«Мне надо придумать, как выглядел памятник Иуде в Свияжске»

Ксения Шачнева: «Мне гораздо интереснее смотреть за тем, что делают люди, чем просто делать все, потому что просто больше некому это делать» Фото: Ирина Ерохина

«БЫЛО СЛОЖНО, ПОТОМУ ЧТО ПРИШЛА ТАКАЯ ДЕВОЧКА-ПРИПЕВОЧКА, А ТУТ МЭТРЫ СИДЯТ, СДЕЛАЛИ БОЛЬШОЕ ДЕЛО, МНОГОТОННУЮ РАБОТУ...»

— Ксения, одним из важных событий недавнего летнего книжного фестиваля «Смены» стала презентация книги Марины Разбежкиной и Рашита Сафиуллина «Чурики-мокурики острова Свияжск», к которой вы имеете самое непосредственное отношение. Как вообще появилась идея издания этой книги, которую с легкой руки Разбежкиной уже называют «свияжским „Фейсбуком“»?

— Это долгая история. Про книжку — дело в том, что у меня было странное детство музейного ребенка: моя мама работала в музее, у него был филиал на острове, и музейных работников на лето привозили туда. В какой-то момент, когда была подростком, видимо, и услышала про эту историю с книжкой, которую Марина и Рашит почти 20 лет назад сделали (издав в единичном экземпляре — прим. ред.). Ну услышала и забыла, для меня это тогда, видимо, было не очень важно.

И вот 2,5 года назад мы начали в издательстве «Трехречье» делать книжки, которые связаны так или иначе со Свияжском. Это началось с серии альбомов тех фотографов, которые на острове много снимали: Павлов, Канаев, Литовец, Губаев. Не только фотографии, но и альбомы художников, работавших здесь. Но первое, что нужно было издать (это было очевидно), — это книжка Марины и Рашита. Мы предложили это сделать, они с радостью согласились и сказали, что давно ждали момента, когда кто-то придет и скажет: а давайте!

— Но в том, что это случилось именно сейчас, наверняка можно найти какой-то символизм.

— Да, сейчас мне кажется, что у книжки было время, чтобы отлежаться, потому что изданная 20 лет назад она была бы другой. А сейчас это такая книжка-фантом, которая, с одной стороны, документ, а с другой — документ о месте, которого не существует. То есть документ об острове, который уже не остров, например. Когда книжка собиралась, это был остров, а сейчас уже существует дорога. И все примерно так. Сам формат этих записей Разбежкиной — то, что сейчас называется вербатимом. Но тогда, когда это записывалось, этот формат не был никак назван.

«Чурики-мокурики острова Свияжск» — это такая книжка-фантом, которая, с одной стороны, документ, а с другой — документ о месте, которого не существует» Фото: Ирина Ерохина

— Не сложно было работать с такими мастодонтами, как едва ли не самый известный российский кинодокументалист Разбежкина и художник Сафиуллин, работавший еще на «Сталкере» Тарковского? Вы ведь еще и дизайнер «Чуриков-мокуриков», как разделяли круг обязанностей?

— Когда я увидела первый макет, для меня это совершенно очевидно была книга художника. Но макет, который был собран Рашитом, а он в этой истории не только художник, но также и дизайнер, мне показался очень перегруженным, потому что было очень много наслоений, фактур, на которых работы Рашита, на мой взгляд, терялись. А я очень люблю Рашита Сафиуллина как художника, и мне казалось очень важным дать его рисункам, живописи воздуха. Тут еще очень много его фотографий. Одно дело, когда это картинка просто на странице, но, когда она наслоена на множество других, она теряется. И мне кажется, что это была основная задача — дать свободы.

Или, скажем, часть про психбольницу, где почти все фотографии Литовца, они сами по себе настолько говорящие, что им не нужно вообще ничего. И мне усилий стоило эту мысль перед Рашитом защитить. Было сложно, потому что пришла такая девочка-припевочка, а тут мэтры сидят, сделали большое дело, многотонную работу, а мне нужно найти какие-то слова и сказать: «Давайте половину картинок уберем». Я не чувствую себя здесь равнозначным соавтором, но вот эта задача для меня была очень важна, и я надеюсь, что Сафиуллин не обижен, мне кажется, что в какой-то момент он согласился с данной мыслью и результатом. К сожалению, он не смог приехать в Казань на презентацию книжки, был в другом городе. Я думаю, что мы устроим отдельную встречу с Рашитом в «Смене», мне кажется, что это очень важно.

«Открытый переплет не для красоты, а для того, чтобы книжка раскрывалась и на развороте можно было увидеть картинку целиком» Фото: Ирина Ерохина

— Кстати, а сколько экземпляров напечатано?

— Тысяча.

— И какой вы видите судьбу этой книги? Она должна стать библиографической редкостью, вы хотите получить за нее какие-то дизайнерские награды?

— Не отношусь к этой книжке как дизайнерской, для меня ее содержание важнее, чем оформление. И оформление здесь сугубо функциональное. Открытый переплет не для красоты, а для того, чтобы книжка раскрывалась и на развороте можно было увидеть картинку целиком. Обложка из переплетного картона не потому, что хотелось выпендриться, а потому, что хочется простоты. Поэтому я не вижу в этой книжке супердизайнерской продукции. 

— С открытым переплетом, насколько я знаю, была целая история.

— Это было трудно просто потому, что местные типографии к такому не привыкли и не делали этого никогда. Мы тыкались в несколько типографий, которые испуганно сразу же говорили: нет-нет, мы не будем, мы не связывались с этим и не знаем, как это делать. Мне приходилось в типографию приходить и объяснять, что открытый переплет — это не так сложно. Они отвечали: ну нет, не будет держаться. Мне приходилось привозить и показывать образцы. Типография, которая согласилась, сначала делала куклу книги, то есть они сшивали то же количество страниц, приклеивали к ним обложку из картона... И когда поняли, что это возможно и не так сложно, как казалось, они согласились.

— Вы издали эту книгу на свои деньги?

— Да, в данном случаем мы соиздатели с Артемом Силкиным (директор музея-заповедника «Остров-град Свияжск» — прим. ред.), вложили в это свои деньги.

«Сам формат этих записей Разбежкиной (слева) — то, что сейчас называется вербатимом. Но тогда, когда это записывалось, этот формат не был никак назван» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Без надежды их «отбить»?

— С надеждой получить их обратно когда-нибудь, правда, непонятно когда, но, в общем, да. Нам казалось важным напечатать ее, и ясно было, что если мы не возьмемся это делать, то непонятно, возьмется ли это делать кто-то другой.

— Наверняка же на издание такой книги можно было выиграть какой-то грант?

— Эту книгу мы просто напечатали на свои деньги. Но, с другой стороны, очень многие спрашивают, пишут всякие казанские, московские, питерские книжные магазины, интересуются, как можно получить тираж книжки. Надеюсь, что на следующей неделе я опубликую список мест, где можно будет ее найти. Она уже есть в книжном «Смены». Есть договоренности отправить книги в известные независимые магазины — в московский «Фаланстер», питерский «Порядок слов». Спрашивали, можем ли мы привезти книги на кинофестиваль «Зеркало» в Иваново. Но мы просто не успели переслать тираж из-за российских праздников.

«Жизнь для меня в Свияжске начинается после 7 вечера, когда он становится пустым и безлюдным» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ТОТ СВИЯЖСК, КОТОРЫЙ СЕЙЧАС ТАКОЙ ПРИЧЕСАННЫЙ И ТУРИСТИЧЕСКИЙ, — НЕ СКАЗАТЬ, ЧТО САМОЕ МОЕ ЛЮБИМОЕ МЕСТО»

— Всегда было очень интересно: чем же так манил и манит Свияжск образованную публику? Как получилась вот эта удивительная связь между, условно, простым свияжским народом и той, условно, интеллектуальной прослойкой, которая всегда находит здесь что-то для себя? Ведь иногда кажется, что это две прямые, которые не пересекаются...

— Мне кажется, они пересекаются, причем чаще, чем вам кажется. И как раз в месте пересечения этих двух слоев свияжским медом и намазано. Тут такая силовая точка острова, во всяком случае, одна из них.

Мое детское впечатление об острове, которое до сих пор для меня остается важным. Когда я попадала на остров в детстве, то не могла это сформулировать, только сейчас могу найти подходящие слова. Остров очень соразмерен человеку, то есть ты оказываешься в ограниченном пространстве, но это пространство легко присвоить себе, почувствовать своим просто потому, что за 40 минут ты его обходишь со всех сторон, и каждый закоулок, закуток может быть тобой найден, присвоен. То есть я могу сказать, что этот остров мой, потому что обошла его целиком своими ногами, даже если я 7-летний ребенок. И это ощущение никуда не делось.

На презентации в рамках книжного фестиваля, как это обычно бывает, шли долгие споры про то, что лучше и важнее для острова — непрополотая лебеда или асфальтовые дорожки. Понятно, что это по-прежнему актуальный вопрос, но независимо от лебеды и асфальтовых дорожек это основное качество острова остается.

«Ощущение, что это место, которое может человеку принадлежать, остается до сих пор. Хотя понятно, что остров постоянно меняется, каких-то мест, которые были, сейчас нет» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Вашему сыну как раз 7 лет. Современный 7-летний ребенок может почувствовать то же самое в нынешнем Свияжске?

— Я думаю, что да, потому что, когда я спрашиваю Тимофея про остров, он каждый раз с огромной радостью едет со мной в Свияжск или спрашивает, почему мы давно на острове не были. Я не спрашивала его, не кажется ли ему это место своим. Но ощущение, что это место, которое может человеку принадлежать, остается до сих пор. Хотя понятно, что остров постоянно меняется, каких-то мест, которые были, сейчас нет. И даже проект Дмитрия Волкострелова «Музей мест, которые» — это такой короткий проект, потому что если пройти по острову сейчас, через два года после того, как спектакль был сделан... Там, где стояла табличка «Место, которое трактор», трактора уже нет, «Место, которое экватор» — это по-прежнему экватор, но таблички нет, потому что ее унесли на второй день. И вот эти вещи происходят с островом постоянно. С другой стороны, это жизнь, которая везде происходит. Там она просто заметнее, потому что как на ладони.

— А вы в вечном споре Разбежкиной и Силкина про «лебеду» и «асфальтовые дорожки» по какую сторону баррикад?

— С одной стороны, я разделяю тоску Разбежкиной по старому Свияжску, потому что я помню это довольно хорошо, мне очень многие дорожки из лебеды и полыни дóроги. Но, с другой стороны, готова согласиться с аргументами Артема о том, что если бы все оставалось так же, то все бы начало рассыпаться. Разбежкина, например, проводит фестиваль «Рудник» на острове — и 80 режиссеров, которые туда приезжают, просто некуда было бы расселить. Тот Свияжск, который сейчас такой причесанный и туристический, — не сказать, что самое мое любимое место, жизнь для меня там начинается после 7 вечера, когда он становится пустым и безлюдным. Но, с другой стороны, не очень себе представляю судьбу острова в случае, если бы ничего не изменилось.

«В случае со «Снами Иакова», мне кажется, моей заслуги не сказать, что много» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЭТО БУДЕТ ОПЕРА ПРО РЕВОЛЮЦИЮ НА РОЖДЕСТВЕНСКОЙ ПЛОЩАДИ В СВИЯЖСКЕ»

— Вы были художником-постановщиком оперы «Сны Иакова, или Страшно место» Александра Маноцкова. Насколько это получилось именно свияжской историей?

— В случае со «Снами Иакова», мне кажется, моей заслуги не сказать, что много.

— Я так понимаю, что сам композитор и режиссер Маноцков считает иначе.

— Маноцков, может быть, по-другому считает, но тем не менее в случае со «Снами Иакова», помимо того что он композитор и режиссер, он еще и сценограф тоже, потому что какие-то основные ходы им изначально были придуманы. И те задачи, которые я решала, — это в основном какие-то каллиграфические фигуры, которые там были на тантамаресках (стенд для фотосъемки с отверстием для лица — прим. ред.), то, как это выглядит, — это мои решения. Пространственные же решения изначально были прописаны композитором.

— В августе Маноцков обещает выпустить вторую оперу из будущей свияжской трилогии. Вы также заняты в этом проекте?

— Да, в августе должна быть поставлена вторая часть, но это будет не продолжение «Снов Иакова», а именно очередная опера про Свияжск. Это будет опера про революцию на Рождественской площади в Свияжске.

— Там, где якобы стоял памятник Иуде?

— Да.

— И этот памятник станет одним из героев истории?

— Он будет довольно важным героем. Мне надо придумать, как выглядел памятник Иуде в Свияжске. Понятно, что он существовал, но каких-то точных данных о том, как он выглядел, нет, невозможно опираться на документ. Есть только упоминания того, что памятник существовал.

«В случае со «Снами Иакова» Маноцков, помимо того что он композитор и режиссер, еще и сценограф, потому что какие-то основные ходы им изначально были придуманы» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Вы уже придумали с Маноцковым, что это будет?

— Пока нет.

— Это будет библейский чувак с бородой?

— Вряд ли.

— Очень интригующе.

— Это пока даже для нас интригующе.

«Когда я себя обнаружила в театре художником, то сильно удивилась, потому что очень не любила театр-театр» Фото: Ирина Ерохина

«Я ДУМАЛА: КАК ТАК, ТЕАТРЫ — ЭТО КАКАЯ-ТО ЕРУНДА, ЛИЦЕДЕЙСТВО, ТО, ЧТО Я НЕНАВИЖУ, ЧТО Я ЗДЕСЬ ДЕЛАЮ?»

— А вообще как так получилось, что выпускница дизайнерского факультета КГАСУ стала фактически главным независимым театральным художником Казани? По факту получается именно так.

— Мне кажется, это особенность Казани, и она не сказать что счастливая для всех. Я не знаю, как так может оказаться в столице РТ, что лучшее кафе для завтраков «Жаворонок» открыли два архитектора... Это просто такая, к сожалению, ситуация. А где художник-сценограф в Казани может учиться? На бутафорском отделении театрального училища? Может быть, да, но, наверное, нет. Если предположить, что человек родился в Казани, учился в Казани и хочет работать в Казани, как она может выглядеть предположительно — эта дорога художника-сценографа? Не знаю.

— Не возникает комплексов по этому поводу? Когда любой «профессионал» может подойти и спросить: а какой у тебя диплом?

— Нет. С одной стороны, у меня было довольно долго ощущение самозванца, что я начинаю заниматься не своим делом и делаю это в каком-то смысле на ощупь, потому что нет понимания каких-то основ, что делать можно, что нельзя. Но, наверное, в каком-то смысле это, помимо того что минус, может быть и плюсом тоже, потому что ты не знаешь, как должно быть.

— И как вы стали театральным художником?

— Когда я себя обнаружила в театре художником, то сильно удивилась, потому что очень не любила театр-театр. Это у меня, видимо, какая-то детская травма после походов в театр, когда детей просто классом приводят, показывают «Женитьбу Фигаро», дети дерутся у гардероба и счастливо оттуда уходят, потому что уже наконец-то можно пойти в кафе. У меня не было опыта никакого другого театра, кроме этого. Я думала: как так, театры — это какая-то ерунда, лицедейство, то, что я ненавижу, что я здесь делаю? И вот как-то так счастливо получилось, что театр не ограничился этим, оказалось, там происходят какие-то другие вещи тоже, и они меня удивили. Мне для себя проще некоторые из них называть скорее совриском, чем театром. То, что делает, например, Всеволод Лисовский, для меня гораздо ближе к современному искусству, чем к театру-театру, и это мне интереснее.

«Инна Яркова купила меня на то, что это же классно, у тебя сыну пять лет, ты сделаешь спектакль, на который Тимофей пойдет и будет страшно рад» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Но сначала вы познакомились с нашими театрами как художник-дизайнер.

— В ТЮЗе я работала очень недолгое время, это был просто разовый проект, Туфан Имамутдинов (главный режиссер — прим. ред.) позвал меня делать фирменный стиль. Потом пригласили как дизайнера делать стиль для «Угла», и я начинала делать афиши и все прочее...

— «Загони себя в угол» — это ваше?

— Слоган не мой, но логотип, афиши, стиль — да, это моя работа. В общем, я делала стиль для «Смены», для «Угла». В какой-то момент директор «Угла» Инна Яркова позвала меня на постановку «Дети и эти» по Григорию Остеру, который ставили Радион Букаев с Региной Саттаровой. Это был первый спектакль, который я делала как художник.

— То есть дебют ваш в театре случился недавно.

— Два с половиной года назад. Я отказывалась, но Инна купила меня на то, что это же классно, у тебя сыну пять лет, ты сделаешь спектакль, на который Тимофей пойдет и будет страшно рад. Инна Яркова — известный мотиватор, и я согласилась сделать... Наверное, мне было довольно просто этим заниматься, потому что Регина и Радион пришли ко мне и говорят: это такая книжная история, нам хочется эту книжную эстетику сохранить, подчеркнуть, это должно выглядеть как книжка. И я сказала: ну окей, я же как раз про это понимаю. Это был такой мостик, мне было понятно как, стало интересно. А потом то одно, то другое...

Я радуюсь каждой возможности следить за другими художниками. Например, когда приезжает Ксюша Перетрухина и ставит в старом загсе спектакль на прошлогодней лаборатории «Город АРТ-подготовка» Фото предоставлено фондом «Живой город»

«ДЛЯ КАЗАНИ ЭТО ТАК СЕБЕ, КОГДА ПРИХОДИТСЯ СОБОЙ ЗАКРЫВАТЬ ВСЕ ДЫРЫ, ПОТОМУ ЧТО БОЛЬШЕ НИКОГО НЕТ»

— За два с половиной года вы собрали неплохую коллекцию режиссеров, с которыми работали: Лисовский, Серзин, Букаев, Маноцков...

— Я не могу сказать, что сильно рада сложившейся ситуации. Мне кажется, что для Казани это так себе, когда приходится собой закрывать все дыры, потому что больше никого нет. Я радуюсь каждой возможности следить за другими художниками. Например, когда приезжает Ксюша Перетрухина и ставит в старом загсе спектакль на прошлогодней лаборатории «Город АРТ-подготовка». Мне гораздо интереснее смотреть за тем, что делают люди, чем просто делать все, потому что просто больше некому это делать. Я была бы рада этой среде, если бы она была в Казани, но ее почти нет.

— Но какие из созданных театральных проектов вы считаете для себя самыми удачными?

— Для меня по-прежнему важен спектакль «Дети и эти», про который я рассказывала, потому что, с одной стороны, это был для меня первый опыт, а с другой — я чувствовала себя совершенно независимой, когда часть решений придумывалась в процессе. То есть я просто приходила на репетиции, и часть реквизита появлялась просто потому, что мы начинали репетировать что-то, становилось понятно: ага, ребята, здесь нам нужен пистолет, а вот здесь я говорю: о, ребята, давайте я вам сделаю такую штуку и вы будете себя вести с этим вот так. То есть сложно понять, что режиссерское решение, что художественное, что актерские предложения, все это делалось на коленке в самом прямом смысле слова.

— А как же «Индивиды и атомарные предложения» Лисовского, которые уже не без успеха были показаны в Москве?

— «Индивиды» — это, наверное, один из моих самых любимых спектаклей. Технически там идея заключалась в том, что есть два канала: один — звуковой, который ты можешь выбирать: слушаешь ли ты что-то про математику или человеческой жизнью больше интересуешься. И точно так же должен существовать параллельно визуальный канал, когда ты либо смотришь что-то про математику, либо ты не хочешь этого видеть и видишь только людей. То есть моей работой здесь было просто придумать, как это осуществить. Окей, я придумала эту историю с очками, и, собственно, технически ее надо было реализовать, сделать так, чтобы математические формулы пропадали... И все.

— Я думаю, что все зрители вашего с Лисовским эскиза по Фуко этим летом на «Свияжск АРТели» запомнили его надолго.

— В Свияжске опять же я просто себя чувствовала человеком места, проводником места, потому что у Севы к тому моменту была очень четко сформированная идея по поводу того, что это должен быть за текст, как и почему... Но он себе не до конца, как мне кажется, представлял, куда едет, потому что изначально ему обещали, что недалеко от Свияжска есть небольшой островок Татариха, который весь зарос камышами и травой, что очень романтично и прекрасно: зрителей можно посадить на лодочки, привезти на этот совершенно необитаемый остров. А потом среди камышей мы проведем такие дорожки, узкие тропинки, и там какие-то страшные голоса из кустов будут вещать... Короче говоря, все представлялось Лисовским по-другому.

С одной стороны, стало понятно, что остров затопило и там, даже если на лодочках всех привезти, никто не сможет ни в какие кусты зайти, поэтому все пришлось очень резко переносить и искать место в Свияжске, который, как известно, уже весь закатан в асфальт, никакой ни лебеды, ни полыни, с зарослями проблемы. Большая часть текстов актерами проговаривалась, но были какие-то куски лозунговые: например, «Наказание перестает быть театром». Мы сделали ему отражение: в воде был утоплен такой же транспарант, на котором было написано «Театр перестает быть наказанием?». Этого не было у Фуко, но и во время спектакля практически никто не увидел, потому что в воде действительно немножко потонуло все.

— С «Индивидами» вы ездили на престижный столичный фестиваль «Маска +», показывали спектакль на сцене статусного центра имени Мейерхольда. Нет после таких показов ощущения перехода на какую-то новую профессиональную ступень?

— Нет. Я не могу сказать, чтобы это было важно для меня. Делать недавний мергасовский проект не только в качестве художника, но и куратора для меня было важнее, это что-то совсем новое.

«КОГДА ТЫ ГОВОРИШЬ «МЕРГАСОВСКИЙ», СРАЗУ У ВСЕХ ВСПЛЫВАЮТ МИЛЛИОНЫ ИСТОРИЙ, ЛЮДЕЙ, МЕСТ, СОБЫТИЙ»

— Вообще, идея сделать какую-то театральную историю с Мергасовским домом витала в воздухе давно.

— Там была такая история: с одной стороны, какое-то количество времени, скажем, два года назад, у Инны Ярковой с Артемом Силкиным была идея делать оперу на этой лестнице во дворе Мергасовского. Но в этот момент вопрос расселения был очень острым, им не дали разрешения делать что-либо во дворе этого дома, около дома, на доме, в доме и так далее. Прошло какое-то время, и во время разговора про очередную лабораторию Инна заявила: вот, есть тема этой «АРТ-подготовки» — Казань, если есть какие-то идеи про то, что с этим делать, то скажите. Я говорю: давайте делать спектакль про дом.

Мы начали это обсуждать, и в разговоре довольно быстро всплыл Мергасовский дом, как раз потому, что была идея делать там оперу и так далее. Конечно, да, когда ты говоришь «мергасовский», сразу у всех всплывают миллионы историй, людей, мест, событий, которые с каждым происходили или происходят, то есть это был такой очевидный кандидат. Но мы думали об этом как о спектакле, который будет поставлен в «Углу», например, и даже в какой-то момент обсуждали это... Долго не могли найти режиссера. И вот тогда появилась Вера Попова, к счастью...

— Вы ездили к Поповой в Санкт-Петербург как куратор проекта или как художник? Или все вместе?

— И то и другое. Просто в этом проекте практически сразу появились Радмила Хакова и Йолдыз Миннуллина. Не было понятно вообще, что будет происходить с домом дальше, и до сих пор не очень понятно, при этом хочется не то чтобы законсервировать, но сохранить если не сам образ дома, то историю людей, которые в этом доме жили. И для меня было актуальным и до сих пор является актуальным вопрос про то, делает ли человек место или место делает человека. Что в Мергасовском важнее — два татарских писателя, которые там жили и таблички с именами которых прибиты к фасаду, и они не дают снести дом, или... дом был настолько принципиально важным, знаковым местом для Казани, и поэтому там жили данные писатели и после этого жили и имели мастерские множество художников — Мавровская, Альмеев, Тимофеев и так далее.

«Инна Яркова заявила: вот, есть тема этой «АРТ-подготовки» — Казань, если есть какие-то идеи про то, что с этим делать, то скажите. Я говорю: давайте делать спектакль про дом» Фото: Ирина Ерохина

— Вы ответили на этот вопрос для себя?

— Нет, для меня он по-прежнему открытый. Да, известные люди важны, они жили в этом доме, и поэтому в том числе этот дом невозможно сейчас просто взять и снести, я надеюсь. С другой стороны, эти люди поселились здесь тоже не просто так. Да, понятно, что центр города, «Черное озеро»... Но нужно еще сказать, что это был такой дом-мечта, который был построен для людей нового типа, нового быта, это тоже людей не самых простых туда привлекло.

Мне было важно, чтобы эти истории собирал кто-то из местных. Понятно, что можно было работать с профессиональным драматургом, но здесь было важнее найти не то чтобы профессионально работающего с театральными текстами человека, а человека, который имеет к этому личное отношение и для которого данное место так же значимо, как для меня, например. Поэтому появились Радмила и Йолдыз, у них были совершенно разные подходы к текстам, к тому, как они их находили. То есть Йолдыз по привычке работала с библиотеками и с какими-то материалами, которые она находила; Радмила, как обычно, работала с людьми, что она делает очень профессионально и умело. Правда удивительно — ни один человек, к которому она обращалась, не отказал, все готовы были делиться историями...

— Как вас вообще пустили на балконы жилых квартир?

— Было довольно очевидно, что эскиз можно делать, например, во дворе дома, как-то задействовать лестницы, которые очень хорошо организовывают пространство внутри, но я отказывалась. Мне казалось, что мы влезаем в какое-то слишком личное пространство, что этот двор является продолжением квартир этих людей, что истории, рассказанные нам людьми, которые там продолжают жить или жили там совсем недавно, во дворе этого дома будут звучать как подслушанные, что эта дистанция слишком мала. Хочется, с одной стороны, иметь с этим домом связь, но, с другой стороны, не быть внутри него... К счастью, нам удивительным образом согласовали эту площадку над гаражом по улице Кави Наджми напротив Мергасовского дома и сказали, что можно топтать газон...

— Даже так.

— Перестелить газон над гаражом якобы недорого, можно в случае того, если его истопчут (конечно же, истоптали), его перестелить. Там были жители этого элитного жилого комплекса, была одна женщина, которая приходила и возмущалась, но тоже довольно лениво. Но сложнее всего было как раз договориться с людьми, живущими в этих квартирах, на балконы которых выходили актеры. 

И вот мы идем к жильцу с третьего этажа, который удивительным образом соглашается на все, он еще не сразу понимает, во что он влез, как мы будем топтать его балкон каждый вечер на протяжении недели... В результате мы с ним расстались какими-то друзьями-друзьями, он до сих пор спрашивает, когда же можно будет посмотреть спектакль на видео, потому что постановка ему понравилась. Вообще мы переживали по этому поводу и были удивлены тем, что большая часть жителей дома пришли на спектакль и говорили нам потом много хороших слов, мы этого не ждали.

«Мы идем к жильцу с третьего этажа, который удивительным образом соглашается на все, он еще не сразу понимает, во что он влез, как мы будем топтать его балкон каждый вечер на протяжении недели...» Фото: Ирина Ерохина

— А самый верхний балкон?

— А верхний балкон — это тоже квартира, к хозяину которой нам также пришлось стучаться. Кроме него, там живет его супруга, сын-подросток и 81-летний дедушка, который ходит со слуховым аппаратом, про которого мы поняли все только в последний день. То есть, придя на спектакль в субботу (там было два показа — в субботу и воскресенье), мы не могли попасть в верхнюю квартиру, потому что там остался только дедушка и он снял слуховой аппарат. Несмотря на то что несколько человек очень сильно звонили, стучали в дверь, он просто этого не слышал, был дома, но не открывал дверь. До конца не было понятно, у нас вообще спектакль состоится или нет, но в результате нас спас сосед снизу, который открыл нам квартиру, мы зашли. Дедушка проснулся, надел слуховой аппарат и сказал: «А, ладно, хорошо». В общем, там все было на каких-то человеческих договоренностях. Просто сейчас все время спрашивают, будем ли мы повторять, будем ли показывать это все на доме, но совершенно понятно, что сделать это еще раз в том же месте будет невозможно.

«Сейчас все время спрашивают, будем ли мы повторять, будем ли показывать это все на доме, но совершенно понятно, что сделать это еще раз в том же месте будет невозможно»Фото предоставлено фондом «Живой город»

— Вы задействовали еще и дома по бокам от импровизированного зрительного зала.

— Еще был дом справа, но там было проще: это был просто подъезд, в который, к счастью, можно было попасть почти всегда, был офис слева, где девушка, изображавшая проститутку, стояла, который работал до шести часов вечера. Но один из офисных работников, видимо, был очарован красотой будущей «проститутки» и сказал, что может оставаться и до девяти, и до десяти вечера... В общем, там тоже личные договоренности. И отдельная проблема была с тем, что репетиции со светом и с проектором можно было начинать не раньше чем в половине девятого, потому что до этого было просто светло и проектор не видно, а после десяти вечера нельзя шуметь. В общем, все приходилось собирать по кускам и буквально в последний день репетировать с музыкой, потому что заранее это невозможно было никак...

Было сложно всех собрать в одном месте. Композитор Раннев, например, буквально ночью за день до спектакля приехал. При том что все, что в спектакле связано со звуком, с музыкой, было основано на интеракции. То есть там не было никакой фонограммы, которую можно было подложить и на которой можно было репетировать. Актеры услышали себя со всеми шумами мест, про которые они рассказывали и которые от их же голосов и заводились, в день премьеры спектакля. И это было немного непривычно для всех...

«ИСТОРИЯ С ПРОЕКЦИЯМИ НА МЕРГАСОВСКОМ БЫЛА ОТЧАСТИ ВЫНУЖДЕННОЙ, ПОТОМУ ЧТО ИЗНАЧАЛЬНО Я ПРЕДЛАГАЛА НЕМНОГО ДРУГУЮ»

— Имя композитора Владимира Раннева, пожалуй, было самым громким среди тех, кто делал эскиз «Дом».

— Наверное, да. Мне, кстати, дико нравится то, что они сделали с Мариной Алексеевой в «Прозе» в «Электротеатре „Станиславский“». И вот тоже история про художника в театре. Марина Алексеева — современный художник, который ни разу с театром раньше не работала, но при этом сделала, как мне кажется, совершенно безумную штуку. С одной стороны, понятно, что сама идея была Раннева, он здесь не только композитор, но и режиссер... Но это театр в том числе и художника, мне кажется. Я до сих пор под большим впечатлением от «Прозы» и от работы Марины в том числе.

— Правильно ли я понимаю, что не все идеи художника-постановщика эскиза «Дом» удалось реализовать?

— История с проекциями на Мергасовском была отчасти вынужденной, потому что изначально я предлагала немного другую. Эта проекция на доме, которая была, должна была быть стримом, записываться и транслироваться в реальном времени. Например, когда на татарском рассказывают историю про гостиницу «Рәхәт», человек с камерой, который сидел до этого в зале, выходит, обходит дом, заходит в гостиницу «Рәхәт», заходит в номер, в который нас, кстати, не пустили, садится на кровать... Там была история о том, что этот номер на двоих, который романтическая пара снимает в гостинице, представляет собой комнату с двумя кроватями друг напротив друга, и нам хотелось это увидеть. Но, к сожалению, нас туда просто не пускали раз за разом. В какой-то момент, например, этот человек с камерой должен был заходить на балконы, где актеры стоят, но с другой стороны, то есть показывать какую-то изнанку того, как это устроено. Для того чтобы понимать, что на самом деле этот балкон не просто балкон, а часть жизни людей, которые в это время на кухне пьют чай. И это было бы классно, но технически было совершенно невозможно — мы сразу поняли, что там будут проблемы со связью, мы будем видеть пиксели, будет темно и так далее.

Но вообще этот параллельный визуальный ряд был еще вот о чем — мне кажется, что для части нашей команды этот дом давно был очень важным и знаковым, но были и люди, которые не были с ним знакомы...

«История с проекциями на Мергасовском была отчасти вынужденной, потому что изначально я предлагала немного другую» Фото: Ирина Ерохина

Вера Попова была один раз до этого в Казани, Владимир Раннев, кажется, тоже, но никто из них не видел этого дома. И мы вывалили на них тонну каких-то историй. И они знали об этом доме, может быть, больше, чем обычный казанец, но никогда его не видели. И мне это было любопытно, эта идея со стримом была как раз про то, что есть история вербальная, рассказанная людьми, которая существует отдельно, а есть впечатления, которые получает человек, впервые обходя, например, дом. Все казанцы знают, что такое Мергасовский дом, они так или иначе проходят мимо, невозможно его не заметить, он находится в таком месте, что все его как минимум видели, даже если не знают ничего о нем. А есть люди, которые живут в другом городе, например, не видели этот дом никогда, но знают про него очень много всего. И было интересно посмотреть на этот дом взглядом человека, который его никогда не видел.

Раннев, например, когда мы начали обсуждать, что, может быть, нам сделать эскиз на открытой площадке, очень упирался, говорил: нет, все эти plein air, я знаю, куча проблем. Говорил: нет, давайте не будем, а в результате, когда приехал и увидел дом, сказал: я вообще не представляю, как это можно делать не здесь. И вот сейчас это вопрос: мы хотим делать из эскиза спектакль в зале...

— Но спектакль о Мергасовском доме в репертуаре «Угла» будет?

— Понятно, что это будет совершенно другой спектакль, то есть часть историй будет та же, но это только часть... Когда мы говорили какие-то слова перед спектаклем о том, что это трейлер постановки, это была правда, потому что у нас невероятное количество историй, которые хочется рассказать. И в формате того эскиза, который мы показывали, рассказать их все было невозможно. Надеюсь, что в конце августа будет премьера.

— Тимур Бекмамбетов был на показе, разговаривали потом с ним?

— Мне передали, что ему понравился спектакль.

«Мне передали, что Тимуру Бекмамбетову понравился спектакль о Мергасовском доме» Фото: «БИЗНЕС Online»

«В ДЕКРЕТНОМ ОТПУСКЕ НАЧАЛА ДЕЛАТЬ СВОИ ПРОЕКТЫ, СТАЛО НЕПОНЯТНО, ЗАЧЕМ МНЕ ДЕЛАТЬ ТО ЖЕ САМОЕ, СИДЯ В ОФИСЕ»

— А хотели бы стать художником-постановщиком спектакля в каком-то академическом театре с колоннами?

— Я не знаю. Сейчас просто есть какие-то вещи, которые мне интересно делать в театре. Есть что-то, чего я точно делать не буду, просто что-то не мое, но есть какие-то такие заделы, которые мне интересны. А про колонны или не колонны я не знаю.

— Но вообще есть ведь и «мирная» жизнь вне искусства, вы ведь работаете как дизайнер на фрилансе?

— Да. То есть большая часть вещей, которые я делаю, — это проекты, которые мне интересны.

— Вы начинали в студии «Айбат» у Сергея Насекина.

— Я там работала довольно долгое время, сначала потому, что Насекин был моим дипломным руководителем. Через какое-то время ушла в декретный отпуск. И в декретном отпуске начала делать свои проекты, стало непонятно, зачем мне возвращаться и делать то же самое, сидя в офисе.

— В интернете наткнулся на проект медицинского центра, где вы занимались графическим дизайном и навигацией.

— Это как раз одна из моих специализаций, с одной стороны, с другой — в последнее время я занимаюсь этим все меньше и меньше просто потому, что не хватает времени. Есть постоянная работа с издательством «Трехречье», которая как раз вполне себе профессиональная деятельность для меня, то есть я понимаю, как это должно быть устроено, часть работ делаю сама. Как в случае с «Чуриками», например.

— Все-таки хотел спросить вас как дизайнера: есть «легендарный» подземный переход на станции метро «Проспект Победы». Такой городской квест, поскольку ни один его посетитель с первого раза не выходил оттуда в нужном для себя направлении. Можно ли в таком месте сделать грамотную и понятную навигацию?

— Это можно сделать. Более того, были проекты, которые городу предлагались. Насколько я помню, компания «Лориен Имидж» делала какое-то предложение по этому поводу. Так что там проблема не в том, что никто не предлагает и не может сделать, а в том, что никто так и не принял, по-моему, этот проект. Они, кстати, делали навигацию в аэропорту «Казань», которая вполне себе отлично работает. Как раз вот эти задачи в Казани есть кому решать. Есть профессионалы, просто не всегда, как мне кажется, эти предложения принимаются. И тут я как раз чувствую, что какая-то профессиональная среда есть и она живая, существующая, развивающаяся.

— А есть такие места в Казани, где хочется сорвать все таблички и все решительно переделать?

— Есть, конечно. В Казани таких мест много. Но это перестало для меня быть, видимо, самым насущным вопросом.