Салават Гилязетдинов: «Когда рисую степь, внутри меня звучит горловое пение!»

Художник Салават Гилязетдинов Фото: Камиль Бузыкаев

«Наверное, я мог бы получить другую специальность, но судьба распорядилась так»

— Салават Мухаметович, вы начали писать еще в детстве под впечатлением от тюркских сказок. Какие из них остались с вами до сих пор и кардинально повлияли на творчество?

— Сложно выделить конкретные сюжеты. Я вырос на сказках народов мира и СССР, в том числе татарских и башкирских. Больше других любил русские былины, эпические сказания о богатырях, персидские сказки. «Тысяча и одна ночь», наверное, повлияла на меня больше всего. В юности увлекся историей, путешественниками-первооткрывателями — зачитывался «Дерсу Узалой» Арсеньева, публикациями Миклухо-Маклая, «Путешествиями и исследованиями миссионера в Южной Африке» Ливингстона. Как и многие, запоем читал Фенимора Купера, Майна Рида. Все это сформировало меня как личность.

— Поступать в Уфимское училище искусств вы решили сами или по совету родителей? Как они относились к вашему раннему увлечению искусством?

— Я вырос в деревне Бураево и с детства впитал народную культуру. У нас в семье рисовали отец и дядя, поэтому и мое увлечение живописью очень поддерживали. Дома всегда были краски и бумага. Отец выписывал для меня журналы «Художник» и «Юный художник». Дядя, который жил в городе, отправлял много книг о художниках, открытки с репродукциями полотен классиков. В школе я регулярно оформлял стенгазету. А чуть позже в районе построили новый шикарный клуб, где базировался народный театр, и пригласили на работу Искандера Саяпова, нашего первого профессионального художника. Он собрал ребятишек со всей деревни и открыл в клубе кружок рисования. Мы учились выражать свои эмоции на бумаге, а в свободное время помогали оформлять спектакли — вырезали листочки и цветы из ткани, включали разноцветные прожектора. Так я втянулся в творческий процесс и сам захотел поступать в училище искусств.

С первого раза, правда, не поступил, но параллельно тогда набирали курс художников декоративно-прикладного искусства для республиканского художественного объединения «Агидель», и я решил попробовать. В комиссии сидел Рашид Нурмухаметов, наш известный живописец, основатель художественного фонда и специализированной школы-интерната, декан Уфимского института и училища искусств. На отборе он спросил меня: «Откуда ты?» Я сказал, что из Бураево. Он  продолжил: «Хочешь быть художником?» Я ответил: «Хочу». — «Хочешь расписывать ложки?» — «Не хочу». — «Тогда приходи на будущий год в мой училищный класс».

Так я забрал документы и вернулся обратно в свою родную школу №2 в селе Бураево. Уверенный в том, что после 9-го класса обязательно приеду заново поступать в училище. Правильно ли сделал — уже поздно судить. Наверное, я мог бы получить другую специальность, но судьба распорядилась так.

— Тем не менее художником вы осознали себя после 25 лет, то есть довольно поздно. Почему так сложилось?

— В школе я увлекся спортом и захотел стать тренером по классической борьбе. Мой наставник заприметил меня как спортивного паренька и начал заниматься со мной индивидуально. Мы много работали, я побеждал на соревнованиях, и увлечение борьбой переросло в настоящую страсть. Я даже дважды поступал в Казанский физкультурный институт (который окончил мой тренер), оба раза сдал экзамены на отлично и хорошо, но не прошел по конкурсу — на кафедре борьбы было 13 мест, и брали в основном парней из Казани.

Серьезно об искусстве я вспомнил только в 22 года, уже после армии. Так я после службы в рядах Советской армии поступил в Уфимское училище искусств. Учеба была интересной, преподаватели замечательные. Я до сих пор храню к ним самые теплые чувства, а с Людмилой Ивановной Хабибрахмановой мы стали большими друзьями. Я неоднократно пытался поступить в художественные академии Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска, но безуспешно. Во-первых, не хватало базы — я разбирался в живописи, но мало что знал о дизайне, керамике, работе с металлом и стеклом (в то время абитуриент должен был быть готов на 200 процентов). Во-вторых, я еще не отработал два года по распределению, а тогда это было обязательным условием для поступления в вуз.

— Как же в итоге вы выучились на живописца?

— Я стал студентом только в 30 лет. В нашем институте искусств восстановили художественное отделение, и я поступил в первом наборе. Конечно, такое образование сложно назвать полноценным (мы учились в общежитии, натуру я бегал рисовать в пединститут), но оно позволило мне самостоятельно творить и общаться с прекрасными педагогами. Нас учили не рисовать, а композиционно мыслить, видеть и думать как художник. Любой человек шлифует свое мастерство эмпирическим путем, и если он чувствует пространство листа или холста и ему есть что сказать, значит, он художник. Ну и, конечно, в нашем деле важен жизненный опыт. Не бывает юных готовых гениальных художников. Должна быть насмотренность. Без нее автор может прекрасно рисовать, но, кроме ремесла, за этим ничего не стоит.

— Кто повлиял на ваше становление во время учебы в Уфимском институте искусств?

— Мои замечательные преподаватели — Талгат Хасаинович Масалимов, Николай Леонидович Пеганов, уже покойный Михаил Алексеевич Назаров. Их полотна меня по-настоящему вдохновляли. Назаров разбирал наши работы по кусочкам, и благодаря этому мы начинали понимать законы композиции, организации пространства. Михаил Алексеевич же посоветовал мне замечательную книгу Бориса Раушенбаха «Геометрия картины и зрительное восприятие».

Понимаете, любая картина подобна музыкальному сочинению. В ней есть свой ритм, высокие и низкие частоты, мажорные и минорные краски, орнаментика пятна. Можно часами наблюдать, как одна линия втекает в другую. Все это Назаров показывал нам на работах великих мастеров — Пуссена, Сезана, Филонова, Пикассо, каждый из них по-своему выстраивал пластику изображения. Мы мало что понимали, но слушали, не отрываясь. Еще Михаил Алексеевич советовал нам не увлекаться излишней стилизацией. Все должно быть в меру. Опыт приходит с годами, но именно педагоги вложили в меня основы правильного мышления. Еще Аристотель говорил, что искусство должно быть пропитано принципами подражания действительности. Природа — наш главный учитель.

«Любая картина подобна музыкальному сочинению. В ней есть свой ритм, высокие и низкие частоты, мажорные и минорные краски, орнаментика пятна» Фото: bizon.gallery

«Я татарин, творящий на башкирской земле»

— Вы не раз говорили о том, что потенциал башкирской культуры до сих пор не исчерпан и в своем творчестве обращаетесь к родному эпосу, легендам и напевам. То есть вы позиционируете себя именно как национальный мастер?

— Нет, я не считаю себя чисто башкирским художником. И татарское, и башкирское изобразительное искусство до конца еще не сформированы. Пока они стоят на фундаменте русского и европейского искусства, а я советский художник: татарин, творящий на башкирской земле. Всю жизнь я прожил в Башкортостане. Возможно, и хотел бы переехать, но в 90-е годы не было возможности — надо было кормить детей и выживать самому. А так очень люблю путешествовать. По работе не раз выезжал на Кипр, в Сибирь, Петербург, Турцию, Венгрию. В Елабужском государственном музее-заповеднике уже почти 20 лет вместе с  генеральным директором ЕГМЗ Гульзадой Ракиповной Руденко проводим арт-симпозиумы, а с 2018 года — творческую лабораторию для молодых художников. В Новокузнецке открыл центр эмали. А переезжать куда-то на ПМЖ уже поздно, я ведь пенсионер (улыбается).

— Расскажите о вашей поездке в Венгрию, точнее, в город Кечкемет, где вы изучали искусство эмали. Что дал вам этот опыт и какие достоинства у венгерской системы обучения этому древнему ремеслу?

— Я поехал туда по совету Виталия Петровича Петрова, известного как Праски Витти. Это выдающийся чувашский художник-мыслитель. Я любовался его эмалями еще в 80-х годах, будучи студентом училища. А через много лет увидел их снова, захотел научиться делать так же и поехал к Виталию Петровичу в Чебоксары. Он рассказал мне, что был в Венгрии, и порекомендовал поработать в колонии художников-эмальеров в Кечкемете. Результат был, но не тот, который я ожидал: деньги потратил, эмали привез, вдохновился, но у венгров ничему особо не научился (там упор сделан на практику). Зато помогли российские мастера: основы ремесла мне показал Георгий Иванович Лиховид, приехавший в Кечкемет из Ростова.

Праски Витти: «Говорят, что чуваши были когда-то гениальным народом»

Вернувшись из Венгрии, я по-настоящему влюбился в эмаль — купил печку, все необходимые материалы. Сначала не все получалось, но мне помогла дочь.

«Я нашел свою нишу и не вижу смысла перескакивать с одного на другое. Великая степь, история кочевников — необычайно интересные и глубокие темы» Фото: Камиль Бузыкаев

«Увлекаться идеями Запада я не хочу. Ради этого не стоит заниматься искусством»

— Главная тема вашего творчества — великая степь и история кочевников. Почему уже больше 20 лет она остается для вас актуальной?

— Я нашел свою нишу и не вижу смысла перескакивать с одного на другое. Великая степь, история кочевников — необычайно интересные и глубокие темы. Я долго к ним шел, многое перепробовал — портреты, натюрморты, пейзажи. А потом понял, что меня по-настоящему волнует. Когда смотришь на всех этих степных красавиц, сердце замирает. Невольно любуешься их пластикой, скромностью, разнообразием платьев. Как можно пройти мимо такого богатства и не попробовать пропустить его через себя? Я восхищаюсь природой Монголии и Якутии, а путешествие в Хакасию потрясло меня до глубины души. Это чудный, удивительный край. Особенно впечатлили петроглифы, огромные дольмены, степь, покрытая ирисами.

Для меня это неисчерпаемая тема, а быть подражателем и увлекаться идеями Запада я не хочу. Ради этого не стоит заниматься искусством. Лучше вырабатывать свой почерк. Пусть вначале он будет простым, неубедительным, но со временем даже неуверенные опыты выльются в нечто совершенное.

— Вы даже упоминали, что ощущаете себя человеком той эпохи. Это действительно так?

— Наверное. Во время работы я действительно погружаюсь в те времена: слышу шум ветра, ржание лошадей, запах полыни и ковыля. Если автор не ощущает дух эпохи, он вряд ли сможет передать его на холсте. В душе должна играть музыка времени. Когда я рисую степь, внутри меня звучит горловое пение, и я начинаю чувствовать каждую линию, каждый образ, каждое движение и взгляд раскосых глаз… Все это рождает уникальную атмосферу пространства, добавляет изображению глубины, а художник из ремесленника превращается в созидателя и творца.

— Возможно, некоторые национальные сюжеты сегодня становятся особенно актуальными? Например, ваша лейттема — 7 девушек, которые выбрали смерть для того, чтобы не оставаться в чужом краю.

— Дело не только в сюжетах. Русское и особенно советское искусство — это вершина мировой цивилизации. Пока мы еще не до конца его понимаем и оцениваем. В советской живописи главным героем был человек труда, созидатель, а не дворяне и олигархи в рыцарских латах и дорогих пиджаках. Русское народное искусство тоже подарило нам прекрасные, непостижимые уму шедевры. Как люди, будучи крепостными, могли создать их? Загадка. Но очевидно, что русские и советские художники повлияли на формирование национальных школ. В том числе татарской и башкирской, которые тесно связаны друг с другом.

Мы сможем выжить, только если будем опираться на свои корни. Культура — это иммунитет, и она должна быть своей. Не нужна нам эта американская «виагра». Лучше вкушать полноценную культурную пищу, которая корнями уходит в народную философию и традицию. Только тогда русский ощущает себя русским, татарин — татарином, башкир — башкиром. И все они становятся соотечественниками, братьями. Такие стремления в людях нужно поддерживать и развивать.

«Я делаю тонкое клише, оттискиваю его, подкатываю валиком, за счет чего бумажная масса впитывает все нюансы и рельефы. Бумага толщиной где-то 3 миллиметра засыхает, я ее тихонько отдираю, а потом начинаю красить и клеить полотно» Фото: Камиль Бузыкаев

«Просто штамповать работы мне неинтересно»

— В своих работах вы применяете технику конгрева (бумажного тиснения). Какие эксклюзивные, авторские приемы используете?

— Это интересная техника, но многие художники, использующие ее, своих секретов не раскрывают. И это правильно: чужие работы вдохновляют автора на поиски индивидуальности, побуждают вырабатывать новые технические приемы. Например, Латиф Казбеков или Ринат Миннебаев создают потрясающие композиции, но я так и не понял, как именно они работают с бумагой.

Я обычно действую двумя способами. Первый — делаю тонкое клише, оттискиваю его, подкатываю валиком, за счет чего бумажная масса впитывает все нюансы и рельефы. Бумага толщиной где-то 3 миллиметра засыхает, я ее тихонько отдираю, а потом начинаю красить и клеить полотно. Второй способ более творческий. Я катаю клише и прямо сверху накладываю на основу вмятины, отдираю бумагу и наклеиваю изображение. Так удается что-то подправить или добавить в процессе работы. А если клише сделано заранее, скорректировать полотно уже невозможно. Клише лежит внизу, и получаются контррельефы.

— Какими материалами пользуетесь для создания причудливых очертаний ваших полотен? И как вам удается добиться такого рельефа композиций? Кажется, что они сделаны из дерева, металла или стали…

— Я использую все, что валяется под ногами (смеется). Это пластилин, строительные сетки, молотки, дверные ручки, следы протекторов, фрагменты обуви… Выбор материала диктует художественный замысел, просто штамповать работы мне неинтересно. Чаще всего я замешиваю массу на туалетной бумаге. Добавляю воду, яичную скорлупу, клей, немного шпаклевочной массы и бумага после высыхания выглядит как тоненькая плитка. И на нее уже наносишь краски, узоры, символы. На мастер-классах я показывал гостям изнанку процесса. Кажется, им было интересно.

— Многие знают вас как автора герба города Агиделя в Башкортостане, принятого в 2006 году. Почему вы, уже сформировав свою технику и круг образов, вдруг заинтересовались геральдикой?

— В начале 2000-х годов проходила гербизация Башкортостана и всей страны, но художников, работающих с геральдикой, в республике было не так много. Ведь гербы своими корнями уходят в европейское средневековье, для нас это чужая культура. Я тоже не занимался геральдикой специально, но сделал герб для своего района в виде скачущего белого волка. Идею подсмотрел в народных преданиях. В итоге мой бураевский волк так понравился руководству секретариата Госсобрания Башкортостана, что меня попросили помочь. Так я создал около 40 гербов — для Нефтекамска, Янаула, Мелеуза, Учалов и других городов и районов. Авторов со стороны приглашать не хотели, и это, наверное, правильно: для своей республики мы сами должны создавать свою геральдику.

Гербы Уфы, Белорецка, Бирска, Белебея были дореволюционными, их можно было только красиво отреставрировать. А символ Агиделя я создал с нуля. Там хотели открыть атомную электростанцию, поэтому на гербе изображен мирный атом с лавровыми листами. А голубой цвет символизирует реку, на которой стоит город. Мне повезло, что заказчик попросил нарисовать только реку и атом. В других районах хотели чуть ли не путеводитель по городу или району — чтобы там и сеяли, и пахали, и нефть качали. Это сложно, ведь герб должен быть лаконичным.

«Сейчас в фонде «БИЗОNа» представлены в основном мои камерные национальные работы — «Сююмбике», «Город древних», «Звук кубыза», «Дикие гуси»… Все они — ассоциативного характера» Фото: bizon.gallery

— Ваши полотна находятся в фонде галереи «БИЗОN» в Казани. Как началось ваше сотрудничество с галереей и планируете ли вы его продолжить?

— Руководители «БИЗОNa» сами на меня вышли, и я с удовольствием согласился сотрудничать. Сначала прислал им свои произведения по интернету, потом кураторы приехали, посмотрели работы вживую и отобрали несколько штук для экспозиции. Мне нравится, что «БИЗОN» — галерея-салон, которая успешно реализует картины. Выставок в моей жизни было уже очень много, а когда работы покупают, художнику есть на что жить. В «БИЗОNe» также экспонируются полотна моих детей, надеемся на долгое плодотворное взаимодействие с галереей.

Сейчас в фонде «БИЗОNа» представлены в основном мои камерные национальные работы — «Сююмбике», «Город древних», «Звук кубыза», «Дикие гуси»… Все они — ассоциативного характера. Для меня в творчестве очень важен элемент игры. Я заранее не знаю, что (кого) пишу — Сююмбике или древний город: просто импровизирую, ищу интересные композиционные ходы, играю образами и пятнами. А уже потом придумываю названия. В этих работах замысел диктуют материал и техника. Все происходит как в жизни: мужчина и женщина флиртуют (играют) друг с другом, а уже в своего ребенка вкладывают душу.