«Запреты и посадки будут множиться прежними темпами. Если же произойдет что-то вроде вооруженного столкновения с Украиной, мы поймем, что президентские выборы — это больше не главная дата в российском политическом календаре. Это будут очень плохие новости для страны, элиты и российских граждан. Однако шанс, что это случится, к сожалению, есть», — рассуждает социолог, политический обозреватель Константин Гаазе. О том, зачем Москва ломает федеративный хребет страны, как ковид привел к созданию бункер-президентства, какие «хотелки» силовиков фильтрует совбез, почему QR-коды — идеальная точка сборки для протестов, на какую кнопочку президента РФ Владимира Путина нажимает его белорусский коллега Александр Лукашенко и как Кремль оказался в шлеме виртуальной реальности, Гаазе рассказал «БИЗНЕС Online».
Константин Гаазе: «Главный итог 2021 года — это появление бункер-президентства как особого института власти и понимание, которое все больше и больше укрепляется, что это навсегда»
«Де-факто и отчасти де-юре Россия больше не является страной, в которой существует федерализм»
— Константин, каким, по вашим оценкам, был 2021 год для России? Какие главные итоги? К чему мы пришли и куда движемся?
— Все события 2021 года так или иначе вырастают из года предыдущего. Для внутренней политики все вырастает из двух ключевых событий. Первое — это конституционная реформа. Второе — ковид. Под конец 2021 года сложилось понимание того, что такое единая система публичной власти. Мы видим, что Россия де-факто и де-юре больше не является страной, в которой существует местное самоуправление. И также де-факто и отчасти де-юре Россия больше не является страной, в которой существует федерализм как принцип государственного устройства.
Это два главных следствия конституционной реформы. Есть и другие: уничтожение автономии премьера и федерального правительства как самостоятельного института власти, расцвет совета безопасности из-за наделения его новыми конституционными полномочиями. Но это все не так важно. Самое важное — это изменение государственного устройства. Закон о единой системе публичной власти оставляет за регионами какие-то полномочия. Но если регионы как политико-юридические образования существуют только как сумма полномочий, которая определена Москвой, и их можно перераспределить в любой момент, то, конечно, это уже не субъекты Федерации.
Что касается ковида, то, конечно, главный итог 2021 года — это появление (не мой термин) бункер-президентства как особого института власти и понимание, которое все больше и больше укрепляется, что это навсегда. Что вне зависимости от того, как будет развиваться эпидемиологическая ситуация, президент Путин из бункера уже не выйдет (это, конечно, метафора) никогда по разным обстоятельствам. Но тот формат работы, когда нет прямого доступа к президенту у ключевых игроков, когда нет возможности, например, проводить Политбюро (а Политбюро сегодня — это совет безопасности) очно каждый раз, как возникает такая необходимость, — судя по всему, навсегда. Пока Путин на посту президента, это будет так.
— Мы об этом говорили еще год назад, в интервью по итогам 2020 года. Уже тогда это было понятно.
— Смотрите. Летом 2021 года в связи с предвыборной кампанией произошло некоторое смягчение карантинного режима первого лица. Показалось, что все-таки возможно, пусть и при сохранении каких-то санитарно-эпидемиологических ограничений, более полноценное очное участие президента в повестке. Не в политической жизни, но хотя бы в повестке. Но после похорон [министра чрезвычайных ситуаций Евгения] Зиничева, когда у президента заболел адъютант, который сопровождал его на похоронах, стало понятно, что «чистый сектор» будет теперь всегда. В прошлом году мы не понимали, казалось, что это тактические изменения и к ним надо приспособиться и переждать. А теперь мы понимаем, что это изменения самой ткани политической жизни правящего класса.
Модус бункер-президентства — это дефолтный антитранзит. То есть транзит из такого бункер-президентства не получится никогда. Даже если сам Путин захочет транзит, то в формате бункер-президентства транзит сделать нельзя.
— Антитранзит в каком смысле?
— Имеется в виду совокупность следующих факторов. Президент не хочет и не может быть хромой уткой. Находясь в режиме «чистого сектора», он не может позволить себе иметь рядом с собой преемника, даже назначенного им же, потому что президент из бункера при преемнике, который передвигается по стране, мгновенно становится хромой уткой. Он просто неполноценен на фоне любого человека, на которого решит показать пальцем. 2024 год как предмет политического планирования возник сейчас не потому, что президент сказал «я пойду» или «он пойдет», а по той причине, что президент ничего не сказал. И 2024 год с безальтернативным кандидатом Путиным тут же появился как бы сам с собой.
— А как же обстоятельства непреодолимой силы?
— В смысле ситуации 5 марта 1953-го? По этому поводу нет возможности спекулировать. Есть исторический прецедент, что в такой ситуации все идет не так, как можно было предположить. Два самых сильных, самых крупных игрока в сталинском окружении — Маленков и Берия. Один после смерти Сталина возглавляет правительство, другой становится его первым заместителем и одновременно руководит МВД, к которому присоединяют министерство госбезопасности. Оба преемника Сталина не хотят, чтобы партия досталась сопернику. Поэтому пост первого секретаря ЦК отдают Хрущеву. Он вроде бы слабее обоих, но в конечном счете и получает власть.
Президент Путин больше не разделяет себя и систему. Он, кажется, считает, что его уход с той позиции, на которой он находится, на любую другую, то есть любой формат его не-президентства является для системы терминальным
«Мы видим распад существовавшего в течение 30 лет государства, распад и мутации остатков государственного аппарата»
— Почему все-таки прогноз о том, что Путин уйдет в 2021 году, о чем мы говорили год назад и о чем вы рассуждали в подкастах «Медузы» (признана в России иноагентом) в первые месяцы прошлого года, не оправдался?
— Это важная вещь. И мы с Андреем (Андрей Перцев — соавтор политического шоу «Медузы» (признана в России иноагентом) «Перцев и Гаазе» — прим. ред.) и очень многие аналитики в начале 2021 года исходили из того, что Путин, выбирая между собой и системой, выберет систему, поэтому сыграет на премьера Михаила Владимировича Мишустина и будет готов так или иначе устраниться, разумеется, управляемо, чтобы спасти систему. Но оказалось, что мы были категорически неправы. Президент Путин больше не разделяет себя и систему. Он, кажется, считает, что его уход с той позиции, на которой он находится, на любую другую, то есть любой формат его непрезидентства, является для системы терминальным.
Предсказать, что он так решит, мы, разумеется, в начале года не могли, особенно на фоне появления нового сильного политика с быстро растущим рейтингом. Но потом в июне на съезде «Единой России» случилось избиение «преемников». Мэр Москвы Сергей Семенович Собянин, премьер Мишустин и заместитель председателя совета безопасности Дмитрий Анатольевич Медведев не получили никакой политической репрезентации на выборах в Государственную Думу — ни места в первой тройке, ничего. Это означало, что выборы в Госдуму никаким образом с транзитом не связаны. То есть фактический статус преемника стал абсолютно виртуальным, пустым. Кто угодно может набрать вес, казаться преемником, но это больше ничего не значит.
— Все остались на своих местах.
— Транзит не может быть игрой с нулевой суммой. А антитранзит — это игра с нулевой суммой, когда все остаются при своих.
— То есть дело не в том, что Мария Воронцова сотоварищи нашла-таки спасительный эликсир для «папы»?
— Я не хочу на эту тему спекулировать. Тот факт, что мы об этом всерьез говорим, сам по себе симптоматичен.
— Об этом не только мы говорим.
— Да. Все об этом говорят. Вся политическая Москва об этом ведет речь.
— Некоторые политологи продолжают настаивать на том, что транзит состоится раньше 2024 года и, возможно, в 2022 году. Какие могут быть обстоятельства для этого?
— Мы что делаем? Мы гадаем на состоянии здоровья пожилого человека, который последние 20 лет прожил с запредельными нагрузками (и физическими, и психическими, и нервными), или мы говорим о политическом процессе?
— О политическом.
— С точки зрения политического процесса мы видим распад существовавшего в течение 30 лет государства, распад и мутации остатков государственного аппарата, отсутствие какой бы то ни было политтехнологической инфраструктуры транзита. Ее просто нет. И мы видим отсутствие политтехнологической инфраструктуры организации нового управляемого застоя. Нет ни того ни другого.
«Брежневский застой не был контрреволюцией, лишь отчасти немного — реакцией»
«Части системы борются с желанием самой системы совершить транзит»
— В чем проявляется текущий застой и в чем его отличие от брежневского?
— Брежневский застой не был антитранзитом, потому что он не имел никакого транзита в перспективе. Он имел такую перспективу: в 1972 году включаешь телевизор — у Леонида Ильича три звезды, в 1979 году включаешь — у Леонида Ильича 5 звезд; в 1972 году включаешь телевизор — там играют в хоккей, в 1979 году включаешь — там снова играют в хоккей. И на самом деле, если бы не война в Афганистане, если бы не Чернобыль, если бы не ставка на геронтократию после смерти Брежнева, если бы не воля Горбачева, это могло бы продолжаться дольше.
Возникла некоторая сумма уже не политических, а социальных стабильностей, когда закончилось формирование ткани советского общества. И в таком формате оно могло существовать достаточно долго. Оно сломалось об Афганистан, об Чернобыль, об волю Горбачева, который сказал, дескать, ребята, простите, так жить нельзя. Не потому, что так совсем уж нельзя было жить, а потому, что он считал, что так жить нельзя. По своим политическим причинам.
Сейчас мы имеем в виду застой, который де-факто является реакционным, контрреволюционным проектом. Брежневский застой не был контрреволюцией, лишь отчасти немного — реакцией. Что происходит сейчас? Части системы борются с желанием самой системы совершить транзит. И поэтому это застой без предсказуемости, без политической стабильности и, что самое главное, это застой, который возник де-факто в стране, социальная структура которой снова переживает очень сильные трансформации в отличие от Советского Союза, социальная структура которого к концу 60-х в принципе сложилась.
У нас же социальная структура сейчас очень быстро и непредсказуемо меняется. Это гиперурбанизация, прекарность как норма жизни всех постсоветских поколений. Ультраполитизация молодежи и бюджетников, выходящих на пенсию. Бюджетники, выходящие на пенсию, прежде всего пенсионеры силовых структур становятся ультрапутинистами, а молодежь — ультраоппозицией. Причем, криптоультраоппозицией. Потому что возможности для этой молодежи как-то себя в политике проявить из-за разгрома штабов Навального (признаны в России экстремистской организацией) и инфраструктуры оппозиции уже нет никакой.
Это совершенно другие процессы, идущие с другой скоростью. В одном случае это застой в обществе, которое понимает, что тромбоз есть, сын генерала станет только генералом, у маршалов свои дети есть. Но еще можно как-то повышать свое благосостояние или как-то заниматься наукой за нищенскую зарплату, которой, однако, хватает на кусок хлеба. Или можно пойти грузчиком в винный и сделать совсем другую моральную карьеру. А у нас застой в обществе, которое находится в процессе быстрой трансформации и при этом с политической точки зрения, извините за метафору, находится в предынфарктном состоянии.
Отчасти это все напоминает ситуацию, от которой все руководство России хотело убежать 10 лет назад. Ситуацию в некоторых устойчивых ближневосточных диктатурах накануне Арабской весны: Египет, Тунис, Сирия и т. д. Политическая система сложилась 20–30 лет назад. За это время верхушка подмяла политическую систему, экономику, государственный аппарат. Возражать им нельзя, предлагать реформы не имеет смысла. Ни у молодежи, ни у активного класса, ни у тех, кто хочет заниматься предпринимательством, нет возможностей, потому что экономика является вотчиной верхушки и силовиков, широко понятых. И вдруг в мире происходит экономический кризис, а в нашем случае еще и с поправкой, что центр и средоточие государственной власти, Москва, начинает зачем-то ломать стране хребет — федеративное государственное устройство.
«Я поддерживаю руководство Республики Татарстан в борьбе за конституционную норму, потому что это не только норма, вписанная в Основной Закон, но и традиция 30 лет существования государства как государства, у которого есть Конституция»
«Руководство Татарстана заняло консервативную позицию. А Кремль, Москва ведут себя как радикальные реакционеры»
— Как долго будет продолжаться застой ? До тех пор, пока Путин сидит там, где сидит, или могут произойти какие-то события, способные взорвать или переформатировать ситуацию, вплоть до войны?
— Война для политической системы в ее текущем виде окажется терминальным событием. В ситуации декабря 2021 года это будет продолжаться до тех пор, пока президент не примет те или иные политические решения. Если вдруг внезапно примут пакет резких кадровых решений, с перетряской на самом верху… Из режима неуправляемого застоя в режим управляемого застоя, то есть застоя, который будет политтехнологическим продуктом, перейти можно. Что здесь важно. Если это игровой план до 2030 года, в Кремле должны осознать несколько вещей. Товар, который они производят политтехнологиями, — это уже не Путин. Это новый застой. Не застой для Путина, а Путин для застоя. Как было до 2004 года: не большинство для Путина, а Путин для большинства. Также они должны понимать, что ценой окажется окончательное разрушение политической системы в широком смысле, политического господства вообще после 2030 года. И весь политический класс потом будет принесен в жертву.
— А федеративный хребет разрушается для чего?
— Президент высказал некоторую сумму своего политического опыта, которая в контексте федеративных отношений выглядела примерно так. Мы сами себе усложнили жизнь в части бюджетного федерализма, в части бесконечного перераспределения тех или иных полномочий с уровня на уровень. Поэтому мы должны дать себе как власти (обратите внимание: не как государству, а как власти) больше полномочий в отношении устройства государства. Это была интенция президента. Реализация данной интенции выглядит следующим образом: дать больше свободы означает предельно упростить, а предельно упростить означает подвести всю страну под систему KPI (ключевые показатели эффективности), которые пишутся в Кремле или в Доме правительства. Давайте мы упростим интерфейс государства для власти. Не власть усложним за счет демократизации, введения большего количества политических акторов, появления политической вертикальной мобильности, отказа от Лубянки в виде ключевого фильтра на вход в политическую систему. Не власть усложним, a государство упростим. Государство упростить можно, страну — нельзя.
— И что на выходе мы получим?
— На выходе — заявку на управление страной в формате исполнения страной KPI. Я поддерживаю руководство Республики Татарстан в борьбе за конституционную норму, потому что это не только норма, вписанная в Основной Закон, но и традиция 30 лет существования государства как государства, у которого есть Конституция. Нельзя одновременно взять и разбить об стол и Конституцию, и наросшую на нее политико-юридическую традицию. Это не консервативная политика, а радикальная реакция. И вот мы видим, что руководство Татарстана заняло консервативную позицию. Не надо ломать то, что построено за 30 лет. А Кремль, Москва ведут себя как радикальные реакционеры, которые говорят: «Да что там, сейчас об пол — и будешь называться главой республики. У вас были авторитетные люди в самоуправлении? Все, нет такой власти, нет самоуправления». Общины, сообщества, села как культурные формы, как уклады жизни есть. А в кремлевском интерфейсе ничего этого больше нет.
Вы можете себе такой сделать интерфейс? Можете. Вы управлять страной через такой интерфейс сможете? Нет. У вас государство как работающая машина по управлению страной после этого будет? Нет. Интерфейс вы сделаете, конечно. Как в Советском Союзе с его плановой экономикой, которая с определенного момента не являлась интерфейсом управления страной. И у вас будет то же самое. Интерфейс есть? Есть. Лампочки мигают? Да. На кнопочку нажать можно? Можно. Сигнал проходит? Нет! Этот закон помогает создать шлем виртуальной реальности для Кремля. Но страна, по которой ходит Кремль, надев на себя шлем виртуальной реальности, и страна, которую Кремль показывает себе в этом шлеме виртуальной реальности, — это две большие разницы, как говорят у нас, в Одессе.
Хуснуллин говорит: «Эти все… игры Путину рисуют. А я построю 150 миллионов кубометров жилья, там, где нет воды, где канализацию 65 лет не ремонтировали, где нет дорог»
«Чернобыльский реактор следующей русской революции — в массовом жилье, которое строят сейчас по всей стране»
— Но система и так уже сломалась.
— Правильно. Они головой понимают, что система сломалась, а поскольку политической воли ремонтировать систему нет, они говорят: «Хорошо, давайте построим шлем виртуальной реальности». И строят его ударными темпами, продавливая без обсуждений закон о единой системе публичной власти, дружно втирают президенту очки. Все эти координационные центры Мишустина, ситуационные кризисные центры Сбербанка, минобороны — это же маленькие шлемы виртуальной реальности для Путина. Это просто игры, которые они делают для президента. И они надеются, что пока он там в бункере будет сидеть еще 10 или 15 лет, они продолжат делать ему эти игры, а страна будет жить прежней жизнью.
Нет. В какой-то момент появится Марат Шакирзянович Хуснуллин или кто-то подобный и скажет: «Я не хочу делать виртуальную игру начальнику. Я хочу ввести бульдозерные войска, чтобы превратить вот этот регион РФ в один большой город». И тогда вся эта виртуальная реальность — об пол. Представьте, что такое взрыв недовольства в плотной среде новой многоэтажной застройки, где нет еще сложившихся социальных связей, где люди вместе-то живут год всего или два. В микрорайонах из 30-этажных домов, которые строят по всей стране. Представьте концентрацию бедности, простых бытовых проблем: парковка, детский сад, поликлиника, отсутствие или дефицит инфраструктуры, концентрацию недовольства жизнью. Там не то что рванет, там будет социальный Чернобыль. Чернобыльский реактор следующей русской революции — в массовом жилье, которое строят сейчас по всей стране. Только он называется не АЭС. Правительство, губернаторы, жадный приросший к ним бизнес создают гигантские зоны социального бедствия с отсутствующим образом жизни каким бы то ни было вообще. Люди есть, а уклада жизни — нет.
— При этом вы сами говорите, что Путин воспринимает Хуснуллина уже на равных с Мишустиным и очень ему доверяет.
— Потому что Хуснуллин в этом смысле — великий человек. Он говорит: «Эти все… игры Путину рисуют. А я построю 150 миллионов кубометров жилья, там, где нет воды, где канализацию 65 лет не ремонтировали, где нет дорог. Я ему построю новую страну. Это будет немножко потемкинская деревня, но ему же понравится. Я же дело делаю, я не языком ворочаю, как некоторые». А президент доволен, конечно. Он видит, что ему все время показывают ситуационно-кризисные центры вместо работы. А тут приходит Марат Шакирзянович, достает презентацию и говорит: «Я построил миллионы квадратных метров, я построил сюда дорогу, я построил туда железную дорогу».
Извините, я помню прекрасно, когда работал в правительстве: Шаймиев занимался сельскими дорогами, а не хайвеями. Он говорил: «Давайте вместе сделаем так, пожалуйста, чтобы была возможность доставлять по сети асфальтовых дорог молоко и другие продукты сельского хозяйства из сел в города». Это была позиция грамотного советского руководителя. Позиция Марата Шакирзяновича Хуснуллина: «Давайте всю страну закатаем в асфальт, понастроим 30-этажных башен — и все будут счастливы». Нет, не будут. Хуснуллин — сильный управленец с отсутствующим стратегическим видением, с отсутствием всякого понимания, что такое живой теплокровный гражданин Российской Федерации.
«В администрации регулярного доступа к Путину уже нет»
— А у кого есть понимание, что такое живой гражданин РФ?
— Понимание, что такое теплокровный гражданин Российской Федерации, осталось у старой административной-бюрократической элиты, которая еще не вся выбита, у руководителей старого закала, ельцинского призыва, раннего путинского призыва, которые еще остались частично в верхах. У них есть представление о том, что такое живой теплокровный гражданин Российской Федерации. Они помнят. Большинство из них уже сибариты, и в активную политику они не полезут, и к людям, как Ельцин, не пойдут. Но понимание есть.
И оно появляется у новой административно- бюрократической элиты, которая открывает для себя прелести публичной политики. У молодых губернаторов-технократов, которых забросили в регионы и сказали: «Вот тебе телефонная книжка и водитель, ты называешься губернатором, больше мы тебе ничего не дадим». У них появляется понимание того, что такое живой теплокровный гражданин Российской Федерации, вынужденно. Вы росли, условно говоря, в какой-то боковой ветви власти рядом с правительством, а вас бросили в регион и сказали: «Выживай». Вы туда приехали, там справа — ФСБ, слева — МВД, а прямо перед вами — региональная элита. И вы стоите перед ними в одном костюме, и они знают, что у вас ничего нет. Ни Росгвардии, ни политического авторитета, ни денег.
Приходится выживать. И эти губернаторы, так называемые технократы, начинают понимать, что знакомство с народом — это вообще-то политический ресурс. Что политика — это не боты в «Телеграме», не заказные мониторинги в центрах управления регионами, а поддержка граждан Российской Федерации. Что это ресурс, который можно показать региональной элите, местному ФСБ, местному МВД: «Меня граждане поддерживают, чего от меня президент и хотел». Правда, здесь тоже нельзя перебарщивать, потому что можно Фургалом оказаться в какой-то момент. Они в тяжелой ситуации. Но именно в регионах куется поколение новых первых секретарей путем варварской жестокой выбраковки человеческого материала. Те, кто остается, кто выживает, — это будущие правители Российской Федерации.
— Мы уже говорили, что пандемия сломала систему двора. А в системе бункер-президентства у кого-то остается доступ к президенту?
— Конечно, нет никакого двора. Остались какие-то элементы этого двора, которые имеют доступ. Есть банкир Андрей Леонидович Костин. У него есть доступ к президенту. Есть нефтяник Игорь Иванович Сечин. У него есть доступ к президенту. Есть Алексей Алексеевич Громов, который якобы сидит в бункере с президентом. В администрации регулярного доступа к Путину уже нет. У братьев Ротенбергов доступа к президенту почти нет, вот их и громят потихоньку. Сажают их людей, деловых партнеров, тех, кто просился к ним под крыло.
— Кстати, почему? За дворец отдуваются?
— Это каннибальская среда. Ешь ты или едят тебя. Там расслабляться опасно. Есть братья Ковальчуки, которые совершенно очевидно пытаются играть в собственную политическую игру. Они спасают президента, как я понимаю, от президента. Пытаются разными способами расширить его кругозор, показать, что коридор возможностей несколько шире, чем тот, что видится из Ново-Огарево и «чистого сектора» в Кремле. Как поэт Гумилев писал: «Но в мире есть иные области». Ковальчуки пытаются показать Путину, что такие области есть, как и иные возможности. Но это мои спекуляции. Я этого достоверно не знаю.
«Володин позволяет себе зарабатывать политический капитал на введении QR-кодов, потом — на их отмене, и при этом он до сих пор не наказан и не уехал послом в Киев»
«Совбез остается фильтром для «хотелок» силовиков, особенно агрессивных»
— Президент все-таки выходит в люди. То с депутатами встречается, которых провозят к нему в Кремль на автобусах, то с бизнесменами РСПП, где Шохин говорит «пришли все чистые», то с журналистами, которых обрабатывают серебром. Тесты делают, но на карантине не держат.
— Все зависит от того, большая ли на встрече дистанция от первого лица. Если большая, все не 3 метра, как президент сказал на ежегодной пресс-конференции, тогда берут ПЦР-тест и на карантине не держат.
— Кстати, профессор Соловей утверждает, что президент поддерживает конфликт между Сечиным и Патрушевым, недоволен Юрием Ковальчуком, а Володина вообще решил отправить в Киев из-за ситуации с QR-кодами. Это фантазии или что-то похоже на правду?
— Не могу судить о том, доволен или недоволен президент Юрием Валентиновичем Ковальчуком, я об этом ничего не могу знать. Я не знаю, существует ли конфликт между Николаем Платоновичем Патрушевым и Игорем Ивановичем Сечиным. Совбез остается фильтром для «хотелок» силовиков, особенно агрессивных. «Хотелки» гадостные, но с точки зрения руководства совбеза мелкие пропускаются. Мол, пусть гадостями занимаются, лишь бы не бездельничали. Вот пусть закроют «Мемориал» (организация признана в России иностранным агентом — прим. ред.) — это не очень большая гадость с их точки зрения. Но большие гадости, насколько я понимаю, тормозятся в совбезе. Война тормозится в совбезе и совбезом. Входит ли Игорь Иванович Сечин в партию войны, которую очень не хочет Николай Платонович Патрушев, я не знаю. Будучи получателем валютной выручки, по идее, не должен. Вряд ли Игорю Ивановичу Сечину понравится, если он станет продавать нефть, а валютная выручка аккумулируется на замороженных счетах в Европе и ему будут эту выручку выдавать брюссельские товарищи в месяц по чайной ложке. Вряд ли у Игоря Ивановича есть такого рода пожелания.
По последнему пункту — отправке спикера Госдумы в Киев. Я могу сказать так. Администрация контроля над Володиным не имеет. Но администрация это признает и говорит, что пульт управления Володиным находится в руках президента. Если Володин позволяет себе зарабатывать политический капитал на введении QR-кодов, потом — на их отмене и при этом он до сих пор не наказан и не уехал послом в Киев, то ли президент потерял пульт управления Володиным (что я, кстати, допускаю, это возможно), то ли президента все устраивает.
— Еще не вечер.
— Еще можно отправить Вячеслава Викторовича.
«Есть у нас в последнее время некоторый риторический из уст самого президента проистекающий культ его собственной личности: «Я поймал шпионов ЦРУ», «Я был таксистом», «Я знаю народ»
«Надеюсь, у Рустама Нургалиевича Минниханова есть зрелое понимание того, что Россия— это не только Кремль»
— Управляющая элита сегодня расколота?
— Есть то, что мы называем фракталами. Это когда игроки сбиваются вокруг какой-то сильной фигуры, а всех остальных, кто сбился вокруг других сильных фигур, считают врагами и чужими. Не потому, что интересы пересеклись. Раньше можно было разругаться в лоскуты и помириться через сутки, потому что в одной плоскости интересы пересекались, а в другой области интересы были совместимыми. Более того, был профит от совместной работы. Это называлась «система». А когда мы собираемся вокруг Сергея Семеновича Собянина, Вячеслава Викторовича Володина, Геннадия Николаевича Тимченко и говорим, что нам абсолютно все равно, пересекаются у нас интересы с кем-то или совпадают, потому что свои — здесь, а враги — снаружи, — это и есть фрактал. Осколок системы. Внутри — правила старые. Снаружи — никаких правил.
Можно устроить сильную кадровую встряску. Сформулировать, что главным политтехнологическим, идеологическим продуктом является для общества застой, а для политической системы — некоторая особая версия политического консерватизма. Осознать это как проект, а не как миссию. И реализовать как проект, а не как миссию. Тогда остановить развал на какое-то время возможно. О цене я сказал раньше — после 2030 года разбитыми окажутся все горшки вообще. Но, если горизонт планирования — 10 лет, это можно сделать, имея волю, мозги и ресурсы. Тогда не нужно подрывать, например, отношения с Татарстаном на уровне хотя бы символического уважения к руководству республики. Это, между прочим, не просто руководство крупного национального региона, но еще и важный канал связи с мусульманским миром, не менее важный, нежели глава Чеченской Республики Рамзан Ахматович Кадыров.
Зачем это делать? Кто захотел, чтобы символы государственной власти Татарстана защищали от Москвы саудовские шейхи? Какой вредитель, без иронии говорю, допустил такую ситуацию? По пустому поводу и на пустом месте мы устраиваем конфликт, в котором арбитром между Москвой и главой российского региона может начать выступать мировая мусульманская элита.
— Вы не допускаете, что Сергей Владиленович мог таким образом отомстить Татарстану за плохие отношения с руководством республики еще в его бытность полпредом в ПФО?
— Сергей Владиленович — это человек, для которого важны KPI и удовлетворенность президента тем, как Сергей Владиленович эти KPI выполняет. Сергей Владиленович самостоятельно играет в другие игры. Он по такого рода вопросам решения самостоятельно принимать не то что не может, а не хочет.
— Значит, самого Папу раздражает, что он не один президент.
— Ваши слова, не мои.
— Это я фантазирую.
— Это возможное объяснение? Да. Есть у нас в последнее время некоторый риторический из уст самого президента проистекающий культ его собственной личности: «Я поймал шпионов ЦРУ», «Я был таксистом», «Я знаю народ». Вписывается в этот риторический культ недовольство тем, что кто-то в стране еще называется президентом? Вроде бы вписывается. Но я надеюсь, что у Рустама Нургалиевича Минниханова есть зрелое понимание того, что Россия — это не только Кремль. И, я надеюсь, это понимание крепче, чем недовольство этим конкретным Кремлем или каким-то другим. Понимаете, кадровые команды в Кремле меняются раз в несколько лет, Конституции принимаются и меняются, а народы все-таки уже 500 лет живут вместе.
— Как из этой ситуации будут выходить?
— Давайте я отвечу так. Мы видим встречу президента России с главой Республики Татарстан? Не видим. Пока мы ее не увидим, я спекулировать не буду. Я керосина не подливаю. Нет у меня такой привычки. Поэтому не будем сталкивать лбами Путина и Минниханова.
«Доверие к президенту теперь практически разрушено двумя вещами: с одной стороны, президент заявляет, что не будет обязательной вакцинации, а с другой — государственная пропаганда говорит, что, если ты не вакцинирован, ты враг России»
«Мы ковид победим или нет уже когда-нибудь? Нам всем башку открутят»
— Почему народ так возмутился по поводу QR-кодов и до чего все может дойти?
— Основа пусть вялой, ветшающей, обрушающейся политической стабильности, — это все-таки сохранение доверия некоторых групп российского общества к президенту Путину. Доверие к президенту теперь практически разрушено двумя вещами: с одной стороны, глава государства завявляет, что не будет обязательной вакцинации, а с другой — государственная пропаганда говорит, что, если ты не вакцинирован, ты враг России.
Как это нужно было делать? Не говоря о том, является ли вакцинация добровольной или недобровольной, проводить, по сути, принудительную вакцинацию приоритетных групп, включив в какой-то момент в эти приоритетные группы всех бюджетников, всех сотрудников государственных корпораций и так далее. Завершить эту работу летом и с осени начать нормальную разъяснительную кампанию для всех остальных граждан, поясняющую, что 40 процентов граждан привились и живы-здоровы, что скоро будут QR-коды, что прививка — это нестрашно. Поясняющую с цифрами в руках, что есть статистика, которая показывает, что по крайней мере смертность среди привитых ниже, чем среди непривитых. Найти, в конце концов, коммерческую юридическую компанию, которая правильно оформит документы на «Спутник», чтобы его признали в ВОЗ и в Евросоюзе — это важный фактор. И использовать волны так называемые, чтобы непривитых мотивировать на прививку. Через страх. Тогда бы у нас были пиковые нагрузки на инфраструктуру вакцинации в моменты волн, но и это можно было предусмотреть. Извините еще раз за цинизм, благодаря этим волнам, благодаря сначала административно-тихушечной, принудительной де-факто вакцинации (я страшные вещи говорю сейчас) можно было это все сделать.
В реальности же мы продолбали все, мы позади всех стран, у которых была своя вакцина в конце прошлого года, мы не понимаем, какая доля этих вакцин, уже сделанных, только на бумаге, а какая — в реальной жизни, из-за покупных QR-кодов. Мы не понимаем, собственно говоря, когда мы сможем привить хотя бы 80 миллионов человек двумя компонентами вакцины. Это проигранная кампания, которая уничтожила остатки доверия к некогда высшему институту власти в стране. И эта проигранная кампания будет стоить российскому государству очень-очень дорого в краткосрочной и среднесрочной перспективе. Потому что, даже если мы сейчас всех привьем административным принуждением, осадок останется.
— Случится ли серьезный протест из-за этого или будут отыгрывать ситуацию, как с QR-кодами на транспорте?
— С одной стороны, будут отыгрывать, с другой — вспыхнет протест, для которого QR-коды уже окажутся просто триггером, а по факту это будет протест, в частности из-за уничтожения федеративных отношений, первичного звена муниципального самоуправления, из-за Марата Шакирзяновича Хуснуллина и его бульдозерных войск, из-за московской реновации и бульдозерных войск Сергея Семеновича Собянина и так далее. А QR-коды представляют идеальную точку сборки, вокруг которой могут собраться все.
QR-коды — это идеальный повод объединиться всем миром и сказать: «Отмените QR-коды, сволочи». И тем, кто любит Путина, и тем, кому пофиг на него, и тем, кто его ненавидит, и тем, кто от него просто устал. Последних уже относительное большинство.
— Снятие QR-кодов на транспорте с повестки (хотя их еще могут вернуть) насколько снимает напряжение?
— Это решило абсолютно критическую проблему попадания к родственникам перед Новым годом, а также не менее критическую проблему, о которой президент не сказал, — связанную с тем, что, собственно говоря, никто не понимает, как в административно-юридической логике эти изменения в транспортные кодексы осуществлять. Где в аэропортовом комплексе проверять QR-код? В каком месте? На входе? При продаже билетов? И сколько раз? А кто несет издержки дополнительные на проверку QR-кодов? Перевозчик или аэропортовый комплекс? А завтра РЖД говорит: «Ребята, я приду за бюджетной субсидией, потому что у меня нет средств, чтобы организовать проверку QR-кодов на всех вокзальных комплексах страны. У меня просто нет таких средств, у меня нет такого оборудования». А дальше мы получаем ситуацию апреля прошлого года в московском метро, но по всей стране, на всех транспортных узлах. Это нужно было? Нет.
— И зачем это сделали?
— Здесь уже чисто административная логика. Сначала все сидели и считали потери для ВВП, а сейчас все сидят и говорят: «Слушайте, мы президенту обещали победить ковид? Обещали. В прошлом году обещали? Обещали. В этом году тоже обещали. Мы ковид победим или нет уже когда-нибудь? Нам всем башку открутят». В этом нет никакого эпидемиологического, экономического, вообще никакого смысла теперь. Действует чисто административное логика. Простите, пожалуйста, вице-премьер Татьяна Алексеевна Голикова обещала 80 миллионов человек привить к 1 ноября! Двумя компонентами вакцины! На дворе у нас какое мартобря? У нас двумя компонентами вакцинами привиты 60 с чем-то миллионов человек на бумаге.
— Люди у нас стоят насмерть.
— Им было сказано, что это добровольно. Это сказал людям человек, который, с его же точки зрения, является неотменяемым фундаментом политической системы. Он сказал, что вакцинация добровольная.
«Гораздо проще жахнуть войной и сказать: «Все, у нас страна на осадном положении, поэтому мы здесь главные»
— Чем может закончиться напряжение с США и НАТО? Нужна ли Путину война на самом деле? Возможо, он мечтает создать мини-СССР? Есть версия, что с Украиной разберется — и на покой.
— А потом окажется, что есть еще Приднестровье и еще что-то, и еще... По поводу ультиматума, то есть договора с США и соглашения с НАТО — думаю, это попытка нашего старого внешнеполитического истеблишмента немного купировать угрозу войны. То есть перевести разговор из плоскости, какой из прапорщиков какой армии (российской или украинской) решит долбануть, потому что у него будет что-то нехорошо дома или еще где-то.
— Или его попросят маску снять, как в московском МФЦ.
— Да. Вот он приедет за зарплатой в Ростов или за посылкой (туда же посылки не идут напрямую), вернется в расположение части — и долбанет. Мне кажется, ультиматум США и НАТО — это попытка людей, которым война не нужна, купировать такие угрозы. Например, старому внешнеполитическому истеблишменту: Патрушеву, Иванову Сергею Борисовичу, Нарышкину Сергею Евгеньевичу, Ушакову Юрию Викторовичу. Они иначе понимают внешнюю политику. Для них война — это запредельная какая-то вещь. Понятно, что в таком виде договоров и соглашений быть не может. Но в принципе идея правильная — взять и сказать: «Владимир Владимирович, давайте на бумаге изложим, что мы хотим от этих супостатов». Просто чтобы перевести разговор с языка дивизий и развертываний на язык хотя бы какой-то дипломатии. Так что это скорее хорошо, нежели плохо. Это скорее мера деэскалации, нежели эскалации.
Конечно, в России есть силы, которым война выгодна. Это расширенно понятая Лубянка. Они бы хотели решить с помощью войны одну простую проблему. Их нет на политической карте страны. Им нужно годами отвоевывать себе место под политическим солнцем, искать публичного представителя. Очевидно, что Александр Иванович Бастрыкин в качестве публичного представителя расширенной Лубянки не очень эффективен. То, что они обсуждают за столом, он проговаривает потом на публичных мероприятиях, а это все-таки не совсем так делается. Вот они, например, сидят и говорят: «Моргенштерн — бес». Я могу представить, что происходит в голове человека, который всю жизнь работает на Лубянской площади или рядом с ней, когда он смотрит на Моргенштерна.
— А сам он всю жизнь слушал Кобзона.
— Кобзона, Лещенко, «Песняров», «Любэ». Он в другой культуре воспитан. Я могу себе представить, что он говорит во время застолья: «Моргенштерн — бес». Потом выходит глава следственного комитета на люди и говорит: «Кругом бесы»! Это не возбраняется Никите Сергеевичу Михалкову, потому что это его сценическое амплуа. Но вряд ли это позволительно руководителю «русского ФБР» и человеку, который претендует на то, что он представляет расширенную Лубянку в публичном пространстве.
Так вот. Вместо того, чтобы долго-долго искать себе политическое представительство и публичные лица, продолжать отжимать ресурсы, вербовать или сажать губернаторов, отжимать какие-то политические партии, а потом оказаться в ситуации, когда рядом с президентом в бункере никого, кроме них нет (это просто очень долго и успех этого дела не гарантирован), гораздо проще жахнуть войной и сказать: «Все, у нас страна на осадном положении, поэтому мы здесь главные». На рубежах главный Сергей Кужугетович Шойгу, который, кстати, с Большой Лубянкой не то чтобы вась-вась, не то чтобы он их большой друг. А внутри страны, поскольку страна де-факто в состоянии военного положения, главная — Лубянка.
Таким образом, и руководитель государства… не буду говорить, что взят в заложники, но как бы сильно сужается его и без того не очень широкий круг общения. И можно сразу получить доступ к серьезным игрокам и политическим сгущениям, например вокруг мэра Москвы, вокруг премьера Мишустина, который то ли им друг, то ли не совсем. К сгущению старых питерских чекистов, которые захватили нефть и газ и не очень-то делятся с бывшими товарищами. И вообще, свое родное ведомство, если честно, считают обслугой. Все проблемы решить разом. А на аргументы типа «Ребята, нас отключат от SWIFT» можно сказать: «А зачем мы строили национальную платежную систему? А почему у нас данные россиян где-то там обрабатываются все еще?» Их Украина же не интересует. Там есть очень простой внутриполитический вопрос — как из охранки стать доминирующей политической силой.
Что значит «разберемся с Украиной» на политико-юридическом языке? Присоединить к России регион за регионом: Киевскую, Харьковскую, Полтавскую, Днепропетровскую, Одесскую, Запорожскую и так далее области? Создать марионеточный режим или несколько таких режимов? Хорошо, в ЛНР и ДНР «нас нет». Как будто бы. Но ведь в других местах так не выйдет уже. Разжигатели войны готовы к тому, что на двери русского генерала будет висеть табличка «Начальник оккупационной администрации»? Я понимаю, что мне за эти слова, наверное, можно что-то сказать нехорошее, может быть, даже в суд меня отвести, но я считаю, что высшим оскорблением для народа, победившего нацизм, для истории России, для истории русской армии будет появление в 2022 году на двери офицера наших вооруженных сил таблички «Начальник оккупационной администрации».
У них нет решения. Они говорят: «Дадим в зубы» Хорошо, дальше что? Они не могут сказать, что дальше, потому что их не интересует, что будет дальше. Их волнует, какие ключи и от каких дверей они получат здесь в результате «маленькой и победоносной». Но, как мне кажется, у российского внешнеполитического истеблишмента (я не говорю о министре иностранных дел в данном случае, а скорее о расширенном совбезе) все-таки есть представление, что из ситуации вторжения в Украину не существует никакого выхода. Даже если военная победа берется за «дано». Даже если есть люди, которым нравится говорить «мы победим» в отношении братоубийственной войны между Россией и Украиной. Хорошо, русским летчикам будет отдан приказ бомбить Киев. Дальше что?
— Это даже в дискурсе звучит. Раньше это невозможно было представить. А сейчас запросто говорят: «Бомбить Киев».
— У этого нет на самом деле никакой поддержки. Ни один здравый политик без ночных кошмаров представить себе войну в Украине не может. Соответственно, через своих прокси, через своих экспертов, через агентуру свою в конце концов это разжигают люди, которым абсолютно неинтересно, что будет происходить на Украине, которым абсолютно неинтересно, как Россия потом станет решать проблему нахождения своих войск на территории соседнего государства, и так далее. Но им интересно сделать так, чтобы они сразу и без усилий стали доминирующей политической силой.
Лубянка очень большая, но политического представительства у нее нет, партии своей в Государственной Думе — тоже, укусить она вроде бы всех способна, а ренту получать систематически не может. Хочется эту проблему решить не путем партийного и политического строительства, а просто бахнуть. Утром проснулись — и живем уже в другой стране. И если было некоторое количество идиотских дел о государственной измене в связи с событиями на востоке Украины в 2014-м и 2015-м, то сейчас этих дел будет в разы больше. И под них попадут не только люди, которые звонят подруге, соседке, товарке или родственнику в Украину и говорят: «Слушай, у нас тут танки». Под них попадут вообще все, кто позволит себе по этому поводу что-либо сказать.
Была идея в начале прошлого десятилетия создать как бы капиталистический блок постсоветских стран, который в принципе на уровне интенсивности хозяйственных связей можно было бы назвать с какой-то точки зрения СССР. Это называется Таможенный союз, ЕвразЭС. Конечно, без Украины все эти образования неполноценны. Разумеется, Украина в обозримой перспективе в эти образования не вступит. Однако война с ней уничтожит гипотетическую перспективу замирения, решения вопроса по Крыму, гипотетическую, но не невозможную. Если начнется война с Украиной, никакого квази-СССР не будет никогда. Не только на нашем веку. А вообще — никогда.
«Могу сказать, что у нас мало поклонников Александра Григорьевича Лукашенко в стране. Сторонников такой «сильной руки» у нас почти нет»
«Лукашенко нашел особую клавишу в голове президента Российской Федерации, на которую теперь каждый день жмет»
— А Лукашенко якобы теперь сам стремится к интеграции, будто бы претендуя на первое место в случае ухода Путина.
— В случае президентства Лукашенко нужно понимать, что он абсолютно самостоятельный игрок, который успешно обрабатывает уже не первый, не второй и не третий состав российского правительства, имея в виду и бюджетные дела, и нефтяные, и так далее. Но сейчас его политическая игра для России стала намного опаснее. После событий лета 2020 года он получил в свои руки аргумент. Лукашенко теперь говорит президенту Путину: «Твои оппозиционеры хотели устроить оранжевую революцию. А у меня они ее попробовали устроить. Я пережил. Понимаешь, Володя, как страшно, как они с нами, со мной и с тобой, себя ведут и будут вести?» «Они» здесь — это и оппозиция, но Запад прежде всего. Лукашенко нашел особую клавишу в голове президента Российской Федерации, на которую теперь каждый день жмёт.
Есть в российском руководстве люди, которые готовы обсуждать Союзное государство России и Беларуси. Не как декларативное образование на уровне политических структур и не в смысле экономической интеграции, а в другом смысле — создание единого государства. Есть такие люди. Но даже в состоянии бункер-президентства, отрезанности от собственного политического класса делиться Россией с президентом Беларуси президент РФ Путин не будет. Никогда.
— А у Лукашенко есть такие фантазии?
— Не специалист. Могу сказать, что у нас мало поклонников Александра Григорьевича Лукашенко в стране. Сторонников такой «сильной руки» у нас почти нет, как и сторонников реальной интеграции в смысле создания реального единого государства.
— А общество в целом у нас не левеет? Или за результат на выборах КПРФ надо благодарить Навального?
— Любая вторая легальная партия будет получать сливки всего спектра недовольства, если вы избавляетесь от реальной оппозиции. Всего недовольства вообще. У нас стихийно произошло «Умное голосование», рациональный политический выбор в пользу второй крупнейшей партии в стране. Она могла называться как угодно отчасти — в пользу единственной новой партии в партийном меню, которая называется «Новые люди».
— Кстати, Сардану Авксентьеву с Нечаевым вы тоже не сталкиваете, как и Путина с Миннихановым.
— Авксентьеву с Нечаевым мы не сталкиваем, потому что Алексей Геннадьевич сделал политическую ставку, рискнул и выиграл. Достойно уважения. А Сардана Владимировна — очень перспективный политик. Мы не будем сталкивать их лбами. Интересно, кстати, что голосование за Новых людей, если мы понимаем его как отчасти протестное голосование, произошло в том числе в регионах, которые вообще-то считаются оплотом лоялизма. Например, Краснодарский край. Если бы в Кремле сидели люди, которых интересуют теплокровные граждане Российской Федерации, там бы уже третий месяц шли мозговые штурмы и уже третий месяц обсуждали: «Почему у нас в Краснодаре вдруг не голосуют за „Единую Россию“? Это же оплот лоялизма, большой, успешный русский регион, где, по идее, 100 процентов людей должны быть путинистами?»
«Глупые, напуганные, недальновидные люди вызывают Виктора Васильевича Золотова»
— Почему протесты после возвращения Навального и его ареста в итоге затухли? Только ли из-за того, что закрутили гайки?
— Когда на глазах у изумленной страны создается армия для подавления внутреннего недовольства, которая называется Росгвардия, когда эта армия спустя пять лет имеет на вооружении огнеметы, пулеметы, самолеты, вертолеты и не знаю, что у них там еще есть, граждане Российской Федерации логично заключают, что пока не пришло время для выражения массового протеста. Мы здесь называли фамилии многих уважаемых людей. Вы считаете, этим уважаемым людям комфортно сидеть на штыках Росгвардии? С 1924-го по 1930-й, а то и по 1936-й, если, как вы говорите, вдруг обнаружится тот самый эликсир? Они хотят сидеть на штыках Росгвардии? Сидеть удобно в кресле, на диване из хорошей кожи, а сидеть на штыках Росгвардии очень комфортно. Понимая, что всем, что у тебя есть, ты теперь обязан не себе, не отношениям с президентом, не российской версии капитализма, а тому, что во дворе развернута дивизия Росгвардии.
— Но недовольство все равно зреет.
— Недовольство зреет. И оно будет искать выход. Умные люди сами бы давали этому недовольству выход, усложняя и демократизируя политическую систему.
— Вот походил Хабаровск — и успокоился.
— И умные люди делали бы так по всей стране. Хотите ходить каждое воскресенье за Навального? Нет проблем. А глупые, напуганные, недальновидные вызывают Виктора Васильевича Золотова.
— Путин решил ли для себя проблему Навального раз и навсегда? Будет ли он сидеть до упора или может все-таки повторить судьбу Манделы?
— Алексей Анатольевич Навальный принял единственно верное и мудрое политическое решение, оставшись на территории Российской Федерации — именно с точки зрения своего политического будущего. И заплатил за это высокую цену. Он временем своей жизни заплатил за билет в будущее. Нам, простым людям, такие билеты не продают. Политикам иногда продают. Навальный заплатил не векселями, а звонкой монетой, своей биографией. Это политика в высшем смысле слова.
— Он демонстрирует это и сегодня.
— Сохраняя оптимизм и веру в будущее. Молодец! О всех остальных этого сказать не могу. Не верю, что у уехавших за рубеж выйдет новая РСДРП в эмиграции. Я в это не верю. Не буду спекулировать. Там есть хорошие люди, есть плохие, там есть идейные люди и те, которые занимаются сбором донатов. Там есть люди, которых заставили выбирать между тюрьмой и эмиграцией. Нужно разок попробовать этот выбор на себя примерить, чтобы перестать их осуждать. Там есть разные люди. Не хочу всех мазать белой краской или черной, просто не верю, что они оттуда могут что-то сделать здесь.
— Навальный мог ли надеяться, что Путин уйдет раньше срока?
— Он ни на что не надеялся, мне кажется, а просто политическим инстинктом верно решил: если он остается там, то становится лидером какой-то группки людей в изгнании. Не верю, что ему кто-то давал гарантии безопасности. Я уверен, что он это решение принимал самостоятельно, независимо от того, что ему обещали и обещали ли ему вообще что-то.
— У вас еще была интересная мысль о том, что самый удачный транзит для России — это транзит с женским лицом.
— Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Но кто бы подошел на эту роль? Имели ли вы в виду, например, перспективного политика, которую упомянули выше?
— К Сардане Авксентьевой отношусь с большим уважением. Она очень перспективный политик. Насколько я понимаю, у спикера Совфеда Валентины Ивановны Матвиенко никаких амбиций нет. Более того, она довольно давно просится в разных форматах на какую-то почетную должность, не предполагающую ежедневной вовлеченности. Я не вижу среди женщин в федеральном правительстве кого-то, кто мог бы или хотел бы пойти в политику. Я считаю, что очень перспективной политической деятельницей сейчас является вице-мэр Москвы Анастасия Владимировна Ракова. Это политик, которая к управленческим компетенциям добавила пусть не всегда удачным образом, с перебором в предметах роскоши и дорогих нарядах, но все-таки публичный образ, с которым дальше можно работать. Видно, что из руководителя в управленческой команде мэра она может двинуться в сторону политика, например уровня мэра Москвы.
Но говорить о том, что у нас есть хотя бы короткая скамейка женщин-политиков, которые сразу, сходу могут сыграть в высшей лиге, пока не приходится. Есть Екатерина Михайловна Шульман. Для Российской Федерации было бы очень хорошо, если ее политическая карьера, оборванная на членстве в совете по правам человека, все-таки будет продолжена. Есть Анна Константиновна Федермессер, которую завлекали в политику, но каждый раз после этого она от политики бежала как от огня по причине того, что каждый раз, когда ее пытались туда завлечь, начинался совершенно страшный раскол, какие-то комсомольские собрания в «Фейсбуке» по ее осуждению и так далее.
— В соцсетях это любимое занятие.
— В информационном пузыре не так много форм досуга. Суд над товарищем по пузырю — это, конечно, важная часть досуга обитателей «Фейсбука». Без этого и «Фейсбук» мне хорош.
— Кстати, Ракова сделала выводы после известных сюжетов о ее гардеробе. Когда сегодня она выступает на телеэкране, на ней нет вообще никаких украшений.
— Прекрасно. Она не сказала «Да пошли вы», не надела в уши новый Graff, а вместо этого сделала выводы. Это значит, что она учится и растет как политик.
— Чего можно ждать от 2022 года?
— 2022-й покажет очень важную вещь. Если мы по-прежнему живем в политическом цикле, границы которого задают президентские выборы, то в 2022-м не будет происходить особенно ничего. Мы продолжим бороться с ковидом, правительство будет также печатать на бумаге планы развития, которым не суждено сбыться. Запреты и посадки будут множиться прежними темпами, не слишком быстро, не слишком медленно. Если же произойдет что-то вроде вооруженного столкновения с Украиной, мы поймем, что президентские выборы — это больше не главная дата в российском политическом календаре. Это будут очень плохие новости для страны, элиты и российских граждан. Однако шанс, что это случится, к сожалению, есть.
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 111
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.