Не будет преувеличением сказать, что в отдельно взятой Аргентине столкнулись два фокуса — на максимально возможную глобализацию и на прочную защиту от нее Не будет преувеличением сказать, что в отдельно взятой Аргентине столкнулись два фокуса — на максимально возможную глобализацию и на прочную защиту от нее Фото: © IMAGO / www.imago-images.de / www.globallookpress.com

Антиглобализация

Написать этот текст меня, с одной стороны, подвигла ситуация в Аргентине. Там сейчас проходят всеобщие выборы, выбираются президент страны, вице-президент, члены национального конгресса (парламента) и губернаторы большинства провинций. С другой стороны, этот текст стоит рассматривать как четвертый в череде подобных же попыток осмысления будущего.

В Аргентине особенность сложившегося положения в том, что второй тур выборов вышли два кандидата, представляющие собой непримиримые не только политические, но и экономические лагеря. Другая особенность — годовая инфляция в 140%, три дефолта только с начала этого века и общая разболтанность местной экономики, длящаяся уже не одно десятилетие.

Первое место, по результатам первого тура, взял нынешний министр экономики Серхио Масса, государственник средне-левой ориентации, перонист, сторонник усиления государственного влияния в экономике. Не сильно отстает от него Хавьер Милей, политик-предприниматель-экономист, человек весьма экстравагантный: достаточно сказать, что в его программе нашло место упразднение местного ЦБ и перевод экономики Аргентины с песо на доллары США. Не будет преувеличением сказать, что в отдельно взятой Аргентине столкнулись два фокуса — на максимально возможную глобализацию и на прочную защиту от нее (хотя продавать на внешние рынки, конечно же, никто не откажется).

Но это характерно не только для Аргентины: дело лишь в том, что там этот выбор делается прямо сейчас. В мире в принципе предостаточно всех этих дискурсов о суверенной финансовой системе, импортозамещении и прочих таких же чучхеобразных концепциях. Напомню, что «чучхе» с корейского можно перевести как «опора на собственные силы» или «сам себе хозяин». С другой стороны, в мире много глобалистских институтов вроде МВФ, Всемирного банка, Банка международных расчетов, да и сама ООН (а также ВОЗ — кто сказал «ковид»?) тоже входит в этот список. И о глобализации же можно дать три тезиса.

Во-первых, на настоящий момент глобализация в мире состоялась, но состоялась ограниченно. У всех есть возможность вести дела с кем угодно, вне зависимости от стран пребывания, система перевода оплаты за товары и услуги также глобальна. Но — никто не отменял таможенных пошлин, эмбарго, санкций, лимитов на привлеченный труд мигрантов и иных видов политик, которые устанавливают различные государства в зависимости от своих нужд.

Во-вторых, рост уровня глобализации с начала нынешнего века остановился. Измеряется он довольно просто — как доля суммы всего мирового экспорта и импорта к мировому же ВВП. Перевалив на рубеже веков показатель в 50%, он так и не сумел закрепиться выше 60%. Вместе с этим нельзя сказать, что он однозначно падает: шуму про обособление, декаплинг и прочие валютные зоны много, но на этом показателе ковидные годы отразились куда сильнее (дав заметную волатильность), чем вся эта риторика.

В-третьих, глобализация есть процесс естественно-рыночный. Привлекают мигрантов, потому что они дешевле. Покупают сырье не у «этих», а у «тех», потому что именно «те» дают более выгодные условия. Размещают производство не в первой стране, а во второй — потому что там в данной отрасли налоговые каникулы. И так далее и тому подобное — глобализация есть, в некотором смысле, «явление природы». Развитие ее в послевоенное время было обусловлено ее полезностью в целом «для всех», подобно той анекдотической «средней температуре по больнице». Повторюсь еще раз — «в целом», но какому-то конкретному человеку или социальной страте может быть от глобализации очень и очень неуютно. Иначе говоря, отменять глобализацию также «в целом» есть дело невыгодное, и в принципе на этом можно бы поставить точку. В конце концов, ну зачем обособляться тому же Китаю с сателлитами, лишая себя доступа на богатые рынки Запада? Но, тем не менее, имеет смысл разобрать вопрос: а при каких условиях эта самая вроде как невыгодная деглобализация действительно может состояться?

Стагнация означает фиксацию существующего положения дел. Кто богат — тот останется богат. Кто не очень — тому придется приложить усилия к сохранению своих активов. Бедный же останется бедным Стагнация означает фиксацию существующего положения дел. Кто богат — тот останется богат. Кто не очень — тому придется приложить усилия к сохранению своих активов. Бедный же останется бедным Фото: © Boris Roessler / dpa / www.globallookpress.com

Стоит ли ждать secular stagnation (вековой стагнации)?

Особенность сложившегося положения дел в том, что в последние десятилетия мы имеем слабое, но притом выраженное замедление экономического роста в планетарном масштабе. Напомню, он составлял примерно 5% в год в 60-е годы, снизился до 4% в 80-е (стагфляция 70-х была очень волатильна, тренда там нет) и утвердился около 3% со второй половины 90-х годов. С одной стороны, на рост играют непрерывно идущие цифровизация с автоматизацией как сокращение непроизводительных издержек и ошибок. С другой стороны, в значительной мере иссяк потенциал инвестиционного взаимодействия развитых и развивающихся стран как источника экономического роста: фактически не до конца охваченной осталась лишь Африка, и ее освоение не даст той дельты приращения, которую дало включение в этот механизм Китая, еще при Дэн Сяопине.

Помимо того, стоит помнить, что рост последних полутора десятков лет в значительной степени обусловлен ростом долгов, это характерно и для США, и для Европы, и для Японии, и для КНР. По сути, он является «привнесенным» в настоящее из будущего, за что еще придется платить так или иначе. Если дать эту поправку в ситуацию, очистить ее от такого займа, а также поправить на рост населения планеты (порядка 1% в год), то окажется, что планетарное экономическое развитие, а именно рост производительности труда (прямо по Марксу, да) — практически встало. Это, конечно же, не ново. Концепция грядущей secular stagnation (вековой стагнации), родившаяся после кризиса 2008–2009 годов, постепенно распространяется в экономических кругах. Но осмысления развития ситуации, если оно действительно пойдет таким образом, пока не произошло — и вот как раз здесь и начинается самое задорное.

Дело в том, что стагнация означает фиксацию существующего положения дел. Кто богат — тот останется богат. Кто не очень — тому придется приложить усилия к сохранению своих активов. Бедный же останется бедным. Осознание такой судьбы может спровоцировать желание «перевернуть доску». Понятное дело, не у податного электората какой бы то ни было страны, речь идет об элитах. И, напомню, ковид и примененные меры прямо показали, что этот слой людей, обитающих на планете, не отличается особым интеллектом, мудростью и дальновидностью, но, скорее, трусливостью и безжалостностью по отношению к себе подобным.

В умах присутствует суждение, что «война стимулирует развитие»

И ровно вот отсюда может вылезти … разное. Во-первых, это то самое разделение на блоки. Варианты здесь могут быть разные — от вещей относительно нормальных, типа американского акта контроля инфляции (который на самом деле устанавливает преференции выделенным секторам типа зеленой энергии, тонкой химии и AI — и Европа немедленно взвыла) и до жесткого размежевания, возможно, под соусом безопасности. Мол, нет у нас своих чипов, надо любой ценой завезти, пусть хоть на пять поколений старше и на порядок дороже, но надо. И вполне могут завезти, при должной мотивации. Важен еще и возможный психологически-патриотический эффект: ранее «этого» у нас не производилось, теперь оно есть, пусть кривое и корявое, а что вбухали туда тонны денег и жить стали объективно хуже — не беда, деды хуже жили, и ничего.

Во-вторых, резко возрастает риск серьезной войны. Война, с экономической точки зрения, вполне может быть осмысленна в доглобальном периоде (победили врагов и ограбили их, ну отлично же!), но в нынешнем глобальном она означает разрушение накопленного капитала, физическое уничтожение потребителей твоих же товаров и, не исключено, кооперантов в сложившейся системе разделения труда. Вместе с тем, в умах присутствует суждение, что «война стимулирует развитие» — и это тоже вполне может влиять на принятие того или иного решения.

С другой стороны, это всё может обернуться относительно спокойным бултыханием в силу проявляющейся деградации национальных государств и наций как феномена; грубо говоря, «пополаны элитам не дадут особо разгуляться». Речь идет о постепенном (пока постепенном!) разрыве прямой и жесткой связи «человек — государство», характерной для государств последних двух с половиной веков. Национальное государство немыслимо без нации как политического конструкта, без массовой армии крестьянского происхождения, без архетипичных мотиваторов вида «наших бьют» либо «погнали наши городских», в зависимости от ситуации.

Но уже сейчас элиты вынуждены, скорее, договариваться с людьми, потому как те постепенно привыкают задавать им простой вопрос: «А чем ты мне за это заплатишь?» И отсюда уже не очень далеко и до трансформации государств. Вопрос куда именно — и он остается открытым, особенно с учетом старения населения и прекращения роста его численности в некоторых странах, что повышает ценность людей, в том числе и для них самих.

Будущее не предопределено, и картина его не ясна. Кроме того, завершается вековой тренд экономического развития (но не технологического — такой вот парадокс), и это порождает свою новую неопределенность. Посмотрим по ситуации.