Максим Кронгауз: «Путин и Черномырдин – признанные мастера мемов»

«Русский язык меняется, потому что замечательным образом настраивается на новые коммуникативные сферы: эсэмэски, мессенджеры и прочее» Фото: «БИЗНЕС Online»

«слово «защита» сразу создает ощущение угрозы и врага»

— Максим Анисимович, в последние годы в России стали активнее вести государственную политику в отношении русского языка. Как вы ее оцениваете, необходимо ли вообще защищать и поддерживать язык на государственном уровне?

— Очень непростой вопрос, на который нет однозначного ответа. Я бы сказал, что политика то есть, то ее нет, неизвестно, что лучше. Я в свое время критиковал закон о государственном языке и до сих пор считаю его не слишком удачным, в том числе в описании сфер его применения.

Но самым неудачным считаю постоянное использование слова «защита», которое сразу создает ощущение угрозы и врага, покусившегося на наш великий и могучий язык. Это не так, русский язык меняется, потому что замечательным образом настраивается на новые коммуникативные сферы: эсэмэски, мессенджеры и прочее. Защита подразумевает штрафы и наказания, поэтому я сторонник поддержки языка, что подразумевает финансирование и творчество. Мы видим, как удачно проходят фестивали, связанные с русским языком, диктанты, конкурсы, олимпиады и так далее, как расходятся интересные книги о языке. Есть потребность в новых словарях и грамматиках, которые надо финансировать. Все это и есть поддержка русского языка.

— В прошлом году портал «Такие дела» создал словарь под названием «Мы так не говорим». Авторы считают, что многие слова уже стали обидными и отражают пренебрежительное отношение общества к самым разным группам людей, которые в чем-то «не такие, как все», и предлагают заменить слово «алкоголик» на «человек с алкогольной зависимостью», а инвалид — на «человек с инвалидностью». Действительно ли современный язык нуждается в такой замене?

— Эта тема болезненна для общества. С одной стороны, в языке очень важны привычка и постоянство. С другой — есть слова, оскорбляющие группы людей по национальному, религиозному и другим признакам.

Приведу простой пример из названий людей с ментальными проблемами. Слово «дебил» обозначало определенный диагноз, но приобрело второе оскорбительное значение, которое используется чаще первого и подавляет его. Естественно, что продолжать использовать его в первоначальном значении практически невозможно и оскорбительно для людей с этой ментальной проблемой. То же самое касается слова «даун» и многих других. Здесь, как мне кажется, уже достигнуто согласие в обществе. Но есть еще много слов и целых лексических групп, где согласия нет и ведутся ожесточенные споры о степени оскорбительности слова, корректности замены. Нет согласия в таких областях, как раса, пол и гендер, сексуальная ориентация.

«Если посмотреть на весь мир, то вполне осознанно и умело создает и использует мемы Дональд Трамп» Фото: kremlin.ru

«сегодня достаточно и меньшего словарного запаса»

— Уже не одно десятилетие общение в интернете происходит в том числе и с помощью мемов — ими можно описать и оценить происходящее, дать характеристику, выразить свои эмоции. Возможно, их пора закрепить в корпусе русского языка? Или таким явлениям не нужно официального признания сообщества?

— Согласен с тем, что официальное признание мемам не нужно, тем более что неофициальное у них и так есть, но как лингвист я уверен, что мемы надо исследовать, описывать и собирать, в том числе составляя словари. Ближайшим аналогом мема в прошлые эпохи являются так называемые крылатые выражения, и словари крылатых выражений пользуются спросом. Главная проблема фиксации мемов заключается в их недолговечности: крылатые выражения существуют десятки лет и даже века, а среди мемов много однодневок, год существования — уже серьезный возраст. Кстати, в Словаре языка интернета.ru, который мы создали вместе с коллегами, мемы присутствуют.

— Они стали частью речи политиков, как мы могли слышать в речи Владимира Путина о печенегах и половцах…

— Это отдельная чрезвычайно интересная тема. Среди наших политиков я бы выделил как признанных мастеров мемов Виктора Степановича Черномырдина и Владимира Владимировича Путина. Если же посмотреть на весь мир, то вполне осознанно и умело создает и использует мемы Дональд Трамп.

— В последнее время популярными стали абстрактные мемы, которые характеризуются своей абсурдностью, алогичностью, сюрреализмом. Я бы сравнила их с творчеством футуристов и обэриутов. Можно ли сказать, что эти мемы сигнализируют о желании молодых людей экспериментировать и менять язык?

— Мемы, по крайней мере первоначально, — это результат творчества, а языковые эксперименты в интернете во многом напоминают и даже повторяют художественные эксперименты прошлого века. Параллелизм между так называемым языком падонков и футуристической заумью удивителен. Думаю, что и невольные последователи обэриутов в интернете найдутся.

Но надо понимать, что масштабы языковой игры в литературе и в интернет-коммуникации несопоставимы: единицы литераторов и миллионы пользователей. Подобное важно, потому что творчество в таком масштабе уже невозможно, так появляются генераторы мемов. Здесь едва ли стоит говорить о желании экспериментировать и менять язык, это ремесло или даже производство ради сиюминутного удовольствия. Иначе говоря, в истории с мемами процесс важнее результата, хотя иногда результат, то есть лучшие и самые остроумные мемы, тоже интересен.

— В других интервью вы уже говорили, что мемы и эмодзи не могут обеднять язык, потому что несут другую функцию. А нужно ли вообще современному человеку обладать богатым словарным запасом или сейчас достаточно изъясняться простыми распространенными словами?

— Здесь культурный человек должен всплеснуть руками, возмутиться и прервать интервью, но в действительности все не так просто. Изменение структуры чтения очевидно. Сегодня художественную литературу читают меньше, чем раньше, а вот письменно общаются значительно больше, но именно художественная литература значительно расширяет словарный запас. Боюсь, что это подразумевает не вполне культурный ответ на ваш вопрос (да, сегодня достаточно и меньшего словарного запаса), хотя само по себе понятие современного человека довольно расплывчато. Я, например, по привычке продолжаю считать себя современным человеком и вроде бы обладаю приличным словарным запасом.

«легализация» матерной брани убивает ее как явление»

— Вы являетесь профессором РГГУ и НИУ ВШЭ. О чем спорите со студентами? Как развивается их речь с годами?

— Обо всем! Об отношении к языку, политкорректности, современных проблемах, которые они иногда понимают лучше меня и всегда иначе, чем я. Вообще, мои занятия со студентами я рассматриваю не столько как их развитие, сколько как мое собственное. Это касается языка. Я всегда с удовольствием ловлю новые словечки в их речи, иногда прерываю собственную речь, чтобы спросить, понимают ли они какое-то слово. Каждый год я определенным образом настраиваю свой языковой механизм на современность.

— Последние годы ознаменовались бумом подкастов — их активно записывают и слушают. Что это говорит о развитии языка?

— Надо сказать, что конец XX и начало XXI века ознаменовались ожесточенной борьбой устной и письменной речи. Сначала была экспансия письменной речи, теснившей устную, мы стали много общаться письменно и телефонные разговоры заменять перепиской. Прошло сколько-то времени — и устная речь нанесла ответный удар: появились голосовые сообщения, а подкасты стали одним из самых популярных жанров.

Я бы не назвал подобное развитием языка, это постоянные и очень быстрые изменения нашей коммуникации, к которым язык должен приспосабливаться, и не порча языка, как считают многие, поскольку такое способствует его разнообразию. Следует, впрочем, признать, что носителям языка, особенно тем, кто любит стабильность, приходится нелегко.

— Похожая ситуация и с видеоблогами, причем таковыми становятся даже дошкольники и младшие школьники. Помогают ли такие публичные выступления улучшить речь поколения или, наоборот, она не развивается?

— Сегодняшний мир требует от человека постоянной коммуникации. Даже новое прощание «На связи!» подчеркивает нашу коммуникативную доступность. Скажем, для меня это неприятно, мне часто хочется спрятаться. Возникают своего рода речевые суррогаты, можно сделать высказывание с помощью лайка или перепоста.

Тем не менее многие люди принимают данный вызов и коммуницируют «без умолку». Появляется необыкновенная легкость речи. Но я бы не стал оценивать подобное ни позитивно, ни негативно. У такой легкости есть и свои преимущества, и свои недостатки. Именно поэтому, говоря о современном языке и современной коммуникации, предпочитаю использовать слово не «развивается», а «изменяется».

— Одна из языковых характеристик контента в интернете — нецензурная брань, поскольку в соцсетях нет цензуры как таковой. Может, стоит тогда сделать бранные слова нормативными? Нет ли у языка сейчас такой потребности?

— Я много говорил и писал об этом, потому не хочу повторяться. Скажу только одно: энергия матерной брани существует, пока есть сильное табу на ее употребление. Отмена табу и «легализация» матерной брани убивает ее как явление. Оружие превращается в пыль или грязь.

— Ваш Словарь языка интернета.ru вышел четыре года назад. Будет ли его продолжение?

— Пока нет. Мы тогда решили важную и интересную задачу: описали русский язык в интернете и разнообразные механизмы настройки языка на эту новую коммуникативную среду. Просто пополнять материал мне и моим коллегам уже не очень интересно, ведь он, несмотря на неисчерпаемость, укладывается в нашу классификацию.