Сергей Еретнов Сергей Еретнов: «Мулла в лагере был, пожалуй, даже нужнее, чем православный священник. Люди, когда попадают туда, сразу стремятся объявить себя правоверными, даже если на воле не особенно чтили Коран» Фото: Олег Спиридонов

В ОДИНОЧКЕ, ДАЖЕ КЛАССА «ЛЮКС», ДОЛГО НЕ ПРОСИДИШЬ

Не нужно думать, что все оплоты российской пенитенциарной системы работают по одной кальке, — всегда есть место человеческому фактору. Во-первых, региональные традиции имеют свою специфику; во-вторых, каждым объектом УФСИН заведует директор со своими тараканами в голове, с внутренним распорядком и способностью вести хозяйство, а тюрьма — это прежде всего большое хозяйство, которое должно обеспечивать автономный быт большого числа мужчин.

Пройдя все закамские СИЗО, я могу сказать, что тюрьмы в Татарстане нельзя назвать переполненными. Многое сегодня зарегулировано, и благодаря этому с соблюдением прав человека дело обстоит не хорошо, но лучше, чем раньше. Я уже писал про видеонаблюдение в каждой камере, про стремление администраций не раздражать зеков понапрасну. Ради соблюдения каких-то норм заполненности сегодня запрещается, например, держать зека в ИВС дольше 10 дней. Даже если следствие или суд с человеком за это время не отработали, его все равно возвращают на зону как минимум на 10 дней до следующего привоза. Именно поэтому долгие паузы между судебными заседаниями стали правилом.

Лично я в ИВС сидел исключительно в одиночках, и в СИЗО меня в первый раз привезли одного, спецэтапом, в субботу. Встречал весь, так сказать, генералитет. Сразу дали еще одну одиночку, да еще и разрекламировали — рассказали, какие знаменитые гости Чистополя в ней сидели. Основных трое было: будущий вице-премьер Израиля Натан Щаранский, главный КВНщик Александр Масляков, а правозащитник Анатолий Марченко в этой камере не просто сидел, но и умер в результате голодовки — именно его смерть в конце 1980-х годов привела к амнистии всех советских политзаключенных.

В общем, это была камера «люкс», но двух недель в одиночке перед этим мне хватило, я сразу попросил кого-нибудь ко мне подсадить. Мне пошли навстречу и подыскали настоящего профессора — доктора физико-математических наук, бывшего директора московского вуза Виктора Соколова. Соколов на тот момент провел в СИЗО в ожидании суда уже 7 лет — ждал приговора за основание финансовой пирамиды, и со мной он отсидел как раз последний месяц. У него, кстати, интересная история: татарстанские оперативники фактически похитили его в Москве, в обычной машине привезли в Казань на меру пресечения. Первый судья был шокирован таким способом задержания и сразу отпустил Соколова. Он же, вместо того чтобы бежать, выйдя за порог, согласился зайти в отделение за паспортом — его тут же задержали повторно и нашли судью, который постановил арест. Пирамида у него была федерального масштаба, но уголовное дело завели исключительно в Татарстане. Кто-то из больших региональных боссов вложился в его схему, потерял деньги, поэтому с ним так и поступили.

Когда Соколова увезли, я категорически отказался сидеть один, и меня перевели в общую камеру, причем для некурящих — таких в Чистополе было всего штуки две на все СИЗО. Потом я побывал еще в Мензелинском и Бугульминском СИЗО, поэтому могу рассказать о некоторых отличительных чертах.

В ЧИСТОПОЛЕ — ЕДА, В МЕНЗЕЛИНСКЕ — ДЕВУШКИ, В БУГУЛЬМЕ — ТЕЛЕВИЗОР

В Чистополе начальник самый хозяйственный, но немного странноват. Среди закамских СИЗО у него было лучше всего с питанием, вода была самая чистая — он пробил свою скважину, чтобы не платить за воду. Хозотряд пек на зоне свой хлеб нескольких видов. На зоне, кстати, много мастеров кулинарии. Все, кто долго сидит, приобретают навыки, но встречаются люди, которые вообще из ничего способны сообразить шедевр — какой-нибудь салат, допустим. В камере, разумеется, нет никакой плиты, но при большом желании зеки устраивают что-нибудь из подручных средств. К примеру, умельцы делали подобие сковороды из кипятильника: если его разогнуть особым образом, то получается обод, на который можно положить алюминиевую тарелку, а она греется быстро.

Так вот, о странностях начальника. В первый раз у меня вышел с ним конфликт, когда мне прислали книги, а надзиратели говорят: сдай, мол, книги в библиотеку, будешь оттуда получать. Какая библиотека, это же моя собственность?.. Нет, говорят, у нас такое правило по внутреннему распорядку. Оказывается, начальник тюрьмы придумал какие-то свои правила, чтобы зеки по ним жили, — с федеральным законодательством они, понятно, не имели ничего общего. В общем, начальнику я передал идти лесом вместе со своими правилами, и в итоге настоял на своем. Ясно ведь, что я и так оставлю их в библиотеке, но с какой стати должен писать заявление, чтобы мне выдали книги, присланные родственниками?

Еще одно правило в Чистополе касается сигарет с воли. Родственников заставляют ломать их на три части. Внятного объяснения этому нет — бывает, ломают и в других СИЗО при досмотре, но не на три же части. А причина такого «указа» на поверхности: начальник тем самым вынуждает зеков покупать больше сигарет в лавке, заведует которой его жена. Со мной в Чистополе сидели около 700 человек, почти все курящие. Хочешь курить не табак, а нормальные сигареты — делай выручку супруге. Вообще, я уже упоминал, что сигареты лучше везти с собой из ИВС — так получается, что они уже проверенные и ломать их не должны.

Еще в Чистополе отсутствует телефон, хотя по закону он должен быть. Причем теоретически нет даже ограничений на пользование телефоном, хотя ясно, что если 700 человек начнут ходить-звонить, то весь персонал будет работать только на конвой к телефону. Я для себя нашел выход из положения — стал давать телеграммы. С утра сажусь, пишу большую телеграмму. Работники УФСИН обязаны ее принять и переслать, причем, насколько я помню, они за нее еще и платить должны сами, за счет тюрьмы. В общем, это был второй конфликт с начальством, но связь с волей я держал. Можно и письма писать. В нижнекамском лагере, кстати, когда я заехал, телефоны тоже не работали. Я сразу пригрозил заявлением в прокуратуру, и администрация поставила три телефона. Пользоваться ими можно было по таксофонным карточкам, которые продавались в тюремном магазине.

О Мензелинске рассказать особо нечего, кроме того, что там можно общаться с девушками. Мензелинское СИЗО — это очень маленькая, прямо-таки «домашняя» тюрьма. Женский барак рядом, в пяти метрах стена в стену. В СИЗО на все лето с окон снимают стекла, поэтому можно без проблем переговариваться.

В Бугульме попроще с телевизорами в камерах и совсем плохо с лекарствами. Телевизоры, как и радиоприемники, и электронные книги без доступа в интернет — все это, в принципе, разрешено. Начальникам это даже на руку, потому что все эти вещи при необходимости становятся инструментами управления зеками. Например, поведение камеры неудовлетворительное — телевизор выносят. В Чистополе телевизор был один на этаж, каждая камера пользовалась по несколько дней согласно очередности.

В Бугульму мне собственный телевизор прислали почтой, но когда я съезжал, администрация все равно зажулила, вывезти его я так и не смог. Сначала хотел оставить телевизор в камере — не тащить за собой в лагерь. Начальство СИЗО вынудило меня забрать его — нет, мол, это твое, увози. Я вынужден был упаковать его, вынести, а на воротах конвой потребовал документы на технику. Этапировали нас ночью, документов, конечно, не было — они хранились где-то в бухгалтерии... Так телик и остался в Бугульме, но только не в камере, а у кого-то из охраны — нашли все-таки способ нажиться.

А из лекарств в Бугульме были только аспирин и активированный уголь. Я сидел там осенью, стекол в окнах еще не было, заболел. Родственники привезли таблетки, а их мне не передают — для этого якобы нужно разрешение начальника медчасти. Как мы поступили: родственники обратились в правозащитный центр «Мемориал», поднялся шум в прессе, и тут же в бугульминском СИЗО появляются дорогие таблетки. Говорят, они и после моего отъезда еще достаточно долго имелись в медчасти. На других зонах никаких проблем с лекарствами не было. Правда, насчет Чистополя не знаю — не болел.

ПО ТРУДУ НА СЕМЕРЫХ

Из жизни колонии тоже хочется рассказать один любопытный момент. К тому времени, когда я приехал в Нижнекамск, в лагере уже два года не видели ни священника, ни муллы — их просто не пускали на территорию. Зеки попросили меня посодействовать, и это, в общем, удалось — я связался со знакомыми в закамском благочинии и сообща мы добились допуска священника. Примерно дважды в месяц он стал появляться в колонии, вести службы, исповедовать. Администрация решила и муллу пригласить для симметрии, но те сами отказались — мол, духовных лиц и так не хватает, еще на зону посылать... Функции муллы в лагере замещал один из заключенных, осужденный за мошенничество.

Так вот, как раз мулла-то в лагере был, пожалуй, даже нужнее, чем православный священник, потому что мусульман очень много. Люди, когда попадают туда, сразу стремятся объявить себя правоверными, даже если на воле не особенно чтили Коран. Дело в том, что мусульмане живут отдельно от остальных, даже «черные» им не указывают, они вообще к мастям отношения не имеют. У них и общак свой, и еда получше, потому что по религиозным праздникам им разрешается принимать баранов с воли. Такая вот интересная деталь.

В целом же тому, кто получил большой срок, я очень рекомендую сразу поинтересоваться работой: больше в лагере занять себя нечем. В библиотеке книг много, но выискать что-то стоящее проблематично. Мне повезло отыскать там Макиавелли, но в основном библиотека заполнена советскими производственными романами. Работы между тем тоже критически не хватает, за вакансиями всегда очередь, лучше занять сразу.

Со мной из Бугульмы в Нижнекамск приехал мужичок — получил 1,5 года за то, что побил иностранца. Его подселили в барак к двум десяткам молодых парней, а ему под 50 лет, он водитель. Языка их молодежного не понимает, сходит с ума от безделья. В общем, нашел он меня, попросил посодействовать, чтобы взяли на промплощадку. На промке швейный цех создан одним из челнинских ребят, я с ними договорился. Так он работал у них не за деньги — лишь бы работа была. Единственные материальные плюсы заключались в том, что на промке помогают с сигаретами, есть большая душевая и кормят лучше. Работа там спокойная, день проходит за разговорами. Вообще работа на промке оплачивается, максимальная зарплата около 7 тысяч. Кому денег с воли не шлют, тот реально нуждается и в меньших деньгах, хотя бы на сигареты.

Нехватка работы — наверное, главная проблема в нынешних тюрьмах Татарстана, дело обстоит серьезно. В Нижнекамске сидят почти 1400 человек, а рабочих мест в общей сложности 200. Кроме швейного цеха в промзоне производили сухую картошку, соки, работали с металлом, держали свинарник. Плюс еще около сотни мест было для «красных» — это столовая, уборка территории, электрика и тому подобное.

Сам я не работал. Как-то после моего заезда в Нижнекамск приехал зам по воспитательной работе. Пришел ко мне и удивляется — как это, мол, вы не будете работать? Я ему объясняю, что денег мне присылают достаточно, и как я могу занять место, в котором кто-то отчаянно нуждается? Он это проглотил и давай заново: «Но вы же журналист известный — давайте стенгазету издавать!» И о чем писать, спрашиваю? Может быть, о том, что приходит какая-то странная личность и пытается меня, незаконно, с моей точки зрения, посаженного человека, привлечь к пропаганде ценностей УФСИН? «На свободу с чистой совестью?» Совесть-то свою я не пачкал.

Сергей Еретнов