Александр Неклесса рассказал, почему Китай не претендует на мировое лидерство, а РФ становится миром корпораций Александр Неклесса рассказал, почему Китай не претендует на мировое лидерство, а РФ становится миром корпораций Фото: ©Евгений Биятов, РИА «Новости»

«МЫ ДВИЖЕМСЯ К НОВОЙ КОНЦЕПЦИИ И ПРАКТИКЕ МИРА»

— Александр Иванович, по возвращении с давосского форума министр экономики Максим Орешкин высказал две мысли. Первая: суперцикл активной глобализации, длившийся 30 лет, подошел к концу. По его мнению, этот суперцикл был полезен для развития мировой экономики, но добавленная стоимость не была единообразно распределена даже внутри отдельных государств и тем более между государствами. И второе: социально-политическая напряженность в мире возрастает, а представители крупнейших компаний и государств не видят «серьезного способа решения этой проблематики».

— В данном случае на логику рассуждения, как мне кажется, воздействует набор стереотипов, гуляющих в прессе, в том числе научной и околонаучной. Я вижу ситуацию все же иначе, под другим углом. Представьте лодку под парусом, плывущую при попутном ветре: но что произойдет, если на нее поставить мощный мотор? Парус прогнется в другую сторону, а у путешественника возникнет иллюзия, будто ветер изменил направление, подул в лицо. Иначе говоря, этот встречный ветер на самом деле — реакция на ту мощь, которую обрело судно. Нечто подобное происходит и с цивилизацией.

Нынешнее состояние мира — это не деглобализация в том смысле, как я услышал в вопросе, скорее — реконфигурация. Планетарная экспансия цивилизации продолжалась все-таки не три десятилетия, срок же ее последнего «суперцикла» связан в основном с впечатляющим крахом политической биполярности и с преодолением препон глобальному рынку. Сегодня доминанта развития сдвигается от горизонтальной, пространственной, территориальной экспансии цивилизации к вертикальной устремленности — интенсивной колонизации будущего, наполнению смыслами, обустройству и технологическому оснащению его несфокусированных земель. Что, как и всякая новизна, встречает противодействие. Ветер преодолеваемой инерции дует в лицо с интенсивностью, соразмерной прилагаемым усилиям, число и разнообразие конфликтных ситуаций действительно растет. И нередко воспринимается сознанием как мейнстрим процесса, но это не так.

Сегодня стратегическое преимущество переходит к системам, способным продуктивно функционировать в ситуациях новизны и неопределенности — это многообразная, комплексная перестройка антропологического универсума, перенастройка человеческой вселенной. Проактивная личность, частные и партнерские институты, трансграничные антропо-социальные сообщества приходят на смену скованному регламентами Левиафану. Мы до сих пор мыслим мир в привычном образе национальной суверенности и соответствующих систем управления, институтов, процедур. Смотрим на административно-политические карты и через призму графически отображенного сюжета воспринимаем мир. Но он уже сегодня не таков, его устои сместились. Мы движемся к новой концепции и практике мира. Геополитика замещается геоэкономикой, а в подвижной среде с эластичной архитектурой доминирует социокультурная аттракция (геокультура), ускоряется перераспределение человеческих ресурсов (геоантропология). Геополитика — это, по сути, мрачная ностальгия. Значение геополитики ослабевает, из военно-географической сферы она перемещается в область транспортных, энергетических, прочих коммуникаций. И далее трансформируется в геоэкономические конструкты — сегодня контроль/управление деятельными пространствами, экономическая диверсификация, наличие высокотехнологичных локусов важнее обладания земными территориями. Актуальный язык социума, отчасти искажаемый прошлым, — геоэкономика. Рассматривая же сценарии силового взаимодействия, мы видим: возникающие сегодня проблемы в конечном счете решаются все-таки посредством геоэкономического инструментария. В геоэкономической модели мироустройства можно выделить шесть пространств: транснациональный Север (глобальное управление), североатлантический Запад (высокие технологии), тихоокеанское кольцо Нового Востока (индустриальное производство), тропический контур Юга (сырьевая экономика), сухопутный океан Северной Евразии (весьма специфический ареал), трансграничный Глубокий Юг (трофейная экономика).

Геоэкономический модус — текущее состояние глобального социума, но не это основной вектор развития. Возрастает значение геокультуры: наличие у субъекта действия развитой социокультурной инфраструктуры. Кстати, я заметил, что при обсуждении острых проблем российской ситуации аудиторией с некоторым удивлением воспринимается мысль, что основная проблема страны — это состояние культуры в самом широком значении этого слова. Культуры, определяющей и основы социального поведения (мораль), и состояние судебной системы, и реализацию политических процедур. Слабое осознание катастрофичности культурной ситуации, возможно, связано с памятью о былых культурных достижениях [СССР]. Разрывы и перепады в обладании культурными активами девальвируют и обесценивают отдельные достижения, которые оказываются невостребованными артефактами, а их создатели — «лишними людьми». При всем том следующая ступень развития сопряжена как раз с геоантропологией — суммой процессов и ситуаций, возникающих при распределении и перераспределении человеческих ресурсов на планете с учетом их качественных характеристик.

В антропологической вселенной сегодня зажигается, мерцает, гаснет множество звезд, а в предпринимательской сфере властно утверждается влиятельный персонаж — manterpriser (man — человек; enterprise — предприятие), человек-предприятие. В числе оных — Илон Маск (SpaceX; Tesla), энигматичный «Сатоши Накамото» (Bitcoin), Ма Юнь (Alibaba Group), Джефф Безос (Amazon, Blue Origin), Сергей Брин и Ларри Пейдж (Google), Билл Гейтс (Microsoft), Марк Цукерберг (Facebook), Ричард Брэнсон (Virgin), Майкл Блумберг, Уоррен Баффет, Шелдон Адельсон, Ли Кашин, Карлос Слим, Мукеш Амбани, Азим Премжи и подобные им. Прежние клише застилают идущие процессы реорганизации, усложнения, корпоративизации мира. Причем понятие корпорации в данных обстоятельствах отличается от привычного, экономического стереотипа. Формирующиеся комплексные корпорации напоминают скорее средневековые аналоги, то есть являются объединением людей, связанных профессиональной деятельностью или общей устремленностью к некой цели наподобие былого ремесленного цеха, университета, содружества менестрелей, получивших сегодня возможность действовать — конструктивно и деструктивно — поверх территориальных границ и других барьеров.

О чем же говорил Дмитрий Орешкин? В сущности, о пафосе нового национализма — «встречном ветре» цивилизации: протесте прежнего мира, в каких-то своих чертах аналогичном процессам, разворачивавшимся вокруг «тридцатилетней войны» прошлого века. Это суммирующий несогласных бунт невостребованных элементов прежней конструкции, оказавшихся за бортом новой сборки, и венчурных зарисовок, утопий и антиутопий наступившего века. Но и здесь действует своя корпорация, она также представляет собой определенную силу, базируясь на социальных достижениях прошлого века: демографическом взрыве, массовом обществе, всеобщем избирательном праве, индустриальном, конвейерном производстве. Политический интеграл подобных умонастроений и устремлений — популизм.

— Получается, вывод Фукуямы о нынешнем глобальном, совершенном и гуманном капитализме как конце истории ошибочен? Капитализм ведет мир в тупик, а мы, уничтожив советский социализм, побежали догонять «Титаник»? Что в этом смысле подразумевает новая конфигурация и где наше место в ней?

— «Капитализм» — термин с не совсем четким научным содержанием. Слушатели удивляются, когда узнают, что Маркс этот термин не использовал, для него он не столько категория, сколько, как сказали бы сейчас, «оценочное суждение». Когда мы ведем речь о социальной конструкции, а не, к примеру, о системе производства, корректнее говорить об обществе современном (Modernity) или буржуазном, в смысле «городском», вытеснившем феодальное c его сословным характером социальных связей. С другой стороны, непросто и с определением «социализм», как правило, маркировавшем в ХХ веке феномен этатизма в той или иной — национальной, интернациональной, корпоративистской — его версии.

Прошлый век — время глобального переворота, да и глобализация, правда, в несколько иной, чем сейчас, ипостаси, уже присутствует у его порога. Мир разделили между собой основные субъекты действия в соответствии с принципом «эффективного управления», а передвижение людей по планете было даже более свободным, нежели теперь. Спектр всевозможных революций в политике, науке, экономике, культуре пронизывает его плоть. Возникал новый мир, разрушались империи, в начале века — континентальные, в середине — морские, океанические. Мир того времени — инженерная культура, утверждавшаяся в политике и в экономике практически повсеместно. Вот любопытный кейс, раскрытие истинного характера которого также нередко вызывает удивление, — «Великая депрессия» в США. Суть феномена — инженерный апофеоз и кризис внезапного изобилия: талантливые инновации привели к массовому производству, переизбытку всего, в том числе рабочей силы, и, соответственно, кризису перепроизводства, безработице и падению кредитоспособного спроса.

Этатизм, используя энергетику футуризма и восстание масс, конструировал собственные версии политического, экономического, культурного обустройства нового мира. Однако социальная инженерия в отличие от технической имеет дело с гораздо более сложным объектом — человеком, а когда утопия не может быть воплощена, она вызывает фрустрацию, наполняя стремление к идеалу насилием, будь то национальный социализм в Германии или интернациональный в СССР. Нечто подобное — деятельный утопизм и постсовременный акционизм, демонстрирует сегодня ДАИШ (арабское название запрещенной в РФ группировки «ИГИЛ» — прим. ред.). Причем под жернова утопии попадают прежде всего люди, обладающие собственным суверенитетом, те, кого в обиходе мы характеризуем как личности.

Российская империя не делилась четко на развитую метрополию и отсталые, эксплуатируемые колонии. Это было пестрое континентальное пространство, в котором развитые европейские территории сосуществовали с азиатскими пространствами, постепенно осваиваемыми метрополией. Революция 1917 года также была синтезом, объединившим городскую революцию, крестьянско-солдатское восстание с национальными, антиколониальными движениями и футуристическим порывом людей, жаждавших воплощения утопии, сопровождаемой разрушением всего костного, отжившего, ретроградного. Россия и сегодня не является гомогенным политическим пространством с заявленной вертикалью власти и прочими атрибутами монолитности. Дело тут не только в регионализме или национально-этническом сепаратизме. Северный Кавказ, Поволжье, Дальний Восток, Калининградская область, Якутия, Тыва — все это разные ситуации, суммарно представляющие одну большую проблему поиска своей актуальной идентичности в контексте удержания либо оптимизации имперского организма, формально называемого сегодня Российская Федерация. Россия фактически тоже становится «миром корпораций»: этнических, региональных, промышленных, административно-ведомственных… Но «знаки и символы» российского корпоративизма подобны перевернутому флагу: они явно опровергают ту личностно-ориентированную социальность, о которой мы говорили раньше.

«Пекин по ряду причин находится в непростой ситуации. На поверхности — кризис отношений с США»Andrew Harnik/AP/TASS

«КИТАЙ ВРЯД ЛИ ХОЧЕТ ПРЕТЕНДОВАТЬ НА ЗАМЕЩЕНИЕ ЛИДЕРСТВА»

— При этом китайской цивилизации прочат тотальное превосходство не только в экономике, науке, технике, военной сфере, но и в социокультурном плане. Она и в самом деле лет через 10 лет будет абсолютной мировой доминантой или Запад все-таки даст ей бой?

— В современном мире Китай — безусловно, значимая величина. Китайская цивилизация и ее взаимодействие с миром — тема, у которой много аспектов. Откуда возникли эти вопросы о прямой китайской цивилизационной угрозе? В мире продолжает доминировать европейская, североатлантическая цивилизация, обретшая глобальные пропорции, обладающая технологическим лидерством и соответствующим инструментарием — достижения, к которым Китай также приобщился. Его нынешнее положение — заслуга последнего поколения руководителей и… наличие Запада, с которым, так или иначе, связаны достижения. В этом смысле Китай вряд ли может и хочет сейчас претендовать на замещение лидерства, для него важнее развитие.

Пекин по ряду причин находится в непростой ситуации. На поверхности — кризис отношений с США вследствие позиции президента Дональда Трампа относительно колоссального торгового дефицита не в пользу Америки, дефицита, исчисляемого сотнями миллиардов долларов. Но фундаментальная конфронтация Китая с Западом — это в большей степени газетная тема.

Китай за последние десятилетия реализовал стремительное промышленное и социальное развитие: в результате заработная плата, уровень жизни, производство растут. Российские специалисты сегодня эмигрируют не только на Запад, но и в КНР, средняя зарплата там уже выше, чем в России, и продолжает расти. Между тем экспортную эстафету перенимает новое поколение развития, включающее в себя такие страны, как Вьетнам, Индонезия, Филиппины, Шри-Ланка и так далее. Китай же за время бурного роста накопил сумму проблем и сегодня пытается сменить экономическую модель развития: пробует опереться на внутренний спрос, сместить доминанту с торговой на инвестиционную… Но тут возникает «разница температур»: внешние инвестиции — это развитие по ту сторону рубежа, внутренние же приходится реализовывать в рамках гибридной экономики с ее ориентацией скорее на затраты, цифры, плановые показатели, порой прямое омертвление капитала, нежели на реальную прибыльность. Результат — огромная закредитованность китайского бизнеса (ситуация, альтернативная государственной и «домохозяйственной» закредитованности США). И все это происходит в условиях нарастания «мышечной массы» при отсутствии активного спроса на ее использование и общей санации инвестиционных проектов. Кроме того, приходится иметь дело с массой культурных эксцессов специфической среды. Речь не только о «мертвых городах» и избыточных трассах.

Вот знаменательный и значительный кейс. Часто обсуждается тема — китайский мегапроект «Один пояс, один путь», и здесь есть к чему приглядеться. В оперативно-тактическом отношении и в своей евразийской ипостаси, как сугубо транспортная и континентальная артерия (есть еще перспективная, хотя стратегически уязвимая морская составляющая), данный проект для Китая экономически обременителен. Скорее это все же создание запасной стратегической инфраструктуры (каковыми являются также российские трубопроводы) на случай чрезвычайных обстоятельств. Китай — прибрежная держава, его экономические моторы расположены на побережье, к тому же морские перевозки примерно в два раза дешевле железнодорожных. А то, что грузы дойдут медленнее, — часто не слишком убедительный аргумент. Если товары идут не из восточных областей Китая (откуда и выходят железнодорожные ветки), а из западных, то железнодорожное сообщение с Европой вроде бы уместно, но асимметрия торгово-промышленного потенциала континентального китайского Запада и приморского Востока играет негативную роль. К тому же существует проблема пустого обратного трафика: «мастерской мира» европейские товары вряд ли нужны в тех же количествах. Остается добавить к этому перечню проблем стремление Пекина финансировать и кредитовать сопутствующие субпроекты в юанях.

Если же воспринимать проект Нового шелкового пути в стратегическом ракурсе с упором на освоение территорий, тогда ситуация выглядит несколько иначе. Транспортная составляющая предстает в таком случае едва ли не своеобразным «супом из топора». Транспортная инфраструктура прокладывается не абы где, но там, где есть востребованные ресурсы. К этому добавляется экспорт рабочей силы: машины, механизмы обслуживаются китайцами. Поселки их компактного проживания — тоже все китайское. Сейчас такое освоение Китай осуществляет на Африканском континенте. И это не только инфраструктурное и кадровое обустройство территории, заглядывая в гипотетическое будущее, — это могут быть возможные платформа для будущей демографической экспансии.

— Америка сможет консолидировать Большой Запад, выступить с ним против китайской экспансии?

— Китай и США представляют разные, но по-своему комплиментарные стратегии развития. Если вглядеться в сложно организованные структуры, они так и работают, как правое и левое полушария мозга. Несколько лет назад влиятельной медиагруппой Цхайсинь была опубликована примечательная статья профессора Ван Юнцина «Реформа структуры, реформирующей систему, является самой важной». В ней рассматривается все та же главная дилемма китайской политической ситуации: положение центра тяжести в балансе между решающей ролью рынка и «руководящей ролью» государства. Иначе говоря, путь реформирования центральной организующей социум структуры — партии. В статье, кстати, содержался примечательный пассаж: «Структурная трансформация системы является первоочередной задачей. Если имеется превосходная структурная организация системного уровня, хорошая система будет произведена. А хорошая система будет порождать передовые технологии. Я думаю, именно поэтому Вашингтон, Джефферсон, Франклин и другие отцы-основатели США почитались последующими поколениями. Они создали превосходную структуру для системы».

Китай напоминает лыжника, который идет по лыжне и хорошо просчитывает усилия, он может достаточно уверенно быть вторым. Не пятым и не третьим. Сильный, с выраженной культурной идентичностью Китай движется по лыжне, а вот обогнать… Тогда возникает необходимость прокладывать лыжню по девственному снегу, уводя ее траекторию за горизонт. Иерархию положений исчисляют сейчас в основном по экономическим лекалам, например по размеру ВВП, то есть показателю, который на самом деле мало что показывает в изменившемся мире. И тут таится еще один поворот сюжета: конфигурация сложного социума строится не в категориях числового ряда, капитал развития сегодня в другом. А для Китая он возможен в коэволюционной биполярности мира.

«ПОПЫТКИ ОТЛУЧИТЬ НАРОД ОТ ВЛАСТИ ЯВЛЯЮТСЯ ПОКУШЕНИЕМ НА ЕГО ПРАВА СЮЗЕРЕНА»

— Какое место в этой цивилизационной и геоэкономической борьбе, по-вашему, история отводит России? Мы столкнемся с китайской цивилизацией один на один, будем союзниками Запада или Поднебесная «высосет нас через соломинку», как мне сказал один китаевед?

— Чтобы квалифицированно отвечать на подобные вопросы, нужна культура профессионального стратегического прогноза, которая в России, к сожалению, отсутствует. Равно как и квалифицированного национального планирования. Это мое оценочное суждение, но его подтверждает, к примеру, печальная история всех как начальных, так и скорректированных версий программы-2020, которая это убедительно показала. В какой-то момент возникло так называемое прогнозирование желаемого будущего, однако в последнее время все заметнее стойкое нежелание вообще обсуждать данную тему. Доходит до курьезов. Недавно, к примеру, вышло объемистое исследование «Мир в XXI веке: прогноз развития международной обстановки по странам и регионам», но… это мир без России, описание ее будущего состояния отсутствует даже в разделе, посвященном постсоветскому пространству. Пропагандистская риторика, лубочные декорации, утопии и антиутопии демонстрируют неуверенность в будущем, подчиняя реальность конъюнктурным, групповым интересам. Растерянность понятна: в стране фактически отсутствует современная политическая система, а главное, ее основа — активное гражданское общество. Заметно снижена социальная эмпатия, высок уровень подавления разномыслия, социальной, экономической, политической самоорганизации. Это тяжелый диагноз, который требует верификации и анализа, но, боюсь, углубление в проблему покажется сложным, запутанным и «академичным».

— Давайте все же попробуем…

— Ну хорошо. Я сослался на сложность проблемы, так как проблема глубже и сложнее, чем кажется на первый взгляд. Дело тут не только в качествах нынешнего политического класса. Всевластие аппарата и подавленность общества закреплены на фундаментальном уровне — уровне мышления и языка. Кстати, лишнее подтверждение значения геокультуры. До сих пор в сознании россиян Россия — это «государство» («господарство»), фиксирующее скорее подданство, объектность людей, а не гражданство, то есть субъектность. В современном государстве government — это органы управления делегированной властью, избираемые и утверждаемые источником власти — народом. В России же они привычно артикулируются как сама «власть». И даже претендуют в своих законотворческих усилиях и судебных разбирательствах на статус самостоятельной социальной группой, то есть демонстрируя регресс к сословному обществу.

Генезис современного общества — это его транзит от сословного к гражданскому. Иначе говоря, от сюзерена как источника власти к нации, как суверенному (самовластному) гражданскому сообществу, что повлекло трансформацию всей системы политических институтов. Исполнительная власть, то есть министры, «служители» (от лат. minister — «малой», «служитель») изменили прежнюю подчиненность сюзерену, став «слугами народа», а законодательная власть — депутаты (лат. «заместитель») — стали представителями народа, принимающими законы, устанавливая правопорядок и контролируя действия служителей. Президент, если таковой наличествует в системе (как эрзац от монархии), проходит обряд инаугурации, то есть принесения вассальной присяги своему сюзерену — народу, а за соблюдением клятв и процедур наблюдает судебная система, руководствуясь основополагающими принципами — Конституцией. Народ, как властитель, обладает правом на выражения своей воли словом и действием, органы же власти обязаны информировать общество и отчитываться в тех или иных своих действиях. Попытки узурпировать власть, то есть отлучить народ от нее, являются покушением на его права сюзерена-суверена («величества»), представляя особый вид преступления — государственную измену.

Россия во всех модификациях — Российской империи, СССР, Российской Федерации — не сумела воплотить в политической системе данную совокупность принципов современного государства, даже когда пыталась их декларировать в той или иной форме. Сословное государство трансформировалось в иную сословность — чиновничий произвол, пронизывающий страну сверху донизу. Общество же угнетено, травмировано и пассивно, а поскольку в мире действуют не территории и бюрократии, а люди и сообщества, Россия все чаще оказывается в ситуации «вне игры», закрепляясь по ряду параметров в сообществе наиболее проблемных стран и находя именно среди них политических союзников.

Для обозначения политического сообщества в русском языке используются два термина: «государство» (держава) и «страна», неполными аналогами которых являются government и country. И, по сути, невозможен адекватный перевод таких основополагающих политических категорий, как state или nation. Первое превратилось в невнятные «штаты» либо заместилось «государством», а второе постоянно слипается с этносом, создавая смысловые и практические коллизии. Само понятие «национальное государство» оказывается неприменимо к России, житейское подтверждение чему — ответ россиян на вопрос о национальности (в бланках при пересечении некоторых границ) порой ставит пограничников в тупик.

— Неужели все это важно для анализа событий в политике и экономике, в международных отношениях?

— Язык одновременно формирует и отражает психологию. Русский язык показывает, что россияне воспринимает себя как управленческую конструкцию на определенной территории, а не совокупность деятельных людей, то есть сообщество, устанавливающее то или иное состояние дел. Дело в том, что state и état обозначают политическое образование как совокупность индивидов данной политики, имея корни в таких реалиях как, например, «третье сословие» (tiers état), «Генеральные штаты» и т. д. А капитализируется оно в том самом, невнятном для россиян понятии «нация» — nation (отсюда не организация объединенных государств, а организация объединенных наций), возвращая нас к понятию res publica как «общее дело, состояние» (commonwealth).

Эта запутанность в основополагающих политических категориях отражает не только состояние российской социальной ментальности, но также второсортность политического образования, статус социальных и гуманитарных дисциплин.

«Россия не является конкурентом США, представляя для них единственную потенциальную угрозу — военную»Фото: «БИЗНЕС Online»

«НЫНЕШНЯЯ СИТУАЦИЯ ОТНОШЕНИЙ С РОССИЕЙ КИТАЙ ВПОЛНЕ УСТРАИВАЕТ»

— Все же повторю вопрос: какое место в цивилизационной и геоэкономической борьбе история отводит России? Мы столкнемся с китайской цивилизацией?

— Столкнулись не только с ними. Наряду с национальной государственностью появляются и состязаются иные форматы политической организации: межгосударственные и надгосударственные структуры: мировые регулирующие органы, страны-системы, асимметричные союзы и полифоничные содружества, различного рода субсидиарные автономии и сепаратистские образования, государства-корпорации и корпорации-государства, по-своему трансформирующие национальный и профанирующие гражданский суверенитеты… Система международных отношений постепенно расширяет свою фактическую номенклатуру, трансформируясь в систему мировых связей. Но определяющим моментом является не внешнеполитическая активность, а внутреннее развитие.

Россия мыслит мир в категориях прошлого и в рамках оборонного сознания, отсюда подобная постановка вопросов и соответствующая их духу образность. Меняя внешние формы, Россия воспроизводит самодержавную имперскую либо партийную структуру или «властную вертикаль», приспосабливаясь к духу времени. Но с некоторого момента результаты этих циклов наводят на мысль о судьбе айсберга в кипящем жизнью океане.

Мы уже обсуждали трансформацию имперских структур в современном мире. Я бы упомянул еще опыт федерализации США и Содружество наций, сумевших достичь — в различных форматах — деятельного сопряжения примерно одинакового количества субъектов. Важный и поучительный для России опыт, но то, что происходит сейчас, — это следующий акт исторической драмы. Рассуждая о раздаче призов историей, надо руководствоваться не фактами, а тенденциями, мыслить мир в динамике, а под актуальностью понимать не то, что здесь и сейчас, но то, что по крайней мере на полшага впереди. И перестать навязчиво гордиться, хвастаться прошлым. Пиноккио, который, в отличие от Буратино, совершил подвиг преображения из деревянной куклы в человека, говорил: «Прошлое прошло, и лучше оставить его в покое». Мир следует мыслить его преодолением как становлением идеала, а не воспроизведением былых личин. Иначе возникает синдром страха перед будущим, стимулирующий фрустрацию, уклонение от признания реального положения дел, тягу к «стратегическому бенефису». И лучше, если не в категориях Wunderwaffe, памятуя, что война — это категорическое поражение политики.

Россия превратилась в ресурсную страну, чье благоденствие зависит от состояния других членов мирового сообщества, и в первую очередь Европы, Китая и США. Их упадок означал бы экономический коллапс российской экономики. Тут также есть не вполне осознанные, скрытые тезисом о «великой энергетической державе» реалии. Все-таки таковой является на сегодняшний день не Россия и не Саудовская Аравия, а США. Сланцевая революция, которая серьезно не рассматривалась в российских стратегических прогнозах (еще раз к вопросу об их качестве), привела к лидерству Америки в производстве энергоносителей. Лидерство, с выходом США на мировой рынок, ломающее прежнюю систему картельной торговли энергоресурсами. Но главное, пожалуй, даже в другом — гармонии энергобаланса между производством и потреблением энергоресурсов за счет основной доли их потребления американской же промышленностью. Если цена на углеводороды падает, выигрывает собственная промышленность, если растет — то в выигрыше сырьевые отрасли. Получается, американская промышленность как ванька-встанька, она оказывается в выигрыше и с прибылью в любом случае.

Россия не является конкурентом США, представляя для них единственную потенциальную угрозу — военную. Реальные проблемы американской политики — отношения с Европой (особенно с Германией), с Китаем. Это также Большой Ближний Восток и растущая проблема Ирана. Это сумма ситуаций, связанных с Корейским полуостровом и Японией.

О Китае мы уже говорили. Кстати, он для нас уже не «восточный сосед», как по инерции говорят. В советские времена — да, он был восточный, но теперь для нас это юг. Мы забываем, что РФ — не СССР. Две трети нынешней территории страны — зона вечной мерзлоты, а географический центр находится примерно в зоне падения Тунгусского метеорита… Что касается угрозы территориальной экспансии Китая, то я бы отметил два обстоятельства. Во-первых, основная масса китайцев — теплолюбивый народ, у них самих, вопреки стереотипам, северные территории не слишком-то заселены. Именно в этой зоне возникли выстроенные, но незаселенные города. Другое дело — дети от смешанных «приамурских» браков, которые действительно активно осваивают российские территории. А во-вторых, в настоящее время здесь нет серьезных препятствий для геоэкономической экспансии Китая. Вот простой пример: вроде бы в Китае вырубка лесов запрещена, но страна вышла на первое место в мире по поставкам леса в Европу и США. Так что нынешняя ситуация отношений с Россией Китай вполне устраивает.

Китай — козырная пропагандистская карта, едва ли не последняя конструктивная. С КНР отношения виделись в виде стратегического партнерства, однако это партнерство, так сказать, «за российский счет». Наиболее значимые проекты типа газопровода «Сила Сибири» ложатся обременением на Россию, не предполагая сколь-либо значительных прибылей в обозримой перспективе, но потребляя налоговые льготы и бюджетные преференции. Для Китая же это стратегический потенциал второго уровня континентальных энергетических нитей (на случай перекрытия гипотетической возможности морских коммуникаций). Свои потребности он удовлетворяет за счет иных источников, включая казахские трубопроводы. Кроме того, не исключено, что стратегические подвижки в ходе переговоров с США приведут к необходимости закупать американские энергоносители, производство, которых быстро растет. А реализация той или иной версии кризиса в Китае также негативно отразится на судьбе планов экспорта энергоресурсов Россией.

В общем, сложности в планировании будущего заключаются в том, что этого будущего не существует. Обретение будущего — возможность, никак не гарантированная движением стрелок. У социального времени иной, субъективный циферблат: будущее обретается за счет нетривиальных усилий, осваивая неизвестные земли, предоставляя мертвым хоронить своих мертвецов.

В свое время, ведя авторскую программу «Будущее где-то рядом», я как-то переиначил одну известную байку. Старик, умирая, сказал сыновьям: «Все свое богатство я закопал на поле, найдете — оно ваше». Наследники перекопали поле, ничего не нашли, но засеяли вскопанную землю и обрели богатый урожай. Стали сытыми и богатыми людьми, живущими своим трудом. Переиначенная же версия сводилась к тому, что старик действительно был богат и действительно закопал золото в разных местах на поле, а сыновья отыскивали его, нанимая при этом население деревни землекопами. Финал истории был печален: сыновья, все более умело подсчитывающие золото, односельчане, также утрачивающие прежние квалификации. Ну и можно примыслить еще ряд сопутствующих теме обстоятельств… Тоже ведь своего рода «ресурсное проклятие».

«РУССКИЙ МИР», СТАВ ПОЛИТИЧЕСКИМ ЛОЗУНГОМ, ПРИОБРЕЛ КАЧЕСТВА ТОКСИЧНОСТИ»

— Что такое «Русский мир»? Все про него говорят, но никто не дает исчерпывающего определения и не представляет его составных частей.

— Русский мир — весьма неоднородная концепция, тема, которая была одно время популярной, но затем стала одиозной. И, кроме самой России, она вряд ли будет где-то восприниматься, да и в России отношение к ней неоднозначное. А лет десять назад она была достаточно актуальна, связана с конструированием будущего постсоветского пространства, но и тогда каждый вкладывал в нее свой смысл. В сумме же это была некая альтернативная евразийству концепция будущего России. И ключевую роль в ней играл союз с Украиной, которая вместе с Восточной Европой связывала бы РФ с Европой. Иначе говоря, будущее страны виделось не в категориях «евразийского чучхэ», не в конфликтно-корпоративном пространстве нынешней российской государственности, но сложной, симфоничной конструкции, выстраиваемой поверх прежних барьеров. Однако не зря на Руси говорили: «Услужливый дурак опаснее врага». Как евразийство подверглось уплощению и извращению, так и «Русский мир», став политическим лозунгом, приобрел качества токсичности, привел к сокращению вариантов позитивного будущего для России и утрате ею конструктивной стратегической инициативы на постсоветском пространстве.

— Почему?

— Из-за Крыма и Донбасса. «Аннексия» Крыма и «вмешательство» на Донбассе — это стратегическая катастрофа для России. Если пытаться суммировать негативные последствия всего этого, не хватит пальцев на руках. На тот момент, по разным оценкам, от двух третей, до трех четвертых населения Украины положительно относились к России. Сейчас, опять же по разным оценкам, это соотношение изменилось едва ли не на противоположное. И это надолго, если не навсегда. Далее, это разрушило геоэкономическую стратегию создаваемого на тот момент Евразийского экономического союза. Было четыре вектора у отстраиваемой и перспективной газотранспортной системы России. И были хорошие позиции на европейском рынке, находившемся в преддверии перемен из-за появления в мире новых серьезных продавцов энергоносителей. Новая ситуация сказалась на проекте «Южного потока», а затем и «Турецкого потока», резко сократив его. Стремление вывести из игры УкрГТС привели к необходимости прокладки «Северного потока – 2». Следующее следствие — санкции, они создают ряд обременений, прежде всего в технологической и финансовой сфере, нарушают внешнеэкономическую стратегию.

Экономические потери страны просматриваются сразу по нескольким направлениям, и санкции здесь не самое разрушительное следствие событий. Наиболее чувствительное для экономики следствие — возобновление гонки вооружений, которую СССР еще как-то мог себе позволить, а РФ — нет. Геополитическая ситуация также резко ухудшилась для России: НАТО обретает второе дыхание и приобретает антироссийскую направленность. Россия утрачивает прежние позиции в международных организациях и вынуждена покинуть некоторые из них, включая G8, вновь ставшую G7. Список можно продолжать.

— Некоторые ученые на Западе называют Россию и «Русский мир» наследниками «Великой Тартарии», или Татарии — великой империи, простиравшейся некогда от современного Пекина до Будапешта. И, дескать, все беды России связаны с этим «диким наследием», Европа много раз пытались привести ее к вестернизированному цивилизационному знаменателю, но терпела неудачи. Насколько «Русь и Степь», как называл их Лев Гумилев, повлияли друг на друга?

— В какой-то степени это продолжение разговора об идентичности. На картах до XIX века западная граница России по Днепру порой указывалась как граница Тартарии. Царский титул знаменует обретение ордынского наследства, преобразуемого Петром в интернациональную империю русских подданных, а Советский Союз в категориях «лагеря социализма» приблизительно восстанавливает контур Орды в период ее максимальной экспансии. Затем следует обрушение, как, впрочем, произошло и с Ордой.

Актуальной становится проблема пересборки, ее сроков и версий. Прогнозирование версий будущего России в значительной мере усечено разными обстоятельствами. Но при нынешнем развитии ситуации в стране вряд ли удастся избежать очередной смуты. Рассматривая же возможности ключевых игроков на будущем пространстве и сопрягая их с прогнозами относительно изменения конфессионального баланса, одним из наиболее интересных персонажей представляется Татарстан. Дело не только в национальной идентичности, хотя само по себе это серьезный смысловой, культурный ресурс. Равно как наличие элементов амбициозного государственного строительства в постсоветское десятилетие. Татарстан имеет несколько взаимосвязанных, причем не самым конфликтным образом, уровней корпоративности — этно-национальной, региональной, промышленной, административной (хотя это может показаться чересчур смелым утверждением). Есть хорошее местоположение в центре Поволжья. Есть определенная возможность интеграционных функций. Есть свои ресурсы.

«Путин уверен, что все козыри у него. А Лукашенко понимает, что Путин именно так эту ситуацию и видит»Фото: kremlin.ru

«ПЛАНИРОВАТЬ ПРОСТО, ВОПЛОЩАТЬ СЛОЖНО»

— В январе посол в Беларуси Михаил Бабич заявил, что российская часть межправительственной группы по развитию интеграции приступила к инвентаризации всех положений договора о Союзном государстве. Кому и зачем это вдруг понадобилось?

— Умозрительный ответ вроде бы лежит на поверхности: создать новую политическую конструкцию и ввести новые правила игры. Вопрос в реализации. Как было с ЕАЭС и воплощением проекта. Там выстроить политический контур не удалось. В рамках Союзного государства, на первый взгляд, проще, но, чтобы реализовать сложную политическую конструкцию, нужно иметь способности к политическому конструированию. Современный политический класс России таким способностями не обладает. Ну и знаменитая фраза о двух медведях в одной берлоге. Это больше касается Лукашенко, потому что Путин уверен, что все козыри у него. А Лукашенко понимает, что Путин именно так эту ситуацию и видит.

Лукашенко вообще оказался довольно виртуозным политиком: не имея серьезных ресурсов и рычагов влияния, столько лет крутиться. И сдал только один стратегический объект — газотранспортную систему. Впрочем, у Беларуси есть определенный ресурс в запасе — китайский джокер. Для Китая Беларусь — выгодная площадка для промышленной экспансии в Европу, поскольку позволяет производить и реализовывать товары с белорусскими клеймами, собранные на белорусских заводах, качественно и высокотехнологично из китайских компонентов. Это идеальное сочетание ресурсов и возможностей могло бы стать для Беларуси альтернативой российской энергетической подпитке экономики и в определенной степени гарантией политической независимости. Но для того, чтобы эта сцепка заработала в полной мере и в полном объеме, Беларуси нужно кардинально улучшить свои отношения с Европой, не разрушая их с Россией. В общем, для страны приближается момент истины.

— Другой актуальный территориальный вопрос — ситуация вокруг Курил. Согласно опросам, россияне против передачи островов Японии, но, как известно, нынешнюю власть такие вещи не останавливают. Мы отдадим спорные острова?

— Страна — это люди, а не территории. Если бы проблема Курил была урегулирована в свое время, многое бы выглядело иначе в истории СССР и России. Проблема островов заблокировала возможность широкого и взаимовыгодного советско-японского сотрудничества с впечатляющей перспективой. Тут видится возможность инфраструктурных коммуникаций с Японией и регионом, причем за счет Японии. Далее — продление газотранспортного маршрута и возможностей сахалинских нефтяных месторождений, создав энергетическое кольцо в регионе, используя в том числе корейский ресурс и перспективы развития ситуации на полуострове.

Что же касается реакции населения, то абсолютное большинство может быть и против, но вот массовых протестов после пробного вброса информации о судьбе Шикотана и гряды Хабомаи, в общем-то, не было. И определенный опыт есть: передача амурских остров Китаю в свое время прошла без особых проблем, как и урегулирование некоторых других территориальных вопросов. Но сейчас меняется само отношение к органам власти в целом, а их деятельность все чаще демонстрирует огрехи. Реализация же японско-корейского комплексного проекта во всей его полноте — задача достаточно сложная, если не сказать филигранная.