Сергей Черняховский: «Нынешний упадок и кризис либеральной идеи означает лишь одно: объективно существует возможность её реинкарнации в качестве нового, отвечающего требованиям XXI века проекта» Сергей Черняховский: «Нынешний упадок и кризис либеральной идеи означает лишь одно: объективно существует возможность её реинкарнации в качестве нового, отвечающего требованиям XXI века проекта» Фото: © Павел Лисицын, РИА «Новости»

«КОММУНИЗМ — НАИБОЛЕЕ РАДИКАЛЬНОЕ И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ ЛИБЕРАЛИЗМА»

Если говорить о том, что либеральная доктрина на данный момент исчерпала себя, — нужно понять, что мы имеем в виду: либерализм как идеологию, провозгласившую ценности Свободы и Разума, утверждавшую, что каждый человек от природы рождается не рабом, а свободным и, в силу своей природы, достаточно разумен, чтобы иметь право и способность распорядиться этой свободой, если не будет лишён собственности, — или авантюристическую и лицемерную практику ограбления людей и стран, характерную для мира уже три столетия, а для нашей страны — последние три десятилетия?

Вполне справедливо и заслуженно обличая тех, кто сегодня называет себя либералами в России, следует понимать, что от либерализма можно отказываться, чтобы двигаться дальше и выше — к обществу Познания и Созидания, а можно — чтобы двинуться от него в прошлое, к Средневековью, к признанию исходной несвободы и неравенства людей. К сожалению, второй вариант в нашем обществе сегодня намного популярнее и влиятельнее, чем первый.

Либерализм как идеология рождён, в целом, эпохой Просвещения.

Его системные ценности — признание того, что человек от рождения свободен и равен по своим естественным правам любому иному человеку; что он — существо разумное и имеет право самому распоряжаться своей свободой. Утверждение о том, что на деле человек только тогда становится свободным, когда обладает собственностью, — ведь материально не обеспеченный человек оказывается лишён и возможности реализовать свои естественные права.

Базовая политическая доктрина либерализма заключается в том, что не человек должен служить власти, якобы данной свыше, а власть должна служить человеку, что государство — не высшая ценность, не бог, не абсолют, а всего лишь инструмент, созданный людьми для решения их общих задач, необходимое условие существования общества, пока общество не сможет обойтись без государства. А потому государство обладает и должно обладать властью лишь в той мере, в какой оно опирается на так или иначе выраженную волю народа. Воля народа — выше не только воли власти, но и воли закона, обретающего силу лишь постольку, поскольку таковой опирается на волю народа. Источником и единственным окончательным носителем власти является народ.

Можно ли оспаривать или отвергать эту выдвинутую либерализмом концепцию прав человека, положенную в основание всей современной политической жизни, в том числе — в Декларацию прав человека ООН 1948 года? Конечно, можно, но это, на мой взгляд, бессмысленное и контрпродуктивное занятие.

С экономической доктриной либерализма дело обстоит сложнее. Весьма распространено убеждение, что она базируется на рыночном фундаментализме, предусматривающем абсолютно свободную и стихийную игру производящих и потребительских действий каждого человека. абсолютизации экономической стихийности.

Либерализм дал миру три исторические воплощения: классический либерализм, имевший в себе всю названную аксиологию (свобода, разум, собственность), политическую доктрину демократии, разделения властей, контроля гражданского общества за государством и экономическую доктрину «смитовского» рынка: минимум государственного вмешательства, свободная конкуренция, «невидимая рука» и т. п.

Либерализм говорил о приоритете рыночного регулирования в XVIII–XIX вв. — тогда, когда национальный и, в особенности, мировой рынок действительно выполнял эту функцию в силу относительной неразвитости экономических отношений. Но реализация этих подходов уже к концу XIX века привела к череде кризисов, восстаний, революций и т. п. В результате классический либерализм оказался под таким морально-концептуальным прессингом марксистского социализма, потеря им морального и научного авторитета была настолько очевидна, что пришлось выбирать: либо уходить с исторической арены, либо меняться.

В результате началась переработка (Т. Грин) экономической составляющей данной идеологии. Суть её заключалась в том, что было признано: рынок не обеспечивает эффективного экономического регулирования, не обеспечивает равных прав работодателя и рабочего, не обеспечивает равных стартовых условий для граждан. Поэтому государство обязано вносить свои коррективы, выступая регулятором рыночных отношений: оно должно гарантировать права наёмного работника перед лицом собственника, регулировать производство в интересах общества, обеспечить гражданам равные стартовые условия для будущего экономического и социального соревнования, обеспечивая получение образования, охрану здоровья, право на труд, социальные гарантии в старости.

Наиболее успешной реализацией этой концепции «нового либерализма» стал «Новый курс» Ф. Рузвельта, означавший исторический конец классической рыночной экономики и открывший дорогу современным «социальным государствам» Запада. Отдельно отметим, что этот триумф в значительной степени стал возможен благодаря успехам плановой экономики СССР.

Либералы считали, что залог экономической независимости человека — институт частной собственности, которая в идеале должна быть у каждого. Коммунисты указывали, что частная собственность ведёт к тому, что большая часть общества оказывается лишена её в пользу богатого меньшинства, поэтому частная собственность как экономическое явление должна быть уничтожена. Излишне уточнять, что в данном случае под собственностью имелась в виду собственность на средства производства, а не на зубные щетки, телевизоры, квартиры и т. п.

То есть, по сути, коммунизм — не только «двоюродный брат» либерализма, но его наиболее радикальное и последовательное воплощение.

Когда после Второй мировой войны либерализм и коммунизм победили своих цивилизационных конкурентов, борьба вокруг различий между ними составила целую историческую эпоху «холодной войны» как противостояния не только государств СССР и США, не только социально-политических систем социализма и капитализма, но также — идеологий коммунизма и либерализма. И это была борьба исходно родственных проектов, родственных начал, в которой различия вышли на первый план именно за счёт того, что общее сходство принималось как неоспоримое.

Обе идеологии объединяли следующие черты: исходная вера в совершенство человека и его потенциальную способность к саморазвитию, то есть антропологический оптимизм; вера в историю и исторический прогресс, то есть признание того, что человек способен делать выводы из своей прошлой деятельности и идти к лучшему мироустройству.

При этом предполагалось, что человек — это главное, а формы, в которых люди объединяются для своего существования (нации, государственные устройства, партии и т. п.) — вторичны и инструментальны. Что и отличало оба этих течения прогрессизма от традиционалистских течений консерватизма и национализма, где человек рассматривался как феномен, вторичный по отношению к тем или иным высшим началам: нации, богу, государству, традиции и т. д.

Когда СССР провозгласил амбициозный проект «построения материально-технической базы коммунизма к 1980 году», «новый либерализм» попытался ответить проектом «Великого общества» Л. Джонсона. Споры о том, почему последний провалился — идут до сих пор. Но поражение этого проекта привело к активизации «нового консерватизма», который, в отличие от «нового либерализма» варианта, вернулся к рыночной экономической доктрине А. Смита, что в персонализированном виде связано с именем Милтона Фридмана.

То есть либерализм в ХХ веке отказался от рыночной теории, а консерватизм её перенял, в отличие от политической доктрины демократии. Далее первый вырос в «неолиберализм», давший триаду ценностей «демократия, государственное регулирование, моральные ценности (ответственность, совесть, сочувствие и т. п.)», а второй — в «неоконсерватизм» Р. Рейгана и М. Тэтчер, где определилась другая триада: «авторитаризм, рынок, традиционные ценности».

Некую путаницу вносило то, что многие из «новых консерваторов» — а к их числу относились и Фридман, и Хайек, и Поппер, — настаивали, что именно они являются «настоящими» либералами, поскольку отстаивают смитовскую экономическую теорию. Отсюда родилось некое различение либерализма вообще и т. н. «экономического либерализма», характерного для «неоконсерватизма».

Нынешний упадок и кризис либеральной идеи означает лишь одно: объективно существует возможность её реинкарнации в качестве нового, отвечающего требованиям XXI века проекта. 

Этот проект должен решать следующие задачи:

— возврат к демократизму, признанию власти народа и своей обязанности служить ему — как высшим началам своей идеологии и политики;

— выработка модели развития общества в условиях замещения рынка новыми формами организации экономических процессов, в условиях превращения знания и информации в основную производительную силу, в условиях появления новых производственных групп, когда обладание интеллектуальным капиталом становится выше и значимее обладания капиталом финансовым.

В XVIII веке либерализм родился как выражение интересов ведущего и передового класса своего времени — предпринимателей. В XXI веке обслуживать интересы этого класса — всё равно, что в XVIII веке присягать на верность феодальным баронам. Поэтому либерализм получит новый исторический шанс лишь в том случае, если сумеет понять, узнать и назвать тот новый класс, который связан с производством интеллектуального богатства и воспроизводством интеллектуального капитала; если сумеет сказать и выразить то, что нужно этому классу, а не классу экономических спекулянтов — финансовых олигархов, признав старых собственников теми, кем они всё больше становятся — помехой на пути развития Истории, Человека, его Разума и Свободы.

В XVIII веке либерализм, если понимать его как идею общества свободных в своей созидательной деятельности людей, и предполагал свободу рынка, разрушая феодальную отсталость и замкнутость; в XXI веке, чтобы оставаться либерализмом в этом смысле, он должен суметь отказаться от идеи рынка и частного предпринимательства.

То есть уже сегодня либерализм, чтобы остаться либерализмом, — должен перерасти в коммунизм. Но не «коммунизм общинников», предполагающий нивелирование человека в общине, а коммунизм коммунаров, предполагающий содружество свободных людей во имя общего дела.

ИСКРИВЛЕНИЕ ИМЁН

Либерализму в России исторически не повезло. Сначала, в эпоху его становления, он вообще не имел какой-то широкой и устойчивой опоры в российском обществе, что нагляднее всего показало восстание декабристов. Затем, на рубеже XIX–XX веков он, слабый и весьма умеренный, оказался не просто зажат между противоборствующими силами самодержавия и революции, но перемолот ими в политическое ничто. Наконец, на излёте ХХ века осуществляемая от имени либерализма власть привела страну к такой смуте и экономической катастрофе, которую вряд ли простят будущие поколения. Поэтому, когда говорится о предельной дискредитации для отечественного общества слов «либерализм» и «либералы», — говорится правда.

Но сегодня дискредитированы не только эти слова, а практически все имена политических течений и мировых идеологий. Так оказались дискредитированы имена «социализм» и «коммунизм», затем — «либерализм» и «демократия». Сегодня мы приближаемся к дискредитации имён «консерватизм» и «патриотизм». Не говоря уже о «национализме», который, после его практического воплощения в форме национал-социализма, в том числе — на Украине, всегда будет восприниматься в России как абсолютное зло, несмотря на отчаянные попытки определённой генерации публицистов поднять знамя национализма на фоне дискредитации остальных идеологий.

И в этом отношении мы сталкиваемся с гигантской опасностью цивилизационного порядка, характерной для общей энтропийной эрозии постмодернизма: разрушением смыслов и обесцениванием имён как таковых. В результате возникает поле, где смыслы невозможны в принципе, а имена — ничего не значат, поскольку всякий в сугубо ситуативных целях может присваивать себе любое из них, не отвечая за соответствие данного имени его исходному смыслу.

Если же смыслов нет, если имена произвольны, то нет и человека, поскольку главное в человеке — не столько биологические признаки его принадлежности к виду homo sapiens, сколько те смыслы, которые он принимает и которые для него достаточно значимы, чтобы платить за служение им своей жизнью.

Иногда говорят: не стоит выяснять, был ли осуществляемый в России в 90-е годы курс курсом либерализма, поскольку достаточно, что авторов его называли либералами, и уже потому он должен быть проклят. Однако тем самым утверждается, что не важно, с какой смысловой сущностью мы имеем дело; не важно, истинное ли имя она носила, — а важна кличка, которую она себе присвоила. И это — также один из моментов смысловой энтропии, один из векторов разрушительного влияния постмодерна.

Если слово «коммунист» сегодня общеупотребительно в смысле «честный парень, но то ли дурак, то ли неудачник», то слово «либерал» твёрдо приобрело значение «сукин сын». Почему и каким образом было дискредитировано имя «либерал» и насколько были собственно либералами те, кто себя так называл, — отдельный вопрос, который будет рассмотрен чуть ниже. Но коммунизм, в конечном счёте, был дискредитирован Горбачёвым и другими «перестройщиками», которые сегодня сами называют себя антикоммунистами. Всё, к чему привела эта дискредитация, наглядно видно как в электоральном пространстве, так и в пространстве партийного строительства. А те, кто продолжает публично называть себя либералами, — подчас прямо отрекаются от демократизма, заявляя нечто подобное тому, что «либералы и не могут быть в большинстве; это немногие избранные, чей удел и трагедия — противостоять вечно тёмной массе». Будучи артикулированы в публичном пространстве, такие «мессиджи» в ещё большей степени настраивают большинство общества против тех, кто продолжает позиционировать себя в качестве «либералов».

Так, перевороты, осуществлённые на рубеже 1980-х—90-х годов в странах Восточной Европы и направленные на свержение социалистических режимов, осуществлялись под флагами «либерализма» и «демократии». Но сразу было замечено, что их ведущие силы не имели не только представления о ценностях либерализма как такового, но и не обладали демократическим измерением, поскольку и знамена либерализма, и демократические процедуры использовали только в целях борьбы против своего противника — коммунизма, одновременно принося в жертву этой борьбе все ценности либерализма.

Данное явление было детально проанализировано польским политологом Ежи Шацким и названо им «протолиберализмом». Чем-то, имеющим такое же отношение к либерализму, какое «морковный чай» Третьего рейха имел к цейлонскому чаю.

В чём сущность бывших «прото-», а сегодня, поскольку они уже выросли и окрепли, — скорее, «квазилибералов»?  Не принимая, по тем или иным причинам, идеологию коммунизма и социалистическое общественное устройство, они весь смысл своей деятельности видят в разрушении последних. В той степени, в какой лозунги либерализма, идеи демократии, прав человека, свобод и т. п. могли быть использованы для атаки этих целей, — они использовались. В той степени, в какой они могли обеспечить благожелательное отношение стран-конкурентов, заинтересованных в ослаблении восточных соседей, — они использовались тем более. Но сами базовые ценности и постулаты либерализма при этом не понимались и не реализовывались.

Грубо говоря, либералы выступают против коммунистов, когда полагают (верно или нет — в данном случае неважно), что те ущемляет свободу человека, его естественные права и нормы демократии. В ситуации, когда либерализму приходится сталкиваться с более реальной угрозой, исходящей со стороны консерватизма, авторитаризма, фашизма и т. д., —либерал всегда идёт на союз с коммунистами против этой угрозы.

Квазилиберал выступает против коммунизма всегда, поскольку его суть — не борьба за свободу, а борьба против коммунизма. И ради победы в этой борьбе он всегда готов принести в жертву и свободу, и демократию. Если квазилиберал видит на политическом поле консерватора или фашиста, то всегда видит не общего с коммунизмом врага, а союзника в борьбе против коммунизма — и спешит к нему за поддержкой, забывая обо всех своих свободолюбивых лозунгах (последний по времени наглядный пример — Украина).

Но «либерализм» (как, впрочем, и «коммунизм») — это не самоназвание той или иной группы более или менее удачливых политических активистов (или авантюристов). Либерализм — это мировая идеология, одна из ведущих политических идеологий мира. Это концентрация комплекса ценностных, политических и — что, кстати, менее константно — экономических доктрин, определённым образом трактующих мир, верифицирующих его и зовущих к его преобразованию.

Лицо либерализма — не Чубайс с Гайдаром и уж совсем не Новодворская с Альбац.

Лицо либерализма — это Вольтер и Дидро, Гольбах и Франклин, Гоббс и Локк; далее, между прочим — Руссо, Американская революция вместе с Великой Французской, Том Грин и Франклин Рузвельт.

Это явление такого масштаба, которое просто по своей исторической значимости и масштабу своих проявлений не может быть отвергнуто или исчезнуть вследствие каких-то политических или экономических авантюр. 

НАСЛЕДНИКИ ЛЖЕДМИТРИЯ

Сегодня в России люди, называющие себя либералами и говорящие от имени либерализма, не имеют практически никакого отношения к либерализму и являются одним из основных деструктивных элементов нашего общества. Это даже не «дети лейтенанта Шмидта» из романа «Золотой телёнок», а своего рода «наследники Лжедмитрия», ввергнувшие Россию в процессы хаоса, деградации и распада.

Другая сторона этой трагедии состоит в том, что оппоненты этих «либералов» признали за ними их самоназвание и, вполне обоснованно упрекая их как в безумных экономических и политических экспериментах 1990-х гг, так и в сегодняшней иногда откровенно провокационной, а часто откровенно коллаборационистской деятельности и работе на мировых конкурентов России, — вместе с ними клянут и сам либерализм.

В результате с одной стороны дискредитируется одна из важнейших политико-теоретических составляющих мирового развития, а с другой — неоправданно завышается статус «квазилибералов», которые в собственно либеральном обществе были бы признаны безусловно нерукопожатными и подвергнуты повсеместному остракизму, ибо они, в подавляющем большинстве своём, не приемлют основные ценности либерализма: Свободу, Разум и Собственность.

Они не приемлют ценность Свободы — поскольку понимают её исключительно как свою собственную свободу от интересов общества и требований его большинства. Осуществляя свои эксперименты в 1990-е годы, «либералы» типа Гайдара, Чубайса и Ко не исходили из требований общества, а навязывали обществу свои требования: и в проводимой ими политике, и в своем вольном обращении с правом и результатами народного волеизъявления.

Они не приемлют ценность Разума — поскольку не признают изначальной разумности человека и народа, а потому считают любую точку зрения, отличную от своей, — неразумной и ненужной, даже если это точка зрения большинства общества, присваивая исключительно себе право на владение некоей «высшей истиной».

Наконец, они не приемлют даже ценность Собственности — поскольку все свои эксперименты 1990-х гг. строили не на принципе гарантии собственности для всех граждан, а на лишении собственности большинства с целью наделения ею меньшинства общества. Они не приемлют принцип народного суверенитета: ни в том смысле, что отрицают право народа на самостоятельное развитие, а требуют его подчинения тем или иным нормам, провозглашенным другими странами и правительствами универсальными; ни в смысле признания подчинённости власти желаниям и требованиям народа. Каждый раз, когда оказывается, что в своих оценках и предпочтениях большинство общества расходится с мнением «квазилибералов», — те объявляют это большинство или даже всё общество «неразумным», «больным», «отсталым» и стремятся любыми мерами, вплоть до массовых расстрелов, подавить своих оппонентов и сделать то, что считают нужным.

Они также не приемлют отказ современного либерализма от рынка и необходимость перехода к регулируемой экономике, по-прежнему требуя повсеместного применения моделей организации экономики XVIII века, любой шаг к регулированию и плану объявляя порочным, ведущим к бюрократизации и диктатуре.

Они не приемлют идею ответственности государства за экономику и за создание равных стартовых условий для всех граждан. С их точки зрения, каждый человек сам должен платить за своё образование, за медицинское обслуживание, сам должен копить деньги на случай лишения работы и на своё обеспечение в случае нетрудоспособности по старости, по болезни или по иным причинам. Если же у человека этих денег нет и скопить их не удалось — значит, он является неконкурентоспособным «лузером» и не может претендовать ни на какие формы общественного обеспечения, за исключением минимальных подачек благотворительности. То есть, с их точки зрения, в отличие от точки зрения самого либерализма, человек не имеет от рождения никаких социальных прав и рассчитывать может лишь на то, за что сможет заплатить, — а потому должен посвящать свою жизнь исключительно заботе о том, как раздобыть средства к существованию и обогатиться любыми средствами.

Когда раз за разом те или иные представители финансовой элиты России озвучивают идеи сократить расходы, увеличить рабочий день, повысить пенсионный возраст, сократить бюджетный дефицит и т. д. — они, по сути, признают, что у них не хватает денег на выполнение бюджетных и социальных обязательств государства.

Но если это так — значит, они не справляются со своей работой. Работа финансовой властей (прежде всего — Минфина) заключается не в том, чтобы хранить деньги и объявлять об их недостатке — их работа заключается в том, чтобы деньги искать и создавать. В противном случае мы имеем не министерство финансов и даже не бухгалтерию, а кассу с кассиром.

Есть два подхода к экономике. Один сводится к логике «Что бы продать?», второй — к логике «Что бы произвести?»

Те, кто сегодня выдает себя за либералов, — наследники фридман-рейган-тэтчеровского «монетаризма», восходящего к меркантилизму Кольбера.

Логика меркантилистов, унаследованная монетаристами: собирать деньги, в этом своём качестве выступающие «сокровищем», и жёстко контролировать расходы. Логика либералов совсем иная — обеспечивать развитие производства.

С точки зрения меркантилистов-монетаристов, главный закон экономики — не тратить больше, чем имеешь, а лучше — тратить значительно меньше, осуществляя максимально возможное накопление. Чем меньше государственные расходы — тем лучше.

С точки зрения либералов, главный закон экономики — развитие производства: чем больше денег в это вложено, тем больше будет продукт производства и тем больше становится общественное достояние.

Логика российских финансовых руководителей одна и та же: не создавать ценности, а взять их у кого-нибудь. Если нет денег на образование — нужно сделать его по возможности платным. Нет денег на музеи — пусть музеи думают, как «самоокупаться». Не хватает денег на обеспечение достойного пенсионного обеспечения — надо повысить пенсионный возраст и тем самым сократить количество пенсионеров, заставив одних граждан оплачивать старость других.

Это — та самая логика «Отнять и поделить!», которую «либералы» любят приписывать большевикам. С двумя существенными отличиями: во-первых, большевики отнимали у богатых, чтобы поделить между бедными, тогда как нынешняя российская власть норовит отнять у бедных, чтобы поделить между богатыми; а во-вторых, большевики, отнимая у богатых, стремились, прежде всего, не раздать экспроприированные средства неимущим, а использовать эти деньги для развития производства — и уже там предоставить рабочие места неимущим, чтобы делить продукт промышленного производства и его денежный эквивалент.

Богом большевиков было производство. Бог современной власти — раздел. В этом отношении можно сказать, что большевики в известном смысле были большими либералами в экономике, чем Гайдар, Чубайс и Силуанов с Набиуллиной.

Большевики были единомышленниками Адама Смита и классических либералов, а современные российские экономические правители — единомышленники Кольбера и меркантилистов. И последние двадцать лет они занимаются перераспределением и проеданием созданного большевиками. Поэтому большевики были «государственными капиталистами», а генерация правящих последние двадцать лет Россией «экономиксистов» — не более чем казначеи феодального домена.

Конечно, даже в этих рамках есть отличие между 1990-ми и 2000-ми гг. На первом этапе распродавалось всё, что угодно, — и по любой цене. На втором — конъюнктура изменилась, и появилась возможность сосредоточиться на экспорте сырья по растущим ценам.

Но распродажа, даже самая выгодная, может разве что увеличить объём сокровищ, но не способна увеличить совокупное достояние общества.

А экономические руководители России не понимают категорию производства как такового, поэтому общественное богатство страны сокращается, в то время как богатство «избранных» растёт. И это, в свою очередь, означает, что богатство «избранных» — вовсе не результат их производственной деятельности, а результат присвоения ими общественного богатства — то есть сугубо экспроприаторская деятельность.

Врач и учитель получают сегодня меньше, чем получали четверть века назад, поскольку их доля присваивается «верхушкой» общества. Со всеми выводами из данного факта, которые каждый делает исходя из своего личного темперамента.

Власть не знает — даже если предположить, что хочет, — как  исправить эту ситуацию, поскольку неспособна сформулировать модель экономики, построенной на развитии производства. Она напоминает бояр, описанных Алексеем Толстым в романе «Пётр Первый», которые рассуждали о том, как пополнить государеву казну: дальше предложений обложить налогами то лапти, то заточку инструментов их фантазия не заходила.

Дело в том, что операцию «продать товар, получить деньги, и купить другой, нужный товар», — она, наша власть, ещё понимает. А вот операцию «вложить деньги, произвести товар большей стоимости, чем вложена, и продать его», — не понимает. Она не умеет делать то, что умел любой капиталист XVIII века — организовывать производство прибавочной стоимости.

Экономическая власть в современном мире не может быть только «ночным сторожем» (это приемлемо, если производство способно развиваться без государственного вмешательства, что в XXI веке уже невозможно), а тем более — всего лишь сборщиком дани и коллективным вымогателем средств у неимущих в целях обеспечения гарантий для имущих.

То есть нынешние российские «либералы» вообще не имеют ничего общего с либерализмом в любом его историческом воплощении. Это — не либералы. Они — самозванцы, произвольно взявшие себе чужое имя и прикрывающие, как маской, свою сущность великими именами Вольтера и Дидро, Грина и Рузвельта, что позволяет им выступать в качестве респектабельного и цивилизованного политического течения, хотя в основе данной идеологии — предельный элитаризм и разделение человечества на две категории или даже расы: «сверхчеловеков», имеющих право властвовать и принимать решения о судьбе всех остальных, — и «недочеловеков», имеющих право лишь слушаться первых и кормить их своим трудом.

ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ ЛИБЕРАЛОМ СЕГОДНЯ?

Быть либералом сегодня в России значит не звать к рынку, а требовать в экономике введения государственного регулирования и контроля за ценами, а в политике — к гарантиям политической деятельности оппозиции, предоставления ей эфирного времени, сопоставимого с временем, которое имеет власть, либерализации партийного и выборного законодательства, ограничения вмешательства государства в жизнь гражданского общества, создания независимого суда и ответственного перед парламентом правительства.

В социальной сфере — необходимо требовать гарантий бесплатного образования и здравоохранения, реализации права на труд в соответствии с интересами личности, повышения оплаты труда до уровня европейских стран, установления размера пенсий на уровне средней заработной платы по стране.

В сфере морали — добиваться утверждения норм ответственности граждан и власти перед обществом, признавать совесть непременным атрибутом социального, экономического и политического действия, утверждать сочувствие к страданиям как норму общественной жизни.

Если мы можем назвать, какие партии, силы или политические действия в современной России соответствуют данным критериям, — мы можем сказать, кто в России является либералом.

Если таких нет — значит, в России сегодня нет либералов (что не означает невозможности их появления).

Но, во всяком случае, нет абсолютно никакого смысла отдавать это имя и это большое и значимое мировое явление в приватизированное владение кучке самозванцев, обоснованно заслуживших ненависть народа.

И — ещё раз! — признавая исчерпанность доктрины либерализма, что мы имеем в виду: отказ от той политики и той доктрины, которая достаточно долгое время объявляла себя либерализмом, или же отказ от сущности идеи свободного общества, где каждый человек свободен, разумен и экономически независим и никем не может быть порабощён.

Отказавшись от истинного либерализма, мы обрекаем нашу цивилизацию на вымирание и самоуничтожение.

Сергей Черняховский

«Завтра», 19.09.2019