Завтра казанская галерея современного искусства «БИЗON» откроется для публики на новом месте — она займет два этажа ТРК «Родина» на главной пешеходной улице города. Масштабному открытию — не менее масштабная выставка: в галерее будут представлены инсталляции известного московского художника Дмитрия Каварги. В интервью «БИЗНЕС Online» он рассказал, почему его творчество не подходит под определение sci-art, каким он видит дальнейшее развитие человека и как исчезают его работы.
В галерее современного искусства «БИЗON» будут представлены инсталляции известного московского художника Дмитрия Каварги
«ДМИТРИЙ КАВАРГА — ХУДОЖНИК ЭПИЧЕСКОГО МАСШТАБА И МОНУМЕНТАЛЬНОГО МЫШЛЕНИЯ»
Дмитрий Каварга родился в Москве и получил профильное художественное образование. Свой путь в искусстве он начал с традиционной живописи и постепенно обрел узнаваемый стиль в биоморфных скульптурах и интерактивных инсталляциях. Большой цикл работ Каварги основан на синтезе искусства и технологий, созданных в сотрудничестве с учеными, программистами и инженерами. Это интерактивные кинетические sci-art-объекты, участвующие в международных выставках и фестивалях современного технологического искусства, таких как Lexus Hybrid Art, Ars Electronica, FILE Electronic Language International Festival и других.
Сейчас Каварга работает с широким спектром полимеров, служащих как материалом масштабных ландшафтных скульптур, так и миниатюрных детализированных композиций. Объекты ландшафтного искусства находятся в постоянной экспозиции в арт-парке Никола-Ленивец в Калужской области, арт-парке LA Collection’ Air в швейцарском Люцерне, в музее Сергея Курехина в Санкт-Петербурге, а также в селе Великий Двор Подпорожского района. Интерактивные работы художника демонстрируются в музее Эрарта в Санкт-Петербурге и Art4.ru в Москве.
В Казани его персональная выставка состоится впервые. Она получила название «Передняя стенка удалена», куратором выступила известный казанский искусствовед Гузель Файзрахманова. «Дмитрий Каварга — художник эпического масштаба и монументального мышления. В наше время пост-постмодернизма или трансмодернизма, постправды и других пост- очень сложно найти автора, который бы высказывался на актуальные для современного человека темы так серьезно и так масштабно, без привычной иронии, ставшей повсеместным художественным приемом», — пишет она в своей кураторской статье.
В экспозиции выставки в галерее «БИЗON» будут представлены инсталляции «Da-Da (Долой борцов с системой и психических неадаптантов!)», «Норильское вещество», так называемые керны, помещенные в вытянутые цилиндрические «колбы» (образец породы в геологии), рельефы из серии «На самом дне черные окуни» и скульптурные работы из серий разных лет. По словам Файзрахмановой, биоморфизм произведений манифестирует основное послание художника — размышления на тему конца антропоцентризма и наступления нового периода в истории человеческой цивилизации, в которой человек — не венец творения, а лишь скромная часть всего сущего.
Предрекая «необратимую мутацию человеческого тела и полный отказ от него», Каварга архивирует не только следы человеческой деятельности в виде разнообразных артефактов, окаменевших останков цивилизации, но и события, героев истории. Он как бы высекает их из среды и переносит в витрину, пробирку, аквариум — под стекло условного микроскопа историка будущего.
Генеральный информационный партнер выставки — «БИМ-радио».
«САМ ТЕРМИН SCIENCE ART ТЕПЕРЬ НАСТОЛЬКО ПОПУЛЯРЕН, ЧТО ИНТУИТИВНО ХОЧЕТСЯ ДЕРЖАТЬСЯ ОТ НЕГО В СТОРОНЕ»
— Дмитрий, вы определяете себя как «биоморфного радикала». Что скрывается за этим определением?
— На этот вопрос я отвечал много раз, а сейчас скажу так: я назвал себя биоморфным радикалом, потому что это все сильно упрощает и дает ответ сразу на цикл вопросов о том, кто ты, чем занимаешься, как называется твое направление, какие твои предпочтения и так далее. Как называют собаку Шариком. То она просто собачка с хвостиком, пушистая, с лапками, а так — «А это у нас Шарик», и все улыбаются, мол, «а-а-а, понятно».
— Ваш путь в искусстве прошел от традиционной формы — живописи — до сложных работ на стыке искусства и науки. Что повлияло на эту трансформацию?
— Наверное, нестерпимо хочется обновлений, и, чтобы внутри меня не одержал победу «учетчик шпал», я делаю творческий процесс именно творческим. Чтобы в каждой новой работе был своего рода вызов, исследование, риск. Иначе нет смысла, все слишком быстро обращается в рутину.
— 10 лет назад в одном из интервью вы не стремились определить свое творчество как sci-art. Приблизились ли вы к нему сегодня?
— Art& Science предполагает активное взаимодействие с учеными, инженерами, техниками или способность совмещать художника и ученого в себе самом. В моем случае это либо сложно, как любые другие социальные практики и взаимодействия, либо не представляется возможным вовсе. Так что нет, не приблизился. С другой стороны, сам термин science art теперь настолько популярен, что интуитивно хочется держаться от него в стороне. Впрочем, в своих новых работах я с удовольствием применяю технологии и не собираюсь останавливаться.
— А развитие технологий — это все-таки благо или вред для человечества?
— Развитие технологий — это присущее человеку качество сознания. Мы устроены таким образом, что постоянное технологическое усложнение является естественным ходом эволюционирования.Так что если посмотреть на нас из другой, отстраненной временной точки, так, чтобы была видна общая тенденция от неандертальца до человека будущего, то, разумеется, это благо. Но для всего остального на планете, конечно, нет. Это лишь плодородная среда для нашего развития, как жирная сочная гусеница для отложенной в нее личинки осы.
«ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПОДХОДИТ К РЕПЕРНОЙ ТОЧКЕ, ПОСЛЕ КОТОРОЙ ОНО ЛИБО САМОУНИЧТОЖИТСЯ, ЛИБО ПЕРЕЙДеТ В ИНОЕ КАЧЕСТВО»
— Ваши работы пронизаны апокалиптическим настроением. Может ли человечество что-то изменить, чтобы остановить этот «полет в бездну», или оно уже безнадежно?
— До конца так и не понятно, настоящий ли этот человеческий мир и существуют ли вообще другие люди… Возможно, это лишь разновидность сна — я ни в чем не уверен. В любом случае меня через какое-то время уже не станет, а значит, не будет ничего.
Если все же допустить, что мир таков, как мы привыкли думать, то человечество подходит к реперной точке, после которой оно либо самоуничтожится, либо перейдет в иное качество. Мне представляется, что оно преодолеет свою временную биологическую оболочку и сознание сможет обрести новый неорганический носитель либо модифицирует органический до неузнаваемости. Это будет электрический импульс, математическая формула либо гибридный роботизированный объект, а возможно, просто вспышка света. Но нет, это звучит слишком красиво, какая-то гадость обязательно останется.
— 2019 год прошел под знаком борьбы за экологию — эта тема поднималась во многих сферах человеческой жизни, от сбора раздельных отходов до модных показов. Есть ли перспектива у движения экоактивистов, сможет ли условная Грета Тунберг изменить мир?
— Единственное, что может сделать человечество для изменения существующей ситуации по сохранению живой поверхности планеты, — это самоуничтожение. Разумеется, никто самоуничтожаться не собирается, но вот устроить показ экомоды или потыкать друг в друга Гретой готовы почти все. Мы похожи на компьютер, вернее, сам компьютер и есть изобретенная человеком проекция собственного сознания. В этом нет места ничему природному, все предельно рационально, оптимально, математично. Если отнести компьютерный ящик с монитором в лес и поставить на землю, это будет выглядеть будоражащим внимание гротеском, таким астероидом из далекой галактики, очень странным, чуждым и таинственно одиноким. Но если мы свалим в лесу 100 тысяч тонн работающих компьютеров, леса уже не будет. Весь этот бетоноурбанистский вычерченный мир выплеснется изнутри таинственных аппаратов, и получится город — тот самый, в котором мы и существуем вместе со всеми нашими смешными призывами раскладывать мусор по баночкам.
Но дело даже не в рационалистичной технологичности сознания, а в мотивационных движущих механизмах. Помимо присущих нашему нынешнему телесному вместилищу желанию поглощать биологический корм и размножаться, в нас встроен очень четкий набор триггеров. К примеру, то же тщеславие, которое мотивирует миллионы художников ваять произведения, а бизнесменов —наращивать свои состояния до абсурдных размеров. Это делается с очень серьезными лицами, страданиями и надрывами, люди кладут жизни, выстраивают в своих головах иерархические конструкции, строгие правила, хотя это лишь встроенная механика, лишь впаянный микрочип, батарейка. И пока сама эта механика остается неизменной, ни о каком сохранении природы вести речь не приходится, это не входит в насущную картину мира.
Да, разумеется, сам я тщательно сортирую мусор, всем бумажным топлю печь, органику отдаю на переработку червякам в компостной куче, целлофан стараюсь вплавлять в скульптуры и так далее. Но при этом понимаю, что своим существованием наношу природе вред. Производство моей еды, одежды, электроэнергия, передвижения — все это ее убивает.
Работа «Обитаемое вещество» в парке ландшафтного искусства Никола-Ленивец
«ЧЕЛОВЕК ИСПЫТЫВАЕТ ТАКТИЛЬНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ, НАХОДЯСЬ В БОЛЬШИХ ОБЪЕКТАХ. ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ СО ВСЕМ ЕГО ТЕЛОМ, А НЕ ТОЛЬКО ВНУТРИ ГОЛОВЫ»
— Вам как художнику важно, чтобы ваш зритель испытал чувственный опыт при взаимодействии с вашими работами?
— Какая-либо реакция зрителя на мои работы, включая чувственный опыт, ненависть, презрение, обожание, равнодушие и так далее, мне как художнику безразлична. Люди вовлечены в собственные жизни, и все их реакции — это субъективные искажения. Как человека все эти реакции меня в разной степени трогают, но я держу себя в руках и работаю над тем, чтобы стало окончательно все равно. Но если говорить о самих работах и том, что в них заключено, то я сам переживаю чувственный и интеллектуальный опыт, создавая их. И это как раз то, ради чего я этим занимаюсь.
— Можете ли вы сказать, что ваши работы могут помочь зрителям на какое-то время почувствовать себя в параллельной реальности? Есть ли в них мотив эскапизма?
— Да-да, моя работа «Обитаемое вещество» в парке ландшафтного искусства Никола-Ленивец и особенно «Каварга-скит» в Ленинградской области созданы как раз в качестве возможности испытать подобный опыт. Любое произведение искусства — это преломление реальности, но большие объекты создаются уже где-то на стыке скульптуры и архитектуры, и, находясь внутри них, человек испытывает тактильное взаимодействие. Что-то происходит со всем его телом вместе с содержимым, а не только внутри головы, как обычно.
«ВРЕМЯ — ЭТО ОДИН ИЗ СОСТАВЛЯЮЩИХ КОМПОНЕНТОВ РАБОТЫ, ТАКОЙ ЖЕ, КАК САМ МАТЕРИАЛ»
— В 2018 году вы создали скульптуры футболистов для проекта «Полимерный офсайд» в рамках чемпионата мира по футболу. Насколько интересно было работать с этой темой и вообще реагировать на актуальные события?
— Очень часто и даже в основном все мои скульптуры и инсталляции являются реакцией на заданную тему. Как правило, получая приглашение к участию в выставке, я делаю новую работу специально. Темы бывают неожиданными и странными, но тем и интересными: они должны немножко взрывать воображение. Например, однажды я участвовал в выставке, посвященной 100-летию падения тунгусского метеорита. Или погружался в глубинные рудники Норильска, наблюдал за происходящим в недрах. Участие в проекте дадаистов заставило меня создать большую инсталляцию, которую мы привезли сейчас в галерею «БИЗON» (имеется в виду интерактивная инсталляция «Da-Da (Долой борцов с системой и психических неадаптантов!)» — прим. ред.). Одним словом, участие в той футбольной истории не явилось для меня опрокидывающим, и все получилось неплохо.
— Кроме инсталляции, в «БИЗONе» также будет представлено биоморфное «Норильское вещество». Обе работы представляют собой движущиеся объекты. Какой смысл вы вкладываете в это движение?
— У обеих инсталляций есть подробное описание, думаю, нет смысла здесь и сейчас его повторять, а стоит просто прийти на выставку. Но если говорить о движении в работах вообще, то смысл в их длительности. Время — это один из составляющих компонентов работы, такой же, как сам материал, пластмасса или металл. Взаимодействуя с движущимся произведением, мы переживаем опыт этого взаимодействия во времени, и он становится частью нас.
— Есть ли у вас предпочтения среди выставочных пространств? Как вам кажется, одинаково ли раскрывается ваша художественная идея в галереях и на открытом воздухе?
— В любом пространстве должна таиться экспозиционная интрига. Выставки в цехах заводов, лесу, научных лабораториях, на крышах домов, в канализационных коллекторах, вдоль дорог, в зоологических музеях, залах галерей — они могут быть где угодно, и чем неожиданнее, тем интереснее. В таких местах происходит диалог объектов искусства со специфической средой и появляются новые смыслы, контексты и прочтения. Но и в выставочных пространствах галерей и музеев бывают интригующие неожиданностью экспозиционные ситуации. С галереями, как коммерческими институциями, на постоянной основе я больше не работаю. Так что каких-то рутинных экспозиций в одном и том же помещении уже и не припомню.
— В одном из интервью вы говорили, что у вас в планах — создание парка биоморфной скульптуры с привлечением артистов разных стран. Как продвигается этот проект?
— Чтобы создать такой парк, необходим ресурс, которого пока нет. Сама идея такого парка в отдаленной лесной глуши Ленобласти утопична, хотя именно этим она мне и нравится. Встраивать большие современные абстрактные скульптуры в сердцевины болот, на потаенных лесных тропах, на стволах деревьев, чтобы их заселяли живые существа, растения, плесень… Чтобы природа их вбирала в себя и они растворялись в ней. У нас все получится.
«Искусство для меня — это время самой жизни, очень живая, изменчивая в своем движении практика»
«МНОГИЕ МОИ РАБОТЫ УЖЕ ИСЧЕЗЛИ. БОЛЬШИНСТВО ИЗ НИХ Я ПУСТИЛ В ТЕЛА НОВЫХ»
— Как вы оцениваете состояние современного искусства в России и арт-рынка? Что необходимо художнику, чтобы стать успешным и должен ли он гнаться за этим успехом?
— Меньше всего мне хочется выступать экспертом состояния современного искусства в России. Да, какое-то состояние у него есть, и ладно. Что до успешности, то это совсем гибкое в определении понятие. Я знаю некоторых художников, очень стремящихся к этому призрачному успеху, — они ходят на закрытые вернисажи в хорошей одежде и выкладывают фото себя в «Инстаграме». Наверное, они делают еще много интересных вещей, что в итоге приносит им деньги, например. Если это признаки успешности, то они добиваются своей цели. Если не делать совсем никаких телодвижений навстречу своему «успеху», то недалеко и до отчаяния, за чертой которого творчество становится некой разновидностью одержимости. Я больше верю во внутреннюю настройку внимания и всех устремлений. Если верно и неуклонно концентрировать луч своего жизненного вектора, то все случится само собой. А что не нужно — не случится.
— Вы отличаетесь от большинства художников даже тем, что в открытом доступе не найдешь ваших фотографий. Это по-прежнему нежелание «выпячивать» свою личность рядом с работой?
— Да, но это делается не для того, чтобы отличаться от других и именно что выпячиваться. Я бы предпочел совсем не акцентировать внимание на личности, это лишний раз очерчивает ее границы и ведет в дальнейшем к постепенному «окукливанию».
— Изменяется ли ваша личность под воздействием работ? Как происходит ее трансформация?
— Можно сформулировать иначе — меняется ли тело от воздействия работ? Да, оно стареет, производство работ токсично. Меняется ли что-то еще? Накапливается опыт, обновляются идеи, появляются новые нейронные связи в мозгу, а старые разрушаются. Становится меньше желаний, потому что их смысл постепенно развеивается.
— Какую из работ на данном этапе вы бы назвали наиболее соответствующей и раскрывающей вашу личность?
— Не могу назвать такую работу. Все же искусство для меня — это время самой жизни, очень живая, изменчивая в своем движении практика. Собственная личность — тоже весьма спорная в определении субстанция, отблески которой я и архивирую в виде готовых работ.
— Думали ли вы о том, сохранятся ли ваши работы спустя 50, 100 лет или это не является вашей задачей?
— Многие мои работы уже исчезли. Большинство из них я пустил в тела новых кусками или измельчив в мелкую пластиковую крошку. Многие инсталляции способны существовать, лишь пока я поддерживаю в них жизнь. Так что ничего не останется, кроме фото и видеодокументации, да и то частично. Но меня это не беспокоит.
— Некоторые искусствоведы и критики называют ваши работы «каваргианскими», словно выделяя их как отдельную эпоху в искусстве. А вы представляете, как будет развиваться эта «эпоха»?
— Да это просто шутка, какая еще эпоха, заберу все с собой, ничего не оставлю!
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 5
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.