Нафиса Мингазова: «Я помню это чувство – стояла на берегу озера Кабан и рыдала...»

Нафиса Мингазова Фото: Оксана Черкасова

«МЕНЯ ЧАСТО СПРАШИВАЮТ, НЕ ЖЕНА ЛИ Я «ВАМИНА»

— Нафиса Мансуровна, недавно в Татарстане прошел Год водоохранных зон. Был какой-то эффект?

— Да, Год водоохранных зон — инициатива совершенно необыкновенная. Мы тут были впереди планеты всей. Если в мире устраиваются праздники (например День водно-болотных угодий, День рек, День воды), то здесь у нас был целый год. Другое дело, что с самого начала этого года у меня возникло опасение, что год пойдет не так, как хотелось бы, потому что в самом начале были организованы совещания, круглые столы, инициатива Наталии Фишман была очень большая... И тогда накидали чуть ли не сотню мероприятий, которые надо осуществлять. Был сильный экспертный прорыв, очень многие экологи приходили, выступали и говорили о том, что надо сделать. В общем, планы были большие, но в реальность воплотить удалось, конечно, не все.

— Что удалось?

— Осталась работа прокуратуры — по выявлению нарушений в природоохранных зонах. Осталась работа «Архдесанта» по созданию рекреационных зон на берегах водных объектов. Была проведена достаточно интересная конференция «Чистая вода». Был повышенный экологический контроль со стороны министерства природы.

Но хотелось бы, конечно, большего, потому что многим так и осталось непонятным, для чего нужны водоохранные зоны. Я пыталась достучаться всеми силами, объяснить, что водоохранная зона призвана охранять водный объект от загрязнений. Не должно быть здесь источников загрязнения, воздействия на водоем.

И вдруг мы сталкиваемся с тем, что эти зоны понимаются просто как зоны доступа! Ведь до 2000 года застройка водоохранных зон была запрещена под любым предлогом, а после 2000-го в Водном кодексе появилась лазейка, которую очень активно использовали застройщики, — в том плане, что если стройка идет с очистными сооружениями, то вроде как и нарушений нет... После этого еще уменьшилась ширина водоохранных зон. И наши речушки оказались в условиях, когда и строить можно — только освободи 20 метров для прохода по берегу.

И вот это искажение понятия водоохранной зоны я чувствовала весь год, потому что если уж застроена эта территория, то появляются предложения: а давайте-ка мы перед ней намоем еще 20 метров песка и создадим пресловутую береговую полосу общего доступа этой охранной зоны!

— Можно конкретный пример?

— Разумеется. Вот есть «дворец» моего однофамильца Мингазова на Казанке. Меня часто спрашивают, не жена ли я «Вамина». (Смеется.) Нет, не супруга, не подруга — никак, даже не родственница. И я с ужасом наблюдала, как перед «дворцом» Мингазова вдруг вырастает... какое там 20-метровая, 50-метровая стена песка! В русловой части Казанки. Вы понимаете, волосы дыбом!

Мне часто говорят: «Нафиса Мансуровна, вы опять про засыпку». Да, конечно! Я опять и опять скажу о том вреде, который наносит засыпка водных объектов. Что бы там ни было — остров намыли, полуостров, берег укрепили, обязательно несколько метров залезли на воду. Дело в том, что вот этот мелководный участок реки —  та зона, тот самый инкубатор, где все размножается, живет и самоочищается. И идти туда с тракторами, идти туда с насыпями земли — это варварство в наш XXI век. Жестокость и варварство. Тем более сколько раз нам обещали, что на Казанке никаких намывов больше не будет. А мы опять видим, что опять намыв, опять строится набережная. Опять на нее рекреация насаживается. На бедную нашу Казанку смотреть просто невозможно. Я уже не знаю — стихи, что ли, сочинять, сказки, что ли, писать, сатиру о том, что можно сделать с рекой, варварски к ней относясь.

— Но ведь в нашем сознании укрепление берегов воспринимается как благоустройство.

— Понимаете, когда приезжают гости из-за рубежа и видят эти кучи песка на реке, у них просто изумление. Они вообще не понимают, что такое возможно в наш цивилизованный век. А мы понимаем это как благоустройство, тратим гигантские деньги... Я, наверное, скоро прослыву человеком-антизасыпщиком, но весь мир идет по пути сохранения естественных берегов. По концепциям «живой реки», по сохранению водно-болотных угодий, пойменных водоемов, созданию рекреационных зеленых, а не бетонных зон. Мы очень сильно исказили представление о том, как надо относиться к живой реке, когда уничтожили большую часть естественных берегов. Остались только кусочки, и на них тоже без конца смотрят.

И не дай бог, если сомкнутся эти набережные, созданные около «дворца» «Вамина» и около Кремля, потому что там еще остались замечательные водно-болотные угодья, примыкающие к особо охраняемой природной территории (ООПТ) «Русско-немецкая Швейцария» за парком имени Горького. Это один-единственный комплекс — Казанка, водно-болотные угодья и «Русско-немецкая Швейцария», знаменитый памятник природы. Вот если еще и туда сделать бетонную набережную — извините, это не просто экологическая безграмотность, это полная дремучесть.

«Лебяжье — это очень большая история. После гидротехнической реабилитации идет второй этап — биотехническая реабилитация, а у нас до сих пор нет проекта по нему» Фото: «БИЗНЕС Online»

КАК ВДОХНУТЬ ЖИЗНЬ В ЛЕБЯЖЬИ ОЗЕРА

— В прошлом году у нас в Казани начался процесс восстановления Лебяжьих озер. Вы активно участвовали в процессе как эксперт. Как оцениваете результат?

— Лебяжье — это очень большая история, ее в двух словах не расскажешь. В течение 2015–2016 годов состоялось 26 совещаний с различными органами Кировского района, природоохранными органами, проектными организациями — обсуждалось будущее озер. Учитывая, что это особо охраняемая природная территория местного значения «Городской лес „Лебяжье“», мы стояли на том, что здесь должно быть бережное отношение. Единственный путь, по которому мы пошли, — что нет смысла восстанавливать Сухое Лебяжье, которое заросло деревьями уже 15-летнего возраста. А вот другие котловины — Светлое, Большое Лебяжье — местами сохранили воду. Сохранялись признаки озер, сохранялась возможность их восстановления. Мы предлагали вначале совершенно щадящий вариант: срезка деревьев, но сохранение их корней. Весной прямо на лед можно было уложить слой глины — с тем, чтобы лед опустился, эта глина затомпонировала донные отложения и чтобы таким образом образовались мелководные водоемы снова — близкие к естественным. Я была, прямо скажу, сторонником этого щадящего варианта, потому что это ООПТ.

Но тут возникает вопрос рекреации. Республика ориентирована на рекреационную программу, на туризм. Поблизости построен массив «Салават Купере», необходимы рекреационные зоны. А режим ООПТ «Лебяжье» позволяет рекреацию. Соответственно, в рекреационных целях было предложено уже более жесткое решение — углубление и подача воды из Юдинского (Изумрудного) карьера, то есть создание, по сути, прудов вместо озер Большое и Светлое. С Сухим согласились. Его оставили в покое. Затем возник вопрос дноуглубления. И «Татмелиорация» разработала хороший, профессиональный проект — с углублением на 4 метра и созданием бентонитового покрытия на дне, чтобы не было фильтрации через пески.

— Но вы, помнится, говорили, что для появления в озерах жизни этого недостаточно.

— Если говорить научным языком, это был этап гидротехнических работ. Но во всем мире после гидротехнической реабилитации идет второй этап — биотехническая реабилитация, а у нас до сих пор нет проекта по нему. И меня это очень беспокоит, потому что я вот уже в течение года непрерывно говорю, что здесь должен быть этап биотехнической реабилитации.

А вот если его не будет или он будет сделан некачественно, возникают другие проблемы. Тогда мы получаем искусственные водоемы, в которых нет процессов самоочищения, нет процессов круговорота вещества. Биотехническая реабилитация — это ведь не только посадка растений. Это создание компонентов гидробиоценозов, которые участвуют в круговороте вещества и энергии. Образно говоря, надо часть водоема засадить водно-болотными растениями, привнести илы, выпустить определенное количество моллюсков, насекомых, зоопланктона, рыбы. Все это должно быть научно обосновано, грамотно сделано. Если не сделать этого, водоемы могут «зацвести», особенно быстро это происходит в жару. И вся работа насмарку: мы получим «цветущие» пруды.

Я об этом говорю уже год. Мы даже посчитали с коллективом, сколько это может минимально стоить.

— Сколько?

— Учитывая площади водных объектов, минимально около 30 миллионов. Не на проект, а на всю работу — привезти, посадить. Для этого же тоже нужны транспорт, люди и так далее. Но на такую площадь — там же больше 30 гектаров — получается тысяч 800 на 1 гектар освоения территории. То есть приемлемые цифры в масштабах России. Обоснования наши где-то обсуждаются, но пока результата я не вижу.

— Говорят, ищут финансирование.

— Пока результата нет, к сожалению. Мы надеялись, что будем разрабатывать научное обоснование, но пока нам не поступило поручений на этот счет.

«Смотришь по рейтингам: Казань — в десятке лучших городов. А смотришь по классификации: извините, степень озеленения — 22 процента официально, по исследованиям у нас даже и ниже намного, а класс качества воды и воздуха — 3–4, порой и 5» Фото: «БИЗНЕС Online»

«МНЕ БЛИЗОК ОПЫТ НИЖЕГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ, ГДЕ 77 ООПТ В ГОРОДЕ»

— Давайте поговорим про другие процессы, происходящие в городе. Сейчас принимается новый генплан. Вы участвуете в его разработке?

— Это еще одна проблема, которая нас, экологов, сегодня очень беспокоит. Когда в 2004 году принимался генплан Казани, у нас было почти 10 совещаний, в которых участвовал огромный коллектив экологов. И тогда очень многое удалось остановить, прогнав это через коллективный срез обсуждений с экологами. А сейчас данные вопросы решаются не так.

Идет обсуждение транспорта, градостроительного развития, обсуждение социальных проблем и другое. А экологи практически не вовлекаются, экологические аспекты делают москвичи. А экологов приглашают по одному-двоим как экспертов: «Что скажете?» А может этот эколог активно работать или не может — есть у него время без команды все это осиливать или нет... И получается, что механизм обсуждения исчезает.

Мне еще повезло: я какие-то документы видела. Ни одна из экологических фирм не участвовала, по-моему, до настоящего времени в разработке современного генплана. Меня это очень беспокоит, потому что мы обнаруживаем удивительные вещи — проектирование идет прямо по ценным природным территориям.

Ведь мы же сами часто говорим о том, как надо развивать город. И если брать категории городов, то можно говорить, что есть города благополучные, где степень озеленения многократно больше 50 процентов, класс качества воздуха и воды — чистый. Потом есть экологически неблагополучные города, где уже все другое и степень озеленения — порядка 10–15 процентов. И есть города, находящиеся в катастрофическом состоянии, где зелени 4–5 процентов территории. В этих городах население устает бороться за экологические проблемы, там бывает рост наркомании, преступности, агрессивности, алкоголизма. А куда относимся мы? Смотришь по рейтингам: Казань — в десятке лучших городов. А смотришь по классификации: извините, степень озеленения — 22 процента официально, по исследованиям у нас даже и ниже намного, а класс качества воды и воздуха — 3–4, порой и 5. Значит, мы в любом случае по этим критериям относимся к категории неблагополучных городов. Нам надо работать и работать над этим.

«Поговорили о том, чтобы увеличить число ООПТ в Казани, и забыли»Фото пресс-службы администрации Московского и Кировского районов Казани

— С чего, на ваш взгляд, нужно начинать?

— За рубежом очень перспективна программа магистерского обучения «Территориальное планирование и окружающая среда». Это города, которые развиваются в гармонии с окружающей средой, города, которые вписываются в природу, не нанося ей ущерба. Мы-то почему по этому пути не идем?

Были инициативы, сразу скажу. В 2012–2014 годах были инициативы по созданию программ «Зеленый рекорд», «Сады, парки и скверы», созданию общественного экологического совета. Несколько лет назад у нас в Казани началась работа по выявлению территорий, перспективных в качестве ООПТ. Мы составляли списки и отдавали их в исполком и архитектурное управление Казани. 60 территорий рассматривались в качестве ООПТ. Вы вдумайтесь — 60! Сейчас у нас в городе 7 ООПТ, причем самая большая территория — лесопарк «Лебяжье» местного значения. Плюс еще два присоединенных, о которых мало кто знает, потому что там спорный вопрос по поводу их статуса: это парк Победы и парк имени Горького. А другие памятники вообще крохотные. Кедровый парк небольшой, карьерный овраг небольшой. И эти ООПТ по Казани буквально крошки.

— А есть опыт других городов в России?

— Мне очень близок опыт Нижегородской области, Нижнего Новгорода, где 77 ООПТ в городе. И это рощи — святые рощи! Это речки, родники, острова. Это зеленые зоны. Это ведь тоже город, а у них Волга и Ока — они с зелеными зонами. И прибрежный парк у них гигантский — чуть ли не на 10 километров тянется вдоль Оки. Совершенно иной подход!

А у нас, получается, поговорили о том, чтобы увеличить число ООПТ в Казани, и забыли.

— Значит, вы 60 ООПТ предлагаете?

— Предлагали 60, но сейчас уже больше. Осенью у нас была совершенно невероятная история, когда главный архитектор города Татьяна Прокофьева попросила нас посмотреть север Авиастроительного района. И мы обнаружили там ранее не известную нам, не обследованную долину древних рек. Это Казанка с ее притоками и древними руслами, где образовались десятки пойменных водоемов. Это древняя Нокса и современная Нокса. Древняя Киндерка и современная Киндерка. Древняя Сухая река и современная Сухая река. Это Солонка с ее прежними образованиями, это десятки озер. Это же невероятно, что у нас в черте города сохранилась территория, которую можно делать только ООПТ! Только ландшафтным парком. Только особо охраняемой природной территорией, соединяя с заказником «Голубое озеро». А по генплану что? А по генплану дороги, трассы, коммуникации, застройка и так далее.

«Многие лучшие архитекторы России на воркшопах, круглых столах напрямую говорили, что южный вариант ВСМ — это лучший вариант развития города» Фото: ©Владимир Астапкович, РИА «Новости»

О ТРАССИРОВКЕ ВСМ: «НИКОГДА НЕ НАДО БОЯТЬСЯ ПЕРЕСМОТРЕТЬ РЕШЕНИЕ»

— Раз уж мы заговорили о дорогах — не хотите высказаться по поводу строительства ВСМ? В итоге она пройдет по эстакадам — более щадящий вариант, чем вначале.

—Проблема ВСМ обсуждается в нашем регионе уже 7 лет. Были поиски трассировки, обсуждалось три варианта строительства. Один из них — южный, который должен был проходить ближе к Волге, в районе аэропорта «Казань». Этот вариант приносит мост в Республику Татарстан, что позитивно и дает возможность городу развиваться на восток. Многие лучшие архитекторы России на воркшопах, круглых столах напрямую говорили, что южный вариант ВСМ — это лучший вариант развития города. Он дает городу возможность активно развиваться на восток, соединяет с аэропортом (и есть аэроэкспресс уже от вокзала), дает мост через Волгу. С экологической точки зрения он наименее ущербен, потому что там нет ценных природных территорий, лесов хороших категорий и т. д. Там в основном земли сельхозкатегорий затрагиваются, выходит трасса в Чувашию, тоже на сельхозземли. То есть этот вариант прохождения ВСМ, по мнению многих специалистов и экспертов, хорош в социальном, экологическом и экономическом плане.

— Но ведь от южного варианта почему-то отказались?

— На мой взгляд, в отношении варианта прохождения трассы была совершена ошибка, когда выбрали центральный вариант как самый дешевый. Он планировался параллельно существующему железнодорожному пути Казань — Москва. Вроде как одна трасса есть, дешевле всего проложить рядом с ней. Но этот вариант проекта обернулся социальными протестами. Жители забеспокоились за свои дома, потому что там предполагался снос, они вышли с возмущением, с протестом по этому поводу. И уже в данной ситуации приняли решение сделать подвариант этого центрального варианта, сдвинув его на километр на север, то есть в лес. И вот тогда трасса пошла по ценным западным лесам.

И теперь, как бы здесь ни строились эстакады для прохода лесных животных, все это приводит только к удорожанию проекта. И вариант получается не дешевый, а, наоборот, более дорогой, плюс экологические ущербы. То есть тут получаются неблагополучные экологические последствия, экономическое удорожание... Единственное — социальных последствий нет — белки ведь протестовать не могут. Еще крупный минус — мост через Волгу, так нужный республике, уходит в леса Марийки и Чувашии.

— Еще был северный вариант.

— Да, его представляют как экономически выгодный. Но экологи предупреждают об экологических угрозах и там. На сегодняшний день в проекте принят подвариант центрального варианта — со сдвигом в лесные территории. Хотя, как мы знаем, у нас степень лесистости республики падает. Тем более лес лесу рознь. Ведь леса, которые идут под снос, — это не только «Лебяжье», это водоохранные леса и это центр биологического разнообразия республики. Поэтому смотреть на данный вариант мне как экологу, например, невыносимо больно, и я надеюсь, что от него откажутся.

— Вы думаете, еще не поздно?

— Вы знаете, я всегда верю в разум. Мыслить надо широко, государственно, не опасаясь отказаться от неправильного, ошибочного, ведь деньги пока вложены в проект, но не в строительство. А проект — это, извините, нередко сотая доля стоимости строительства. На последних общественных слушаниях летом многие специалисты говорили о правильности южного варианта. И довлело мнение, что, раз решение принято, что тут говорить. Но мне очень нравится фраза политика Олега Морозова: «Рустам Минниханов — это абсолютно самообучающаяся система. Если ему станет нужно понять, как сделан тот или иной предмет, к утру следующего дня он будет профессором по производству этого предмета. Это человек новой генерации». Понимаете? Поэтому я считаю, что никогда не надо бояться отказаться, никогда не надо бояться пересмотреть решение, посмотреть иным взглядом. Надо просто быть открытым для этого.

— На ваш взгляд, трассу нельзя запускать в город?

— Трасса ВСМ по центральному варианту пересечет и разрежет город. И мы получим ситуацию, которая больше напоминает американские города, — когда трасса разрезает город пополам и части города оказываются отделенными друг от друга. Им уже трудно между собой контактировать, до развязок следующих далеко.

В прошлом году делегация Республики Татарстан участвовала в поездке в Калифорнию — мы работали в калифорнийском университете, в производственных фирмах. И я хорошо помню поездку по Лос-Анджелесу, которая оставила у меня жутко гнетущее впечатление. Мы ехали по хайвею, а вокруг стояли дома-улицы с номерами 570, 1400, 2400. Это была одна улица. Как они вообще переходят? Какие там зеленые коридоры для животных? Там вообще ничего этого нет. Эта ситуация описана во многих американских изданиях — к таким городам применяется термин «мертвые» или «умирающие», потому что город разрезается на территории. А мы предполагаем пропускание такой трассы через город. Она из этой же серии. Даже та трасса, которая сейчас у нас прошла от Щербаковкого переулка, от Кольца в сторону Деревни Универсиады, имеет признаки разрезания. Там тщательно проектировщики подумали, чтобы она окончательно не разрезала город.

— Зато дорога стала короче, ездить стало быстрее.

— Верно, но поэтому я и хочу сказать — в городе надо все взвешивать. А запускать трассу в город, в общем-то, не считается правильным.

«Какую бы проблему мы ни обсуждали — проблему ли бездомных животных с их отстрелами, проблему ли засыпки водных объектов, проблему вырубки ли — если ты можешь это чувствовать, ты не можешь к этому равнодушно относиться» Фото: «БИЗНЕС Online»

«КОГДА СТАЛКИВАЕШЬСЯ С ФАКТАМИ ЗАГРЯЗНЕНИЯ, ВЫРУБКИ, УНИЧТОЖЕНИЯ, ОТСТРЕЛА, ДУША ПЛАЧЕТ!»

— Не возникает иногда ощущения, что ваша работа в какой-то степени — сизифов труд?

— Бывает, да... Иногда накатывает ощущение и безысходности, и горечи — уже порой не знаешь, какие слова подобрать. Я помню, как в 1980–1987 годах участвовала в проекте оздоровления предельно грязных озер Кабан. Для меня это было самое значимое событие тех лет, мой опыт профессиональный начался с этого, моя кандидатская была посвящена спасению озер. И я очень хорошо помню, как после оздоровления озер Кабан в 1987 году снова был аварийный сброс сточных вод в озеро Нижний Кабан... И вот после очистки, когда предельно грязный, мертвый водоем стал умеренно загрязненным, вдруг очередной сброс — и всплывает рыба вверх брюхом. Вы знаете, я помню это чувство — стояла на берегу и рыдала. Я просто не могла на это смотреть.

— Но это, наверное, все-таки единичный случай...

— Иногда это приходит снова, накатывает, потому что, какую бы проблему мы ни обсуждали — проблему ли бездомных животных с их отстрелами и уничтожением, проблему ли засыпки водных объектов, проблему вырубки ли, если ты можешь это чувствовать — ты не можешь к этому равнодушно относиться. Когда сталкиваешься с фактами загрязнения, вырубки, уничтожения, отстрела, то стоишь, и душа плачет. Они же живые!

Потом приходишь в себя и думаешь: зачем ты этим занимаешься, почему ты это делаешь? Если ты не можешь достучаться до них, если ты не можешь это остановить? Потом успокаиваешься, берешь себя в руки — и по новой.

У меня есть желтая футболка для посвящения студентов на природе, я в ней выхожу для клятвы студентов. Футболку подарила мне дочь, и на ней огромными буквами написано «Берегите природу, мать вашу!». Это известный шутливый девиз вообще всех природоохранников, он пошел еще с дружин охраны природы. И вот выходишь в ней и видишь сначала изумленные лица студентов... И видишь, как до них доходит...

— Но ведь наверняка были и ситуации, когда вам удавалось настоять на своем? Что считаете своей самой главной победой?

— Оздоровление озер Кабан. Еще возрождение озер Чишмяле, Марьино, Харовое, Лебяжье... Наши проекты по Чишмяле и Лебяжьему были удостоены наград победителей выставки «Чистая вода» в 2016 и 2017 годах. Проекты Года водоохранных зон, где нам удавалось внедрить концепцию «живой реки». Один из самых важных результатов — создание профессионального коллектива лаборатории оптимизации водных экосистем (ей более 30 лет) и кафедры природообустройства и водопользования из учеников и коллег.

Еще одна из главных побед — это инвентаризация и паспортизация всех водных объектов и зеленых насаждений Казани. С 2000 года мы говорили о том, что надо все природные объекты взять на учет. И в 2007 году мы своей лабораторией оптимизации водных экосистем выполнили крупный городской заказ по инвентаризации всех природных объектов Казани. И вот тогда у нас было обследовано почти 600 территорий — разной площади, разной ценности. Работали почти 200 человек. Это были 2007–2008 годы. Я нечасто применяю данный термин, но эта работа была уникальной. Только в трех городах России подобного типа что-то делалось, и то не в таких масштабах. В Нижнем Новгороде сделали инвентаризацию 7 водных объектов — а у нас их было 250, а также более 300 объектов зеленых насаждений. Отсюда мы получили все цифры — по степени озеленения, по площади водного фонда, по ценности всех природных территорий. В связи с этим мы могли говорить, как можно создавать экологический каркас города, какие территории являются ценными для особо охраняемых природных территорий. Эта работа позволила столько узнать... Она позволила произвести в какой-то степени инвентаризацию краснокнижных видов растений и животных.

— А можете назвать какие-то цифры — сколько у нас в Казани краснокнижников?

— Вот, к примеру, в лесопарке «Лебяжье» у нас порядка 35 видов растений и 11 животных, занесенных в Красную книгу. Причем они там встречаются во многих местах, понимаете? Поэтому не так просто в лесопарке «Лебяжье» трассу провести, какую-то территорию отчуждения сделать.

— А есть внегородские исследования?

— С точки зрения моей научной работы у нас много других интересных исследований, не только в условиях города. Есть работа, связанная с изучением уникальных типов экосистем солоновато-водных карстовых озер, наше Голубое озеро — один из примеров. У нашей лаборатории очень сильные исследования по изучению водных объектов Марий Эл, по изучению водных объектов Абхазии, причем самых разных типов — горных, равнинных, карстовых и даже пещерных. В сентябре 2016 года мне присвоили звание почетного профессора Академии наук Абхазии, я стала самым первым обладателем этого титула в Абхазии и России, у меня диплом за номером 001. Я очень ценю то, что сделали абхазские коллеги-экологи. Для них, в условиях сложности признания Абхазии как самостоятельного независимого государства, было важно, что через наши совместные публикации о водных объектах Абхазии на многих зарубежных научных конференциях узнают об Абхазии как стране.

«Мне всегда важно, чтобы в природном объекте, которым является парк или какая-то территория, никто не тронул природу» Фото: «БИЗНЕС Online»

«МНЕ БЫ ОЧЕНЬ ХОТЕЛОСЬ, ЧТОБЫ БЫЛ ДРУГОЙ ПРОЕКТ ПО «ЧЕРНОМУ ОЗЕРУ»

— Кстати, как вы оцениваете преображение казанских парков и скверов? Нет ощущения, что все они делаются по европейскому образцу? Хочется же больше зелени, деревьев, кустарников...

— Вы знаете, я эколог, поэтому мне всегда важно, чтобы в природном объекте, которым является парк или какая-то территория, никто не тронул природу. Мне важно, чтобы в эти объекты не внедряли очень много всяких активностей, поэтому я не могу проанализировать все парки. Не могу сказать, как в них соблюден баланс, — я просто предупреждаю. Иногда нас слышат, иногда не слышат.

Например, мне бы очень хотелось, чтобы был другой проект по «Черному озеру». У меня в свое время, в 1989 году, выходила книга «Казанские озера. Исторический обзор», которая посвящена оздоровлению озер Кабан и исчезнувшим водоемам. Потом на основе наших исследований, рукописи книги и моей диссертации писатель Рафаэль Мустафин написал книгу «Озеро Кабан — озеро сокровищ». Но первоисточником, в котором была описана историческая ценность казанских водных объектов, преданий, легенд и историй, является книга «Казанские озера. Исторический обзор», мой соавтор — Юрий Степанович Котов, коллега, первый декан первого экологического факультета в стране.

Так вот Черное озеро имеет очень большую историческую ценность в том плане, что еще в булгарскую эпоху (XI–XIII века) на месте существующих озер — Черное, Банное, Поганое, Ключевое и Чистое — фактически существовала первая система казанского водопровода и канализации. Это не моя догадка. Эта догадка принадлежала моему отцу — когда мы с ним разбирали исторические материалы, он догадался, что это так.

— Он у вас историк?

— Нет, просто он мне помогал. Он был достаточно известный рационализатор, автор многих изобретений в области авиастроения. Просто он во время длительной болезни увлекся историей города Казани и мне привил этот вкус к истории. Он активно работал, мы с ним всегда все это обсуждали. И вот он тогда обратил внимание на расположение озер, на каскадность и сказал: «Слушай, а это же первый водопровод казанский!» И эта идея у меня в книге была отражена и дальше кем-то еще подхвачена.

Вот так, по крупинкам, в архивах, собирались сведения о том, что здесь было. Что здесь было Чистое озеро, Черное, Ключевое, Банное, Поганое. У них было дифференцированное использование, система перетекания воды. Один водоем использовался для питьевых целей, другой — для хозяйственных. Когда русские войска при взятии Казани обстреливали город, они знали про ценность этих озер. Они обстреливали именно чистые питьевые озера с навесных башен — и трупы жителей в них сваливались. Когда жители не смогли пользоваться водой из этих озер, люди стали умирать. А после того, как был взорван Тайницкий ключ, они погибли. Так вот эта история — только у меня в книге. А сам парк «Черное озеро» — он-то почему этой истории не имеет?

— С Наталией Фишман данную тему не обсуждали?

— Да, у нас не так давно состоялся разговор с Фишман, она сказала: может быть, надо как-то все-таки это отразить. И про историю озер Кабан мы тоже разговаривали, что можно сделать красивый видеоряд — Кабан на переходе всех этих столетий, показать, что было в его истории.

Есть знаменитая американская скульптура — пять женщин, переплетаясь, держат кувшин, и из них льется вода. Эта скульптура посвящена пяти великим американским озерам. А здесь у нас пять наших маленьких озер с большой историей. Когда-то я поделилась этой идеей с кем-то из специалистов «Казгражданпроекта», они тоже предложили сделать скульптуру из таких, булгарских, фигур — о том, что действительно было пять водоемов. Мои студенты несколько раз рисовали проекты воссоздания пяти озер на этой территории или пяти фонтанов с названиями озер. То есть, понимаете, идеи прямо клокочут.

Но для «Черного озера» всегда осуществляется идея ландшафтного сквера, в лучшем случае в стиле XIX века, хотя здесь была булгарская эпоха. Здесь было то, что было при взятии Казани. Вся эта реконструкция здесь могла быть отражена. Это же можно туристам показывать, в конце концов! Поэтому мне не нравится, как пока решается вопрос с «Черным озером». Не все отражено, что может быть.

«Свободного времени у меня очень немного. Как правило, это немного вечернего времени. Оно у меня уходит либо на экологическую благотворительность и лечение животных, либо просто на чтение»Фото: Оксана Черкасова

«НЕ ТАК ДАВНО МЫ ОБНАРУЖИЛИ, ЧТО МЫ, ОКАЗЫВАЕТСЯ,  ПРАВНУКИ КАЮМА НАСЫРИ»

— Расскажите о своей семье.

— Моя семья — это моя дочь. Ну и мои родные. Я очень трепетно отношусь ко всем родственным корням — очень их ценю, люблю и уважаю. Не так давно мы занялись своими корнями и обнаружили, что мы, оказывается, правнуки Каюма Насыри. Только не прямые потомки — у него не было родных. Когда стали раскапывать, выяснили, что в роду у нас чуть ли не 7 поколений мулл, просветителей. Когда живешь и думаешь, что у тебя чисто советские, рабоче-крестьянские корни, — это одно отношение. А когда начинаешь копать и выясняется, что ты, оказывается, относишься к великому клану просветителей татарского народа (и это не только Каюм Насыри, это еще несколько фамилий), возникает другое ощущение: что ты, так сказать, не дворняжка, пришедшая заниматься образованием и наукой, а, оказывается, тебе это на роду было написано. (Смеется.) Приятное такое открытие было, и я стараюсь это своей дочке тоже передать. Говорю ей: ты праправнучка!

— Ваша дочь пошла по вашим стопам?

— Да, моя дочь тоже эколог. Она также многое в жизни уже увидела, потому что была со мной во всех экспедициях. Ей был год и три месяца, когда я ее в рюкзак — и за спину, за собой поволокла на практику студентов. Она была во всех экспедициях в Марий Эл, в очень большом количестве экспедиций по Абхазии. И вот в Марийке, я помню, трехлетний ребенок сидел и рассуждал — Еры-еры. Там озера называются — Конан-Ер, Кичи-Ер. «Еры-еры, мама, сплошные Еры, они когда-нибудь кончатся?» Очень люблю марийский край, поэтому могу бесконечно про него рассказывать.

Так вот моя дочь — человек, который экологию впитал с детства. У нее были проблемы в детстве, травмы были, из спорта пришлось уйти, на домашнем обучении она была, когда училась в лицее при КФУ. И в первые годы, когда она начинала учиться, конечно, все это было непросто. Но она занималась очень много самообразованием и самообучением — сама себя сделала, я считаю. Хотя ей за мою гражданскую позицию доставалось. Но об этом не хочется вспоминать... Мне было очень трудно смириться, когда она приняла решение учиться за рубежом, в Австралии. Там, где нет грантов совершенно, где невозможно отыскать бесплатный вариант образования. Она выбрала страну, которая ей показалась интересной в плане экологического образования.

— То есть она сейчас там?

— Да. Она закончила Мельбурнский королевский технологический университет, один из высших университетов в мире, по специальности «городское планирование и окружающая среда». И наше общение каждодневное — не только личное, а профессиональное — меня очень сильно обогащает. Обогащает идеями в области зеленой экономики, экологического градостроительства, экологического проектирования. И пересекаемся мы чаще даже не в Казани, а на зарубежных конференциях. Она участвовала в зарубежных стажировках вместе со мной, она участвовала в конференциях, сама зарабатывала на это деньги. И для меня это такой высокий ее подвиг — дело эколога, который работает за рубежом и старается новые идеи и технологии оттуда привнести сюда. Сейчас она уже полгода работает в международной проектной экологической фирме в качестве водного инженера-эколога.

— В Казань возвращаться не собирается?

— Я не знаю, она человек мира. Пока еще у нас там запланировано получение образования с точки зрения диссертации. Мне, например, трудно представить, что я могу работать где-то вне Казани, а она просто с другой идеологией. Она может работать в любой стране. Но она работает на уровне мировых технологий, учится этому и нам это несет. Присылает без конца информацию. Это очень дорогого стоит. Мне, конечно, хочется, чтобы ребенок был рядом. Хотя это уже взрослый ребенок... Она иногда говорит: «Мам, это у меня от тебя все».

— Расскажите о себе. Как проводите свободное время — в театры, на концерты успеваете ходить?

— Свободного времени у меня очень немного. Как правило, это немного вечернего времени. Оно у меня уходит либо на экологическую благотворительность и лечение животных, либо просто на чтение. Иногда, чтобы просто отвлечься от всего, что вокруг происходит, могу себе позволить посмотреть фильм. Походы в театр для меня — очень большие праздники. Они время от времени, естественно, бывают, просто для меня это праздники. Еще очень люблю участвовать в конференциях. Во время работы там, как в путешествии, стараюсь всегда познать окружающий мир вокруг, насколько это удается. Впитываю, как губка, все то, что происходит в других странах. Я обязательно после конференции побегу что-нибудь смотреть — все, что можно, я обязательно увижу, сфотографирую. Люблю еще популяризовывать идеи — то есть в какой-то степени просвещать. Это, наверное, просто заложено уже на корню — если я что-то знаю, я стараюсь показать это, сбросить ученикам или коллегам.

— То есть у вас нет деления на работу и остальную жизнь? Все в совокупности?

— Нет. Причем это идет уже многие годы. Есть семья, дом, есть работа. А все хобби — они в рамках работы идут. Не могу сказать, что я до одури сижу — вышиваю, ничего подобного. (Смеется.) Если я путешествую, то путешествую с экологическим уклоном. Даже не могу сказать, когда я вообще в последний раз в отпуске-то была.

Цикл работы преподавателя очень напряженный. Будучи заведующей кафедрой природообустройства и водопользования ИУЭиФ КФУ, я это ощутила в полной мере. Работа идет циклами: 1 сентября ты приходишь, работаешь первый семестр, потом идут экзамены, потом заочники, потом второй семестр, между ними почему-то не удалось отдохнуть... Потом заканчивается второй семестр, идут выпуски, потом практики, потом прием, потом сразу 1 сентября. Где там отпуск — я не вижу!

— Видимо, там, где у остальных отпуск, у вас практика!

— Да-да. То есть там идет практика, потом приемные комиссии, потом дней 10 какой-то перерыв бывает в августе. И в эти рамки надо успеть втиснуть экспедицию в Абхазию. Куда-нибудь еще в поле выйти со студентами. Поэтому я отдыхаю исключительно в экспедициях или на конференциях. По-другому у меня сейчас не получается. Наверное, это неправильно. Наверное, есть опасность сгореть. Но я думаю, что лучше полыхать факелом, чем тлеть головешкой!

— Какая у вас главная профессиональная мечта?

— Вы знаете, мы недавно с моей дочерью по телефону обсуждали, какие есть цели. Я говорю: «Ты знаешь, я что-то большие цели перестала видеть». Она спрашивает: «А какие у тебя сейчас цели?» Я отвечаю: «Ну мне хочется, чтобы ООПТ у нас было больше, чтобы водные объекты у нас все были с зелеными зонами, с естественными». Она говорит: «Ничего себе, мам. Такие цели глобальные, а ты говоришь!» (Смеется.) Вот это профессиональное. То есть мне хочется, чтобы на моих глазах не исчезали природные объекты, а только увеличивались, чтобы улучшалось их состояние. К сожалению, это пока не так.

— Новые книги писать не планируете?

— Планирую. У меня в планах действительно написание нескольких книг, причем некоторые из них уже наполовину написаны. Некоторые просят переиздания. Но на все это надо время. А его у преподавателей очень немного, потому что у нас все-таки очень много зон ответственности, много документации, которую надо готовить. У нас есть требование времени, что приоритет отдается не монографиям, а статьям в журналах высокого уровня — Scopus, Web of Science и так далее. А душа просит книгу. Когда они все будут написаны, я не знаю. Но хочу поставить себе цель — ежегодно все-таки одну книгу, или монографию, или учебное пособие издавать.

— Ну так у вас вообще много целей!

— Мне на самом деле много что по кафедре надо сделать, новое направление открыть. У нас как-то традиционно университет видят как сообщество юристов, экономистов, химиков, физиков, математиков. А вот природоустроителей, инженерных экологов, коими мы являемся, наверное, увидят лет через 20 работы, так, чтобы сказать: «Не, мы только туда идем!» Поэтому, конечно, хочется, чтобы студенты приходили талантливые, чтобы сразу были ориентированы... Потому что, сколько ни говори, переломить 200-летнюю историю развития, к примеру, химии в КФУ не удается. Хотя к нам тоже сдают химию. И конечно, когда мы видим, что на химфак очень много студентов идет, а к нам поменьше, бывает очень обидно, потому что дело, которое мы делаем, очень важное. Но я думаю, все со временем придет.

— Может быть, одна из причин — в том, что экологом работать непросто?

— Область очень уязвимая. Очень сложно быть объективным, когда со всех сторон идет какое-то давление. Огромное количество специалистов-экологов уходят работать в экологические производственные фирмы, где начинают в какой-то степени работать на оправдание строек, на оправдание производственной деятельности. То есть они там становятся специалистами в области окружающей среды. А экологическое воспитание, экологическое образование — оно другое подразумевает. Оно подразумевает боль за природу.

Поэтому я желаю всем экологам — инженерным и био — не терять то главное, что есть в нашей науке, стараться быть объективными в любой истории и, самое главное, помнить, что ты должен улучшить, а не оправдать, оптимизировать, а не уничтожить. Понимаете?

— Год назад вы стали женщиной года по версии «БИЗНЕС Online». Это стало для вас какой-то неожиданностью?

— Поверьте, мне даже в голову не приходило, что такое может быть! Это ведь никак не организовывалось с моей стороны. Никто из близких мне людей не участвовал в этом. Еще для меня очень важно, что в интернет-голосовании читателей они отдали мне почетное третье место. А это все-таки связано уже не с мнением газеты, которая и так меня выдвинула на первое место, а с мнением всего татарстанского общества.

Поэтому для меня это очень важно, я глубоко и искренне благодарю газету «БИЗНЕС Online» за столь высокую оценку моей профессиональной деятельности, гражданской позиции, общественно-профессиональной деятельности.

Я всю жизнь работаю со средствами СМИ, пропагандирую, наверное, тот путь, который озвучивал в свое время еще мой учитель Виктор Алексеевич Попов. Скоро, 15 марта, будет очередная дата со дня его рождения. Мы будем делать конференцию — чтения имени Попова. И Виктор Алексеевич нам всегда завещал работать с печатью, телевидением, радио, работать с населением, с общественностью, работать грамотно, профессионально и усердно стараться донести экологическую информацию через СМИ. Донести, используя этот путь, используя этот канал активно — для цели экологического образования. Поэтому в моей жизни, наверное, больше 200 публикаций, которые я сама делала в СМИ. А сейчас, наверное, уже 200 или 300 интервью — я уже со счета сбилась, сколько их было за эти годы.

Это разные пути: сначала я писала сама, а сейчас меня спрашивают. Но, мне кажется, оба эти пути важны.