретной стране. Думаю, что перемены, которые нас ожидают в ближайшие годы, по своему масштабу будут сопоставимы с изменениями, произошедшими в процессе индустриальной революции в XVIII веке. Или, по крайней мере, с тем, как трансформировалась производственная модель в результате появления конвейерного производства в начале XX века. Можно по-разному называть происходящий процесс — постиндустриальной экономикой, новым технологическим укладом или как-то еще, но я бы скорее говорил о смене общественно-политической формации. На самом деле парадигма развития изменилась достаточно давно, лет 40 - 50 назад. Это уже привело к формированию абсолютно нового технологического ландшафта, окружающего нас. Он и будет определять форму существования всего человечества в XXI веке, а может быть, и в более отдаленном будущем.

— А какие технологии будут определять этот новый уклад и окажутся наиболее востребованными в нашей жизни?

— Очевидно, что сегодня платформа технологического развития — это информационные технологии. Сейчас в том или ином виде на них базируется абсолютно вся деятельность человечества. Без IT стали невозможны ни производственные процессы, ни конструирование чего-то нового, ни даже творчество. Информационные технологии в свою очередь базируются на двух столпах — на микроэлектронике и на программировании. Это, собственно, и есть тот набор технологий, который уже сегодня определяет наш технологический ландшафт, он же будет влиять и на развитие новых технологий в дальнейшем. Реальность такова, что все современные тренды технологического развития лежат в приложении IT к традиционным отраслям.

— Давайте внесем немного конкретики. Американские футурологи твердо уверены, что уже через 15 лет 3D-принтеры будут использоваться для печати человеческих органов и тканей в больницах любого уровня. А к середине 40-х годов ученые научатся программировать клетки для лечения всех известных болезней. И это речь идет только о медицине — едва ли не самой сложной и высокотехнологичной сфере. Что же говорить о более примитивных отраслях — там произойдет тотальная роботизация, а человеческий труд исчезнет из всех производств. Чем же будут заниматься люди?

— 3D-принтер или робот — это как раз и есть продукт приложения информационных технологий к традиционным областям деятельности. На самом деле уже сейчас любой медицинский томограф — это не что иное, как специализированный компьютер, который работает с результатами сканирования, обрабатывает и превращает их в понятный человеку вид. Но без IT, без соответствующих программных инструментов работа таких аппаратов невозможна. Безусловно, массовое внедрение киберфизических систем кардинально поменяет рынок труда. Но надо понимать, что любая технологическая волна, любая существенная смена набора технологий вытесняет старые профессии и делает более востребованными новые, которых раньше не было. Появление конвейера чуть больше 100 лет назад привело к тому, что очень быстро отмерла профессия кузнеца. И сегодня кузнечное дело воспринимается разве что как художественная деятельность. При этом количество кузнецов — одной из самых распространенных процессий в мире в конце XIX века — драматически сократилось, наверное, на несколько порядков. Но это не значит, что все эти люди в итоге оказались не у дел, просто они нашли себе другое занятие. Условно говоря, еще 100 лет назад для того чтобы обеспечить базовые потребности человечества, неквалифицированным трудом должны были заниматься 90 процентов всех людей, а сегодня это всего 10 процентов. Соответственно, разница в 80 процентов — это и есть перераспределенный человеческий ресурс за сто лет. И такое перераспределение неизбежно продолжится и в следующем веке. Будет расти спрос на высококвалифицированный интеллектуальный труд с какими-то элементами творчества. Прежде всего потому, что наибольшая часть добавленной стоимости в современных технологических продуктах — это как раз дизайн и креатив. При этом во всех областях будет падать спрос на профессии средней квалификации, в том числе связанные с интеллектуальной деятельностью.

«3D-принтер или робот — это как раз и есть продукт приложения информационных технологий к традиционным областям деятельности» Фото: ©Сергей Пятаков, РИА «Новости»

«ТРИ ЧЕТВЕРТИ БУХГАЛТЕРОВ У НАС В СТРАНЕ НИКОМУ НЕ НУЖНЫ»

— А какие профессии будут востребованы завтра? Не могут же все люди быть адвокатами и артистами...

— Сейчас уже всем очевидно, что в современной экономике центр создания добавленной стоимости перемещается из производственных мощностей, условно говоря, с заводов и фабрик, в конструкторские бюро, то есть в сферу деятельности инженеров и дизайнеров.

Вообще, экономисты давно знают, что любая автоматизация процессов не снижает совокупные затраты труда, а перераспределяет их в более высокотехнологичные области. Если раньше для того, чтобы выкопать траншею, нужно было задействовать сотню землекопов, то теперь достаточно одного экскаватора. Но затраты труда от этого не уменьшатся, только теперь в них наибольшую долю занимает не сам процесс копания, а проектирование экскаватора, его производство на заводе, выплавка металла и прочее — то есть другие области человеческой деятельности. То же самое сейчас будет происходить в процессе роботизации. При этом значительная часть высвобождающихся ресурсов уйдет в сферу услуг, займется творчеством — недаром в последнее время все чаще говорят о креативных индустриях. Однако, уже свершившийся факт заключается в том, что все более востребованными становятся инженерные профессии. Причем речь идет об инженерах, ориентированных на самые разные стадии жизненного цикла продуктов, начиная от разработки и внедрения и заканчивая эксплуатацией и утилизацией. Это подразумевает разный набор компетенций и профессиональных навыков. Поэтому общий прогноз такой: будет повышаться спрос на высококвалифицированный интеллектуальный труд с какими-то элементами творчества. Прежде всего потому, что наибольшая часть добавленной стоимости в современных технологических продуктах — это как раз дизайн и креатив. При этом во всех областях будет падать спрос на профессии средней квалификации, в том числе и связанные с интеллектуальной деятельностью. Особая группа риска — юристы и бухгалтеры. Последние вообще очень просто заменяются программным обеспечением. Не секрет, что российская система бухгалтерского учета очень сильно отличается от международной, в том числе тем, что бухгалтеры в России ведут налоговый учет. Но как только будет введен онлайн-мониторинг всех трансакций (а это совсем не за горами), сразу же выяснится, что три четверти бухгалтеров у нас в стране никому не нужны.

— Если в постиндустриальной экономике первую скрипку начнет играть сектор услуг, то что же будет тогда с самим производством? Оно же не может исчезнуть совсем?

— Индустрия как таковая никуда не денется, и производство, несомненно, сохранится. Другое дело, что оно приобретет абсолютно иные формы.

«ЭПОХА ЗАВОДОВ С ТЫСЯЧАМИ РАБОЧИХ НАВСЕГДА УЙДЕТ В ПРОШЛОЕ»

— Какие?

— Сейчас просматриваются сразу несколько трендов, которые будут дополнять друг друга. Первый — это роботизация. Все заводы по производству массовой типовой продукции будут работать с минимальным человеческим участием, либо вообще без такового, как это уже произошло в развитых странах. А эпоха, когда на каком-то предприятии в одну смену приходилось задействовать тысячи человек, навсегда уйдет в прошлое. Останется максимум несколько человек и только для того, чтобы контролировать работу систем и оперативно вмешаться в случае какой-то внештатной ситуации. Но при этом увеличатся штаты инжиниринговых компаний и дизайн-бюро, которые обеспечивают разработку продукции для последующего производства на этом же заводе. Это очевидный тренд развития всех комодити-производств. Но одновременно с этим явно будет прослеживаться и другой тренд — кастомизация. То есть помимо стандартных типовых продуктов массового выпуска будет развиваться мелкосерийное и даже индивидуальное производство товаров, ориентированных на удовлетворение малых групп потребителей и конкретных людей.

— То есть это такой специфический hand-made?

— Если говорить о терминах, то вот это как раз не hand-made, а скорее hand-designed, но при полностью роботизированном производстве. Вот, например, мы привыкли к массовому производству обуви или одежды. Это, вообще говоря, достижение на удивление относительно недавнего времени. Еще 100 с небольшим лет назад почти всю обувь шили на заказ, она была жутко дорогой, но в ряде случаев гораздо более удобной. То же самое относится и к костюмам, платьям и проч. Соответственно, я ожидаю, что в производстве таких массовых товаров, ориентированных на потребителей, произойдет возврат к индивидуальному покрою и шитью, но на новом технологическом уровне. То есть костюмы будут шиться по вашей мерке, но шить их будут автоматы, а не портные. Скорее всего, это будет такая модель бутикового производства с очень малым количеством занятых людей, почти без ручного труда, но с высокой добавленной стоимостью на индивидуальном заказе. Понятно, что эта добавленная стоимость будет создаваться не столько автоматом, который сошьет вам костюм, сколько дизайнером, который этот костюм, условно говоря, для вас спроектирует.

Такая модель лет через 25 - 30, будет очень похожа на то, как сейчас работает ретейл. Мы уже привыкли, что есть два разных типа магазинов — гипермаркеты, которые находятся за чертой города, и небольшие магазинчики шаговой доступности рядом с домом. Примерно так же будет обстоять дело и с выпуском потребительских товаров. Будут предприятия по производству массовой продукции и будут маленькие бутики, ориентированные на удовлетворение конкретных потребностей. И там, и там производство будет роботизировано, но в одном случае это будет массовый дизайн, а в другом — индивидуальный.

«ТО, ЧТО НАМ НУЖНО, МЫ БУДЕМ ВЫРАЩИВАТЬ, ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ УДАЛЯТЬ ВСЕ ЛИШНЕЕ»

— С потребительскими товарами все понятно. А что произойдет с производством материалов, из которых они, собственно, делаются? Какие изменения произойдут в этой области?

— Здесь уместно говорить не о производстве, а о конструировании материалов с какими-то заранее заданными свойствами. Это очень перспективное и бурно развивающееся сейчас направление. Пока что 90 процентов, если не больше, всего производства в машиностроении и связанных с ним областях происходит с использованием субтрактивных технологий. Это когда, условно говоря, берется кусок камня или металла и отсекается все лишнее. Но общий тренд — это переход на аддитивные технологии, когда то, что нам нужно, мы будем выращивать, вместо того, чтобы удалять все лишнее.

— А потом печатать на 3D-принтерах?

— Собственно, 3D-принтер — это и есть инструмент аддитивного производства. Но надо понимать, что 3D-принтер — это станок с числовым программным управлением. Он по большинству технологических характеристик очень близок к промышленному роботу. Эти роботы могут работать в форме 3D-принтера, а могут и как обычный фрезерный станок. Грубо говоря, там самое главное то, что он 3D, а не то что он принтер. Технология 3D обеспечивает позиционирование в трехмерном пространстве, а дальше в каждой конкретной точке можно либо что-то добавить, либо убрать. Этим, собственно, аддитивные технологии и отличаются от субтрактивных.

Тем не менее тренд сейчас явно идет в сторону применения аддитивных технологий. А это значит, что нужны материалы с новыми свойствами, потому что далеко не всегда нужный продукт можно изготовить на основе традиционных материалов. Массовые 3D-принтеры, которые сейчас стали общедоступными, очень часто работают, прямо скажем, с не самым лучшим конструктивным материалом.

— То есть будет прорыв в материаловедении?

— Не просто в материаловедении, а именно в конструировании материалов. Материаловедение — наука скорее естествоиспытательская: берут что-то и определяют его характеристики. А в нашем случае речь идет о переносе инженерного подхода к проектированию материалов. Когда мы заранее описываем, что нам нужен материал с такими-то характеристиками и далее на компьютере с использованием соответствующего программного обеспечения, проектируем, как этот материал должен быть устроен.

— Этот же метод наверняка гораздо более широко можно использовать в химии, в биотехнологиях и т. д.?

— Да, здесь на самом деле все то же самое. Химические молекулы уже сейчас конструируются, для этого есть инструментарий. Скажем, в фармацевтике на этапе разработки препарата это уже стало стандартным процессом. Да и вообще, сегодня очень большая часть человеческой деятельности, связанная с натурными испытаниями чего бы то ни было, ушла в область математического моделирования и симуляции. Это не значит, что натурных испытаний не будет вообще, но их доля в общем объеме испытательской деятельности, связанной с лекарствами или автомобилями, все время будет сокращаться.

«НИЧЕГО БОЛЕЕ СЛОЖНОГО, ЧЕМ ПО, В МИРЕ НЕТ И НИКОГДА НЕ БУДЕТ»

— Какое место может занять Россия в этой новой экономике, в международном разделении труда?

— У нас огромный недоиспользованный потенциал высоко креативного и профессионального человеческого капитала, который способен реализовывать как раз критические важные части производственных цепочек. Это прежде всего инженеры, конструкторы, дизайнеры и так далее. При этом я очень скептически отношусь к возможностям организации в нашей стране эффективных массовых производств. На практике по целому ряду причин, начиная от ментальных и заканчивая климатическими, это плохо удается или оказывается экономически невыгодно.

— Ну с климатическими все понятно: страна у нас северная, и энергозатраты крайне высоки. А что не так с менталитетом?

— На исполнительском уровне у нас существует категорическое презрение к выполнению всяких регламентов. А без этого эффективное массовое производство невозможно.

— А где мы сильны и какие направления нам стоит развивать?

— Любые креативные. Например, программное обеспечение. Его экспорт из России уже превышает экспорт ядерных технологий и вполне сопоставим с экспортом вооружений. Мы продаем различного ПО примерно на 7 миллиардов долларов в год, тогда как ядерных технологий всего на 3 - 3,5 миллиарда, а оружия — примерно на 12,5 миллиардов. При этом надо понимать, что программное обеспечение — это самый интеллектуальный продукт, который вообще существует. Ничего более креативного и более сложного, с точки зрения технологий разработки, в мире нет и никогда не будет. Что же касается микроэлектроники, то в современном технологическом процессе она на самом деле базируется на программировании, так как дизайн микросхем — это тоже процесс программирования, но на специальном языке.

— А кроме программного обеспечения есть еще какие-то ниши, где мы можем конкурировать?

— Биотехнологии, фармацевтика, то же самое медицинское оборудование. Меня, кстати говоря, всегда удивляло то, что мы его не производим. Там ведь все крутится вокруг программного обеспечения, которое мы делать умеем. Но как только нужно что-то сделать на стыке с производством чего-то физически осязаемого, то это оказывается слабо востребованным и плохо реализуемым. Самый простой пример — медицинский томограф. Технологически он ничем не отличается от какого-нибудь станка в обрабатывающей промышленности. Разница только в том, что он сканирует, а не что-то добавляет или убавляет. Тем не менее качественный станок у наших производителей сделать не получается. Но если мы все-таки научимся их выпускать, то сможем производить и медицинское оборудование. Ничего сверхсложного в этом нет, потому что ПО для такого станка (алгоритмика) — это понятная и реализуемая для наших разработчиков вещь.

«ВОЗМОЖНО, ЧТО РОБОТЫ, НАОБОРОТ, БУДУТ ЗАБОТИТЬСЯ О ЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ»

— Чем, на ваш взгляд, закончится нынешний цикл информационно-коммуникационной технологической волны?

— Если говорить о ближайшей перспективе, то появлением специализированных искусственных интеллектов. А в более отдаленной перспективе будет создан универсальный искусственный интеллект, который сможет самостоятельно развивать все созданные технологии. Но это, безусловно, сопряжено с определенными рисками.

— А в чем они заключаются?

— В том, что мы перестаем понимать, как работают наши собственные артефакты, то есть созданные человеком сложные технические объекты.

— Почему так произошло? Они оказались слишком сложны?

— Думаю, что по уровню сложности весь ИКТ-комплекс в планетарном масштабе уже вполне сравним с человеком, его нервной системой. Если взять все каналы связи, все средства коммуникаций, то станет ясно, что системная сложность набора ПО, работающего на всем вычислительном комплексе на планете Земля, совершенно непостижима. Это, в частности, привело к тому, что уже достаточно давно — лет 20 - 25 назад — в мире возобладал совершенно нехарактерный для традиционных инженерных методов естествоиспытательский подход к сложным искусственным системам.

— И что это означает?

— Смотрите, есть конструктивные науки, которые задают последовательность действий для достижения какого-то результата. Это, например, математика или инженерные науки. А есть науки естествоиспытательские, когда мы что-то берем и пробуем. Раньше таковой была химия, но сейчас она постепенно превращается в конструктивную науку, потому что мы уже научились конструировать молекулы. Естествоиспытательской наукой все еще остается и останется всегда геология. Мы ведь не конструируем месторождение, а проводим разведку и узнаем, как оно устроено — разница в этом. Так вот, собственно, суть моего тезиса в том, что уже довольно давно, лет 20 назад, уровень сложности созданных человеком объектов стал сопоставимым с природными. И, соответственно, к ним пришлось применять естествоиспытательские подходы, а не инженерные. Но это неизбежно приведет к тому, что совсем скоро, может быть, прямо сейчас, у нас появятся искусственные объекты такой степени сложности, что в принципе невозможно будет понять, как они работают. Это уже можно наблюдать на примере нейронных сетей. Вот работает такая сеть, играет в Го и побеждает чемпиона мира. Но как она это делает, никто объяснить не может. Но самый главный риск заключается в том, что совершенно непонятно, что будет происходить, когда такая система осознает себя и сможет самовоспроизводиться. В частности, возникает большой вопрос, зачем нужен в такой модели собственно человек.

— Иными словами, велик риск того, что роботы поработят человечество...

— Утверждать так нельзя. Это упрощение, вполне возможно, что роботы, наоборот, будут заботиться о человечестве. Но при этом, скорее всего, очень сильно будет меняться мотивационная модель у человека. Одно дело, когда ты должен приложить усилия для достижения какого-то результата, и совсем другое дело, когда ты оказываешься в среде, когда тебе достаточно всего лишь подумать о том, чтобы этот результат произошел, а достигнет его кто-то за тебя.

«ЧЕРЕЗ 100 ЛЕТ В МИРЕ НЕ ОСТАНЕТСЯ ГОСУДАРСТВ В ТРАДИЦИОННОМ ПОНИМАНИИ ЭТОГО ТЕРМИНА»

— Давайте вернемся к новому технологическому ландшафту. Что произойдет с ведущими промышленными компаниям мира, которые сейчас у всех на слуху. Останутся ли прежние лидеры у руля?

— Универсального ответа здесь дать невозможно. Никаких гарантий этого, конечно, нет. Но в истории были прецеденты, когда компания на новой технологической волне ухитрялась сделать операцию, что называется, на открытом мозге и полностью себя преобразовать. Классический пример — это IBM, которая была лидером в прошлом технологическом укладе и осталась таковым в нынешнем. Эта компания последовательно шла от табуляторов и холлеритовских перфокарт, через электрические пишущие машинки и автоматизацию офисных процессов к производству микрочипов и программного обеспечения. А сегодня это в первую очередь консалтинговая сервисная компания. То есть так называемого железного бизнеса там почти нет, осталось только производство программного обеспечения и консалтинг. Но IBM скорее исключение. Другого такого примера, когда корпорация за 100 лет своего развития на технологическом рынке смогла удержаться на фронтире, на ум не приходит.

— Еще разве что General Electric и Boeing ...

— Может быть, но эти компании работают на старых, зрелых, и, откровенно говоря, стагнирующих рынках. Как правило, новая технологическая волна сопровождается сменой лидеров и появлением новых игроков. Сейчас мы это очень хорошо можем наблюдать на примере автомобильной индустрии, где уже началась схватка между Google и Tesla с одной стороны и традиционными автомобильными корпорациями — с другой. И, на мой взгляд, шансы на победу в этой борьбе у Tesla гораздо выше.

— Можно ли уже сейчас определить так называемые закрывающие технологии ближайшего десятилетия? Во что стоит вкладываться венчурным инвесторам, государству?

— Ясно, что все развитие будет происходить на пересечении интеллектуальных технологий, информационных, программного обеспечения, искусственного интеллекта и традиционных отраслей. Какие из них закроют старые рынки и откроют новые, сейчас сказать сложно. Но я твердо уверен, что это будет что-то из этого набора. Когда в свое время вышел Microsoft Office, в котором еще не было Outlook, а были Word, Excel и Power Point, никто не задумывался, что все эти приложения полностью соответствуют профилю офисной деятельности любых торговых домов, в том числе финикийских, существовавших еще до новой эры. А ведь и в то время в «офисах» люди занимались очень ограниченным набором действий. Они, условно говоря, писали документы, обрабатывали табличную информацию и показывали друг другу убедительные презентации. То есть эта абсолютно традиционная область деятельности существовала всегда, но новая технология и новый инструментарий ее полностью преобразили.

— Беглый анализ показывает, что одним из таких продуктов закрывающих технологий стали социальные сети. Они уже до неузнаваемости трансформировали рынок медиа, в результате чего большинство печатных СМИ, скорее всего, будут вытеснены с рынка. Чем объясняется феномен популярности социальных сетей и какова дальнейшая траектория их развития?

— Общение — самый традиционный вид человеческой деятельности, поведения. Мы, как и предыдущие поколения, всегда с кем-то разговаривали, знакомились, жили в каких-то сообществах. Просто современные технологии дали возможность перевести это общение на принципиально иной качественный уровень, в частности, устранив географические барьеры. Если раньше вся культура, экономика и политика в людских сообществах формировалась на основе географической общности, то теперь это уже не так. Географический ограничитель снят, и развитие явно пойдет по другим направлениям. Думаю, что лет через 100 в мире не останется государств в традиционном понимании этого термина, а останутся культурно зависимые сообщества, каждое из которых будет распределено по планете.

«ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ СЦЕНАРИЙ — ЭТО „КОММУНИСТИЧЕСКОЕ БУДУЩЕЕ“ ДЛЯ ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА»

— А что будет стержнем таких сообществ?

— Культура, язык, возможно, какие-то общие интересы. Такое сообщество необязательно должно быть мононациональным, скорее всего, оно будет формироваться на цивилизационном уровне. При этом роль государства как регулятора жизни на конкретной территории неизбежно снизится. Просто потому, что, когда территория теряет смысл, то пропадает и роль регулятора. Но при этом возникает потребность глобального регулятора для определенных групп сообществ. Я, конечно, не верю в то, что в ближайшие 100 лет у нас возникнет мировое правительство, но определенные трансформации в этом направлении обязательно произойдут, причем они будут весьма болезненными, так как очень многие структуры не захотят отказываться от традиционно считающихся своими заслуженных прав.

— Вы имеете в виду госструктуры?

— В том числе, но не только. Более того, в ряде случаев они наверняка постараются перехватить инициативу. В этом смысле очень показательна история с и технологией Blockchain — распределенной базы данных, реализованной в криптовалюте «Биткоин». Сначала все центральные банки мира категорически воспротивились этой технологии, усмотрев в «Биткоинах» посягательство на свои эмиссионные права. Но что произошло дальше? Они все как один схватились за эту технологию и стали самостоятельно заниматься развитием на ее основе своих собственных продуктов. И это легко объяснимо: если ты не можешь предотвратить этот процесс, то его надо возглавить.

— А чем так ценна технология Blockchain?

— Тем, что это некий новый шаг в распределительных системах, без централизованного принятия решения. Это очень разумная идея, она давно вызревала. Просто так получилось, что именно «Биткоины» оказались первым массовым продуктом, созданным на ее основе. Но на базе этой технологии можно делать гораздо более глубокие и важные вещи, в частности, регистрацию прав собственности. Суть Blockchain в том, что любая трансакция там неопровержима, так как основывается на доверии всего сообщества пользователей и принимается им. Соответственно, никакие нотариаты, депозитарии, регистраторы и прочее больше не нужны. Но юристы и нотариусы — это гигантское лобби — очень богаты и влиятельны. И, конечно, они будут всячески бороться против внедрения Blockchain-решений.

— Каким может быть негативный и оптимистический сценарий формирования нового технологического уклада?

— Мы почему-то склонны предполагать, что смена технологического уклада, общественно-экономической формации, которая сейчас происходит, неизбежно будет успешной, в частности потому, что таковой была индустриальная революция в Европе в XVII - XVIII веках. И мы подразумеваем, что и сейчас все пойдет по такому же сценарию. Но при этом мало кто задумывается о том, что европейская индустриальная революция в Голландии и Великобритании была не первой попыткой индустриализации, которая в истории человечестве происходила. Аналогичная попытка предпринималась и на закате Римской империи: там развивались мануфактуры, возникали передовые для того времени производственные технологии. И вообще, если сравнить набор технологий известных в Риме в III веке нашей эры и набор технологий XVII века в Европе, то выяснится, что они практически совпадают. То есть за 1,5 тысячи лет ничего нового не придумали. Была пара заимствованных технологий, пришедших из других цивилизаций, — типа пороха и системы многопольного севооборота, смены полей в сельском хозяйстве, но это были штучные идеи. В основном технологический массив за 1,5 тысячи лет не изменился. Тем не менее попытка индустриализации в Римской империи не состоялась, так как к этому оказалась не готова управленческая система. И это привело к очень значительным последствиям.

— К распаду Римской империи.

— Не только к распаду, а еще и к полной смене элит. Заметьте, индустриализация в Европе элиты сохранила, там изменились роли, но фамилии остались те же. А из римской элиты не осталось вообще никого. Кстати, примерно такая же история произошла и в Китае. Там тоже была попытка индустриализации в X - XI веках, и ее провал привел к тысячелетнему застою, из которого Китай только недавно начал выкарабкиваться. Думаю, что атлантическую цивилизацию в случае неудачи ждет все то же самое, только в гораздо большем масштабе. Правда, это самый негативный из возможных сценариев.

— А если попытка будет успешной?

— Оптимистический сценарий — это «коммунистическое будущее» человечества. Как ни странно, но все эти технологии делают возможным воплощение на практике известного лозунга: «От каждого по способностям — каждому по потребностям». Это действительно становится делом если не завтрашнего дня, то уж, во всяком случае, какой-то обозримой перспективы.

Алексей Хазбиев