Фарид Хакимзянов: «Чуваши написали жалобу в Академию наук СССР, мол, татары их давят»

Фарид Хакимзянов в годы учебы в Казанском университете Фото: Кариева Л. Мәңгелек мәхәббәт юлыннан (Остазлар һәмсабакташлар). Казан, 2015

«ЖАРКИМ ЛЕТОМ ЧЕРЕЗ ЗАБОР ПОЛИВАЛИ ВОДОЙ ДРУГ ДРУГА И ПРОХОЖИХ. НИКТО НЕ РУГАЛСЯ»

— Фарид Сабирзянович, давно  нужно было с вами сделать интервью, а тут и повод подоспел — в этом году вы отмечаете 75-летие. Кроме этого, в научном сообществе вы известны как единственный дипломированный специалист по языку булгарских эпитафий. Но широкая общественность, к сожалению, об этом мало что знает. Пришло время восстановить справедливость.

Но начать хотелось бы не с этого. Знакомясь с вашей биографией, я с удивлением узнал, что родились вы в Казани и всю свою жизнь так или иначе вы были связаны с татарским языком, изучением его корней. Откуда у городского человека возник интерес ко всему этому, тем более в советские времена, когда были другие приоритеты?

— В принципе, ничего удивительного тут нет. Я родился в 1945 году в Ново-Татарской слободе Казани — улица Крайняя, 40. Название говорит само за себя, наш дом находился на самой границе Старой и Ново-Татарской слободы, в районе современной улицы Карима Тинчурина, на берегу так называемого Красного озера, которого сейчас нет, его засыпали песком. Бо́льшая часть Тинчурина как раз стоит на этом озере.

Раньше здесь была болотистая местность. Примерно в 1935 или 1936 году всем желающим райисполком дал разрешение забрать столько территории, сколько человек сможет засыпать собственными силами. Наш отец тогда подсуетился и навез столько мусора, что наш двор получился очень просторным — мы там с ребятами даже в футбол играли. Он работал возчиком, видимо, мог себе это позволить.

— То есть вы родились в простой семье?

— Да, отец и мать были родом из Дубъязского района (в 1963 году вошел в состав Зеленодольского и Высокогорского районов ТАССР — прим. ред.). Мать была комсомолкой, передовицей. Мне всегда говорили, что я похож на деда. Кем он был, я тогда еще не знал. Помню только, что мама, когда отца ругала, называла его «мулла калдыгы» («отпрыск  муллы»). После свадьбы они сбежали в Иваново, видимо, были на то причины. В 1936-м, приехав в Казань, сначала жили на улицах Тегәрҗеп (переименована в Ак ком асты, затем — в Нур Баяна) и Заводской, затем уже обзавелись своим домом и хозяйством.

Мои родители были простыми людьми. Отец доставлял на лошадях различные грузы. Часто возил спирт в бочках с Алатского спиртзавода, того же Дубъязского района, 45 километров от Казани. В памяти сохранилась картина: зима, буран, на облучке сидит отец, позади него бочка спирта. Всегда был слегка выпившим. Он рассказывал, что им на заводе выдавали спирт в грелках «для сугреву».

У нас во дворе порой по 3–4 повозки стояло. В основном это крестьяне из Арского района. На зиму приезжали в Казань на подработку. Места было много, поэтому жили у нас. Мы выросли среди лошадей. Жили почти как в деревне. Повсюду раздавалась татарская речь. Здесь были все деревенские обычаи. Например, жарким летом через забор поливали водой друг друга и прохожих. Никто не ругался.

— Это было такое развлечение или игра?

— Такая традиция. Существовало поверье, что, если долгое время нет дождя, надо обливать друг друга водой.

— Можно сказать, что фактически вы родились в деревне, а не в Казани?

— Да. Выросли в своем доме. И крышу сами меняли, и забор сами чинили, все делали своими руками — при необходимости ремонтировали дом, конюшню, сарай,  чинили забор, делали всякие постройки. Вот сейчас все катаются на самокатах, у нас они тоже были, но самодельные. Три доски, два подшипника, проволока — и поехал. Катались на коньках — деревянных. Привязывали сучья к валенкам, только потом появились железные. Затем уже стали собирать и ремонтировать велосипеды из разных деталей, найденных на свалке. От нашей улицы выходили на улицу Татарстан, проходили улицу Заводскую, Нариманова, самая крайняя улица была Кирова. Дальше Кирова не ходили. Зимой, когда сугробы были высотой 3–4 метра, рыли под снегом ходы, играли в прятки, в войнушку. Вот по этим проходам доходили зимой до Нариманова.

— Уличных драк не было, асфальт не делили?

— Как такового асфальта тогда не было, за улицей сами ухаживали — в нашей части улицы грязи и ям не было, а уличные драки были всегда. Я не помню насчет уличных группировок, когда был ребенком, но примерно в середине 60-х все это уже было. Например, наш район назывался Шанхай — на нашей улице жили и воровские авторитеты. Но они никогда не трогали местных, не обижали, не воровали здесь. Наоборот, даже защищали своих. Мы даже двери не запирали на ночь. Это тоже деревенский обычай. Наш дом всегда стоял открытым. Максимум могли подпереть ворота на ночь.

Расскажу один случай. Моя сестра училась в финансово-экономическом институте, к ней часто приходили в гости подруги и друзья. Однажды у одной девушки на улице сняли часы, которые сами по себе тогда считались большой роскошью. Но это был еще и подарок мамы. Сестра побежала за помощью к местному авторитету по кличке Аксый. Он ее успокоил как мог и пообещал быстро решить вопрос. И в самом деле, ровно через час хронометр вновь тикал на руке своей хозяйки.

— Откуда пошло название Шанхай? Обычно так называют неблагополучные районы на окраине городов.

— Не могу сказать, даже не задумывался над этим. Насчет группировок. В 60-е годы в Казани главенствовала группировка «Центральный парк». Они ходили по главным улицам в черных шляпах и черных перчатках. Все говорили: «Вот идут парковские». Второе место занимала «Девятка» — это Ленинский район по 9-му маршруту трамвая. И третье место было у «Шанхая» (с центром на улице Тукаевской). Это наш район, вся татарская слобода — территория от нашей Крайней улицы до Булака, а тот край — до Меховщиков, Сабанчи, улицы Салиха Сайдашева. Ближе к речному порту это Ново-Татарская слобода, вот с ними бывали конфликты. В других районах были помельче группировки: «Калининские», «Павлюхинские», «Татмазарки» за татарским кладбищем. Поселок был такой, Мазарки, от татарского слова «мазар» — «кладбище», «Борисковские» тоже гремели. Случались драки, иногда — поножовщина.

Вот так мы росли. Я ходил в татарский детский сад на улице Нариманова. Летом детсад выезжал в Займище, там мы проводили все лето. Когда подросли, стали много общаться с творческой молодежью. Старший брат увлекался театром, играл в труппе клуба Госторговли. К нам заходили в гости артисты, писатели, поэты, журналисты: Рифкат Бикчантаев, Лябиб Айтуганов, Ганс Сайфуллин и многие другие. У нас квартировали поэты Абдулла Салахутдинов, Касыйм Фасахов, ученый Флорид Агзамов. Для нас, четверых своих детей, отец поставил второй дом, бревенчатый. Каждую пятницу и субботу мы устраивали себе праздник. Мама пекла вкусные беляши, очпочмаки, а мы готовили себе пельмени. Потом начинался пир горой, песни, танцы. Это была татарская среда. Улица татарская, друзья — татары.

— А школа у вас была тоже татарская?

— Мы учились в школе на берегу Кабана. Школы тогда делились на мужские и женские. Наша называлась «12-я татарская мужская школа имени Сталина». Со мной учились известные в будущем личности: народный артист, танцор Фердинанд Гимадеев, известный певец Тахир Якупов. С третьего класса я перешел в 80-ю, так как она была ближе к дому. Тогда вышел новый закон и школы стали смешанными, а учиться мы стали 11 лет. Я занимался спортом начиная с 7–8-го классов, играл в баскетбол за сборную команду «Трудовые резервы», а в футбол и хоккей с шайбой — за «Спартак».

Мирза Махмутов (1990-е) Фото из архива Азата Ахунова

«МЫ ДАЖЕ СТЕНГАЗЕТУ ВЫПУСКАЛИ НА АРАБСКОМ ЯЗЫКЕ»

— Как вам вообще пришла в голову идея поступить на отделение татарской филологии? С одной стороны, вроде все логично: вы воспитывались в татарской среде. Но, с другой — нельзя сказать, что данная специальность тогда была востребованной, особенно в то время, когда пошел процесс сворачивания национального образования. У вас был какой-то особый интерес к языку?

— Нет, увы, интереса не было. Однажды в нашу школу пришел министр просвещения ТАССР Мирза Исмаилович Махмутов. Это была середина 1960-х годов. У него зародилась идея начать преподавать арабский язык в школе. Тогда у нас с иностранным языком было плохо. Он отобрал 7–8 человек, создал отдельную группу. Мы даже стали переводить некоторые вещи на арабский язык. Он исправлял за нами. Мне это было интересно. Года два он у нас преподавал. Сам приходил к нам, давал уроки. Мы даже стенгазету выпускали на арабском языке. Затем в Казань вернулся бывший имам татарской мечети Финляндии Махмут-абый Рахимов. Мы продолжили заниматься языком с ним, он подготовил и издал учебник арабского языка.  В общем, с арабским у меня было все неплохо.

Можно сказать, это были детские шалости. Уже тогда я прилично играл в баскетбол. Меня пригласили в сборную команду РСФСР. Поехал на сборы, начал готовиться к всесоюзному первенству среди команд добровольных обществ. Я был среднего роста и  играл на позиции защитника. Видимо, меня пригласили в сборную не из-за того, что я хорошо бросал. У меня был мощный прыжок (тогда уже я мог положить мяч в корзину сверху). Ноги были накачанные, тренированные. Хорошо получалось страховать игроков, играющих против высоких столбов чужих команд.

Тем не менее я решил дальше не играть. Во-первых, получил травму правой руки (она до сих пор у меня не разгибается), а во-вторых, получил письмо из дома. Сестра сообщила, что пришла телеграмма из министерства просвещения ТАССР, меня вызывает к себе министр Мирза Махмутов. Я понял, в чем дело. Еще в школе Мирза Исмаилович говорил нам, что в Казанском университете собираются открыть восточный факультет и что мы станем первыми студентами. Мол, готовьтесь заранее.

Вернулся в Казань, пошел на прием к министру. Несмотря на то, что прием документов уже был завершен и начались экзамены, он сказал, что восточный факультет еще не открыли, пока надо поступать на татарское отделение, а через год переведем на востоковедение. Я сдал на пятерку экзамены по русскому и татарскому языкам, остался иностранный. Решил сдавать арабский. В приемной комиссии мне говорят: «Откуда мы тебе найдем экзаменатора? Муллу, что ли, пригласить тебе?» Потом вспомнили про преподавателя Ильдара Авхадеева (в будущем уполномоченного совета по делам религий при СМ СССР по ТАССР — прим. ред.), он как раз только недавно вернулся после учебы в Каирском университете и должен был преподавать в КГУ, но отдыхал в деревне. Нашли его, он принял у меня арабский, поставил пять. Таким образом я поступил в университет.

— Но восточный факультет так и не открыли…

— Нет, не открыли. Мечта Мирзы Исмаиловича не осуществилась. Признаться честно, в университете я толком и не учился. Почему? Когда я поступил, вышел хрущевский закон: те, у кого нет стажа работы, должен был работать и одновременно учиться. Я имел право не ходить на занятия, но обязан был сдать вовремя положенные зачеты и экзамены.

Что делать? Я пошел в свою школу. Меня сразу взяли лаборантом кабинета физики. Точные науки я любил. Иногда вел уроки по физике, проводил для учеников опыты, показывал кино, в те годы я был радиохулиганом (работал на средних волнах), выходил в эфир, используя мощный усилитель киноаппаратуры. Так я работал в школе. На лекции не ходил, только сдавал экзамены. Но мне помогло то, что рядом с нами, на улице Кирова, работало целых две библиотеки (4-я детская имени Тукая и 1-я взрослая имени Вахитова). Обычно в библиотеках выдают по две книги на дом. Но я нашел общий язык с сотрудниками, мне стали доверять, и я стал таскать литературу домой чуть ли не кипами. В одной из библиотек работала одна интересная молодая девушка, с ней я особо сдружился, да так, что в итоге она стала моей женой.

Я учился самостоятельно дома по книгам. Экзамены принимали очень жестко, татарскую группу прижимали (особенно этим отличался известный профессор Николай Александрович Гуляев). На экзаменах по зарубежной литературе, например, рассказываешь о Золя или Мопассане и слышишь такой невинный вопрос преподавательницы: «А какого цвета был платок у героини?» Если ты читал, то ответишь, если нет — провал на экзамене обеспечен.

На втором курсе я уже перешел на нормальный режим. Но тут меня сразу забрали в армию и отправили в Венгрию. Когда в артиллерийском полку, куда прибыл, узнали, что я студент Казанского университета, несмотря на то, что я филолог, историк, назначили старшим вычислителем батареи. Вычислитель — это тот, кто работает на приборе управления огнем, самостоятельный человек, который не зависит ни от командира, не от других. Он дает данные для орудий — прицел, ориентир, разворот-доворот, чтобы точно поразить цель. Через 7 месяцев службы во время проверки министерством обороны СССР даже пришлось контролировать ночную стрельбу с радиолокационной станцией командира полка — получил отпуск на Родину (а обычно военнослужащим за рубежом отпуск не дают). В целом на службу я не жалуюсь. Я много чего там получил. Удалось  посмотреть страну, был удостоен чести сфотографироваться у знамени нашего гвардейского полка, мое имя было занесено в Книгу почета части, портрет находился на аллее Славы. Прослужив три с половиной года, уволился в запас в офицерском звании.

— Не было шока от увиденного после жизни в СССР?

— Нет, не было. Я выступал в танцевальном коллективе полка, играл в баскетбол и гандбол за полковую сборную, в футбол за сборную дивизии (а в стране было очень популярно проведение вечеров дружбы). Приходилось участвовать в соревнованиях и за венгерские команды. Меня принимали за венгра, я выучил венгерский разговорный язык. Иногда ходил в форме, иногда — нет.

— Венгерский язык очень сложный, даже самые простые слова выговорить трудно.

— Нет-нет. Они меня спрашивали: «Ты кто?» Я отвечал: «Татарин». Они говорят: «Кто это такой татарин? Что ты врешь, ты закарпатский венгр, у тебя закарпатский акцент». У них плавучая речь. У татар же есть речь резкая, а есть плавучая. У меня — более-менее плавучая.

С учеными Карачаево-Черкесии и известным тюркологом Э.Р. Тенишевым (крайний справа) на Кавказе Фото из личного архива Фарида Хакимзянова

«ВПЕРВЫЕ В ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ ПОСТУПАЕТ АСПИРАНТ-ТАТАРИН, И ТО НА ФИННО-УГОРСКИЙ ОТДЕЛ»

— Значит, у вас все-таки был интерес к языкам? В итоге вы все равно ступили на эту стезю. Мало того, прошли школу в Москве, в Институте языкознания Академии наук СССР у выдающегося тюрколога Эдхяма Рахимовича Тенишева. Что это? Случайность, благосклонность судьбы или осознанный выбор?

— Можно небольшую предысторию? Из армии я вернулся прямо к экзаменам за первый семестр 2-го курса, сдал экзамены. Началась учеба. На третьем курсе начал подрабатывать в газете «Татарстан яшьләре» («Молодежь Татарстана») внештатным сотрудником, да так втянулся, что на 4-м курсе меня взяли в штат. Мало того, стал заведующим отделом. Учебу не бросал, когда надо было, старался ходить на лекции. К нам в редакцию частенько захаживал известный языковед Фазыл-абый Фасеев. Веселый был человек, шутил, травил байки. Как-то раз он рассказал, что послали одного парня в целевую аспирантуру Академии наук, в Москву, но он не смог сдать экзамены. Я промолчал, но намотал на ус. Не долго думая, пошел в казанский филиал Академии наук СССР. Я был знаком с ученым секретарем. Говорю ему: «Можно мне попробовать в целевую аспирантуру?» Созвонились с Москвой, сказали, что новый кандидат может приехать до декабря. Нужно было представить реферат. Я не знал системы — куда, что?..

Вспомнил свою  дипломную работу «Типологические сходства татарского и венгерского языков». Взял половину этой работы, поехал в Москву и сдал как реферат. В итоге реферат приняли, определили меня в отдел финно-угорских языков. Все прошел, хорошо экзамены сдал. Историю партии сдал на пять. Специальность — венгерский — сдал на четыре. И нужно было еще сдать иностранный язык. Я сказал, что буду сдавать арабский язык. Опять стали искать экзаменатора. В МГУ работал заведующим кафедрой известный на весь Союз арабист, автор учебников Григорий Шамилевич Шарбатов.

О том, что на финно-угорский отдел поступает татарин из Казани, узнал видный ученый, руководитель отдела тюркологии Эдхям Рахимович Тенишев. По его мнению, это было нелогично: впервые в Институт языкознания поступает аспирант-татарин, и то на финно-угорский отдел. Авторитет его был велик. Двое заведующих — профессора Тенишев и Майтинская — обсудили этот вопрос между собой, получили и мое согласие. Так я стал аспирантом отдела тюркологии.

Пришлось пересдать экзамен по специальности, получил высшую оценку. Потом Тенишев позвонил в МГУ и договорились об экзамене по арабскому языку. Кстати,  он сам повел меня в МГУ, оказывается, он был знаком с Шарбатовым, который был очень удивлен (и, кажется, немного обрадован) тем, что в Казани начали изучать арабский язык. Поинтересовался ситуацией в Казани, кто обучает арабскому и где, чему учат и так далее. Задал очень щекотливый вопрос о том, как сам оцениваю свои знания по арабскому. Недолго думая, я ответил, что, возможно, на два с плюсом или на три с минусом. Он рассмеялся и начал принимать экзамен.

В школе Мирза Махмутов нас прекрасно обучил, как пользоваться словарем. А правильное использование арабского словаря — это само по себе большая наука. Сначала нужно выделить корень слова, что очень непросто, перевести корень, только затем слово целиком. На экзамене дали два текста. Один нужно было перевести со словарем, а другой — без словаря. Ну я быстренько оба текста перевел со словарем, Шарбатов это заметил и говорит: «Ты смухлевал». Потом смилостивился: «Ну да ладно, словарем тоже надо уметь пользоваться. У тебя хорошо получается. За это я тебе поставлю четыре». Так я попал в отдел тюркологии к Тенишеву.

— Ваша тема была связана с булгарскими эпитафиями, языком надмогильных камней. Как возникла эта идея? Особенно в то время, ведь все это так или иначе было связано с исламом, что не приветствовалось. Да и с исторической точки зрения могли возникнуть многочисленные вопросы.

— Для начала хочу сказать, что в Институте языкознания в начале 70-х была совершенно дружеская атмосфера. Там тебя считали за человека, за равного. Обращались с уважением как к коллеге, что свидетельствовало об их высокой культуре. Это относится не только к сотрудникам отдела, известным во всем мире тюркологам, таким как Тенишев, Баскаков, Севортян, Мусаев, Благова и другим, но и ко всему коллективу института. 

Аспирантам дали время — полгода на раздумья. Директор института языкознания, член-корреспондент АН СССР Виктория Николаевна Ярцева сказала: «Ходите по музеям, театрам и отдыхайте. Знакомьтесь с городом. Когда начнете работать над диссертацией, времени не будет». А моя тема возникла случайно. Примерно через шесть месяцев Эдхям Рахимович Тенишев объявил, что официально стал моим научным руководителем. Теперь надо было обсудить тему. Но попасть к нему было невозможно. Казалось, все тюркологи Советского Союза  (особенно из Средней Азии) рвались попасть к нему на прием. Он был крупным ученым, все шли к нему за помощью. Кому-то надо защититься, кому-то — что-то написать, кому-то — книгу издать и так далее. Он всем старался помочь. Я жил в общежитии, а его квартира была в 10 минутах ходьбы. И мы договорились, что я приду к нему домой. Пригласил он меня к десяти вечера. Они с женой Еленой Александровной встретили меня очень приветливо, радушно, как старого знакомого.

Насчет темы. Тенишев говорит: «Есть одна интересная тема, но спорная». Оказывается, этим вопросом немного занимались и известный тюрколог Баскаков, и член-корреспондент АН СССР Серебренников. Но они остановились на полпути. По словам Тенишева, у Баскакова не было базы. Он, как и многие, опирался на книгу Николая Ашмарина «Болгары и чуваши», которая вышла еще в 1902 году. Речь шла о языке булгарских надмогильных камней. В его книге было приведено 12 булгарских эпитафий. Там Ашмарин пришел к выводу, что прямыми и единственными современными потомками волжских булгар являются именно чуваши. Тенишев же считал, что этих данных недостаточно, чтобы делать далеко идущие выводы. В общем, решили попробовать развить эту тему. Он говорит: «Пока изучай основные труды по историко-сравнительной грамматике, истории языков, необходимо освоить историко-сравнительную методику исследования языков, посиди в архивах, неплохо было бы выйти в экспедиции с целью поисков новых памятников; а по методологии я тебе помогу. Всегда обращайся ко мне, без проблем. Можешь приходить, звонить в любое время».

Надмогильный камень булгарского периода. Высокогорский район РТ Фото: Азат Ахунов

«Я ПРЕДПОЧИТАЮ ТЕРМИН «ЯЗЫК БУЛГАРСКИХ ЭПИТАФИЙ», В КОТОРОМ МОЖНО ВЫДЕЛИТЬ СЛЕДЫ ТРЕХ ДИАЛЕКТОВ»

— Если брать булгарские эпитафии, сразу возникает вопрос чувашизмов. Его нельзя обойти, в нем камень преткновения.

— Нет, Эдхям Рахимович сразу же сказал: «Ты этническими проблемами не увлекайся, не спорь с чувашами. Ты в первую очередь тюрколог-языковед. Только язык! Вот перед тобой текст — изучай графофонетику, морфологию, лексику и все, что связано только с языком. Если сейчас окунешься в историю поволжских народов, можно утонуть в татарско-чувашском споре. Необязательно сидеть в Москве, поезжай в Казань, посиди в архивах, изучи всю литературу по данной теме, походи по деревням». Я так и сделал. На попутном транспорте, велосипеде, пешком объезжал татарские кладбища, изучал надмогильные камни, разговаривал со старожилами, записывал местные легенды — в общем, набирал полевой материал. В итоге мне удалось собрать 640 эпитафий. Среди них были и цельные, и обломки; были стертые и полустертые. На некоторых обломках сохранились лишь отдельные слова или буквы. Памятников с сохранившимися текстами было примерно 250. Их язык был чисто арабский, смешанный или же тюркский. Это уже не 12 текстов, что было у Ашмарина, а солидная материальная база. Я начал их изучать и сравнивать, уделяя больше внимания дуплетным написаниям, переходам отдельных звуков. В конечном счете смог выявить следы трех диалектов.

— Какова была главная идея, цель вашей научной работы?

— Главная идея — что язык булгарских эпитафий не единичен.

— Можно назвать этот язык булгарским?

— Я бы так не сказал. Я предпочитаю термин «язык булгарских эпитафий», в котором можно выделить следы трех диалектов.

— Понятно, что речь идет о языке тюркского происхождения. Но что это за диалекты?

— Если исходить из теории языковой иерархии, употребление термина «диалект» вроде бы не совсем уместно. Скорее всего, мы встречаемся с разновидностями языка, поэтому данные разновидности я условно назвал диалектами. Затем, опираясь на соответствия звуков, решил их обозначить Р-языком и З-языком (это о тюркоязычных текстах, а о арабоязычных текстах речи не идет). Выступая на сессии Академии наук СССР, археолог и историк Калинин называл их памятниками первого и второго стилей.

Стили чего? Скорее всего, он имел в виду оформление надмогильных камней (хотя не исключал и языковых особенностей), потому что в лингвистическом понимании стиль — это разновидность какого-либо самостоятельного языка.  Ученый Юсупов, который очень много сделал для изучения языка эпитафий, употреблял термины  «древнебулгарский» и «новобулгарский» и выдвигал тезис о смене древнебулгарского языка новобулгарским, то есть язык с древнетюркскими элементами (З-язык) видоизменился. Однако, если мы говорим о смене языка, значит, подразумеваем исчезновение более древнего состояния. Здесь же все живы и функционируют параллельно.   

Среди некоторых исследователей бытует мнение, что надмогильные эпитафии  на Р-языке принадлежат чувашам, а на З-языке — татарам. Однако почему-то остается в стороне то, что и Р-язычные надписи, по сути, двуязычны: в них присутствуют коранические выражения на арабском языке (покойники были мусульманами), Обнаружение двуязычных надписей (на одной стороне арабоязычный, на другой — тюркоязычный текст), а также наличие двух надмогильных камней на старом кладбище села Старый Баран полностью исключает этническое толкование этих текстов. Эти памятники поставлены на могилах отца и сына, притом они разноязычны, то есть один — на Р-языке, другой — на З-языке. Отсюда можно сделать вывод о том, что данные языки являются не этническими (то есть древнечувашским и древнетатарским), а отражают языковую ситуацию в Волжской Булгарии, то есть являются функциональными языками.

Упускается из виду и то, что Р-язык сам по себе не един, поэтому я и применял выражение «следы диалектов». Приведу один пример: числительное «семь», например, в полном варианте пишется арабскими буквами «джим», «йа», «алеф», «та», «йа», и кто знаком с грамматикой арабского языка, будет его читать как «джийати». Можно поставить рядом и другие варианты написания слова при помощи «джим», «алеф», «та» и подстрочного знака кесра («джати»), а также «джим», «алеф», «джим» и подстрочного знака кесра («джаджи»). Сравним эти написания (есть написания и без «алеф») с древнетюркским «йети». Бросается в глаза изменение начального звука «й» в «дж» и серединного «э» в дифтонг «йа» (то есть соединение двух звуков; может быть даже в трифтонг, если учесть добавочные знаки).

Первое изменение не противоречит правилам исторической фонетики тюркских языков, второе же — надуманное, противоречащее правилам. Значит, логика говорит, что здесь что-то не то. Действительно не то! Выходит, такое написание мы читаем неправильно. Если вспомнить мудрое правило, существующее в историческом языкознании, когда при передаче своей речи употребляешь буквы чужого алфавита, один звук можешь передавать слиянием двух или трех букв. Так как в арабском алфавите для передачи тюркского звука «э» («е») нет отдельной буквы, резчики применяли слияние букв. Это подтверждают написания «джати» (следует читать «джети») и «джаджи» (следует читать «джеджи»). Здесь же можно увидеть фиксацию элемента и другого тюркского диалекта, когда конечный звук «т» перешел в «ч» (графический «дж»).

Эпитафия булгарского периода. Высокогорский район РТ Фото: Азат Ахунов

«У ЧУВАШЕЙ КАКАЯ ОРНАМЕНТАЦИЯ? ЛЕСНАЯ, УГЛОВАТАЯ. У БУЛГАР КАКАЯ ОРНАМЕНТАЦИЯ? РАСТИТЕЛЬНАЯ, ПОЛЕВАЯ»

— Язык булгарских эпитафий — это главный камень преткновения в спорах с чувашскими учеными. Ведь мнение о том, что «древнебулгарский язык» — это, по сути, и есть чувашский, воспринимается в их среде как аксиома.

— С их стороны тоже была реакция. Следуя совету своего научного руководителя, я старался не лезть в споры, но уйти от них не удалось. В 1975 году чуваши написали жалобу в Академию наук СССР, что, мол, татары их давят, что чуваши и есть сувары, булгары и так далее. Отделение истории организовало обсуждение, мне предложили там выступить.

Что я тогда сказал? У нас есть древнее состояние, а есть современное. Что может роднить древних булгар и современных чувашей? Цепь времен не должна прерываться. Например, булгары были прекрасными торговцами. Чуваши, так же как и марийцы, сжигали уголь под землей и торговали только им. Булгары — прекрасные мастера по серебру. У чувашей этого нет. Булгары — мусульмане, чуваши — нет. В Волжской Булгарии работали прекрасные резчики по камню. Чуваши не имеют понятия ни о камне, ни о резьбе по камню. Таких примеров много.

В своем заключительном слове данной сессии академик Ким спросил у руководителя чувашской делегации, кем является его отец. «Конечно, чуваш», — прозвучал ответ. «А дед?» — снова спросил он. Тут возникла небольшая тишина: «Вот видите, вы засомневались, а ведь прошло всего около 70 лет. А тут история целого народа, тем более прошло 700 лет».

— Может быть, эти традиции были утеряны?

— Пусть будет так, но должна сохраниться хотя бы орнаментация, как один из этнографических маркеров этноса.  У чувашей какая орнаментация? Лесная, угловатая. У булгар какая орнаментация? Растительная, полевая. Это две разные противоположности.

Язык эпитафий волжских булгар. – М., «Наука»,1978

— Но кто же они тогда? Кто были их предки?

— Не считаю себя специалистом по истории чувашского языка, тем более их истории. Но у меня есть убеждение, которое основывается прежде всего на языковых данных эпитафий, что предки нынешних чувашей были в составе хуннского государства, может, были одним из племен протоболгарского союза племен. Скорее всего, они появились в Поволжье в IV веке во время походов хуннов в Европу. Сейчас среди исследователей стало преобладать мнение, что протоболгары (не надо путать с волжскими булгарами), точнее, их язык, был угорским, то есть Р-язычным тюркским языком. Вполне возможно, что они остались в Поволжье в лесном массиве и очень много заимствовали у марийцев. Отсюда идут и многолетние споры о том, кем являются чуваши — тюрками или финно-уграми.

Если обобщить все сказанное о языке надмогильных плит волжских булгар XIII–XIV веков, можно сказать следующее: к данному периоду истории уже сложился новый этнос, называемый волжскими булгарами. Сохранившиеся эпитафии волжских булгар относятся к периоду, когда была потеряна государственная самостоятельность и территория вошла в состав Золотой Орды. Надписи на надмогильных плитах, как подтверждают сохранившиеся тексты, могли оформляться на трех функциональных языках.

Во-первых, на языке религии — арабском; во-вторых, на государственном, стандартном языке, который был кыпчакского типа; в-третьих, на языке предков, как дань уважения. В результате совместных исследований с бывшим директором Булгарского государственного заповедника Джамилем Мухаметшиным мы пришли к выводу о существовании отдельных центров по изготовлению надмогильных плит. Это подтверждается оформлением памятников, выбором письма (шрифта), структурой текстов, шаблонностью текстов. Что касается Р-язычных памятников, в них больше всего наблюдается вариативность написаний слов, на языке предков в основном оформляются числительные (возможно, мастера больше всего запоминали, как пишутся цифры), целых предложений почти нет.  Для чтения текстов этих памятников необходимо знакомство хотя бы с азами графической лингвистики.

— Попутно хотел спросить: а с венграми у нас связь есть? У нас больше или у финно-угров? Есть что-то общее в языке, в менталитете?

— Историки и археологи считают Среднее Поволжье и Приуралье древним местом проживания венгров. Когда в IX веке мадьяры (это самоназвание венгров) переселялись в Панонию, из 9 племен 4 были тюркскими… Это оставило след и в ономастике страны. Долгое время мадьяры считались уграми (то есть относились к финно-угорской группе), но за последние годы мнение изменилось: мадьярские историки стали считать себя гуннами (то есть европейскими хуннами). Сейчас в Венгрии ежегодно устраиваются гуннские праздники, научные конференции, бойцовские представления и так далее.

Что касается языка, еще в 1908 году венгерский ученый Золтан Гомбоц опубликовал книгу о волжско-булгарских заимствованиях в венгерском языке, где привел свыше 700 общих слов. Среди них есть и такие слова, как alma (ср. тат. алма), bator (ср. тат. батыр), szel (ср. тат. жил) и др.

— А что-то есть из тюркского менталитета, поведения?

— Данный вопрос еще требует специального изучения. Например, там очень много схожего с тюркским миром. Скажем, один из крупных городов — Дебрецен. Там происходят слабые колебания почвы («дөбердәү»). Они сами признают его тюркским словом. Пока мало известно  о Малой Кумании (может, исследования до нас не дошли). Можно подчеркнуть, что название столицы Венгрии Будапешт состоит из угор. Буда и тюрк. (куман) Пешт.

— Попутно хочется спросить про мишарский диалект.

— Это чисто кипчакское наречие. Кипчаки — это общее понятие, где присутствовало около  26–27 племен.  Может быть, между этими племенами и существовали небольшие различия, но их называли общим именем «кипчак».

— Малов еще отмечал схожесть с турецким языком, с огузскими языками.

— Нет, я не вижу сходства. Скорее всего, были половецкие. Славяне их называли по-разному — половцы. «Половы» — это солома, желтовато-серая. Кипчаки же, как я, блондины. Голубоглазые, длинноволосые. Это написано в истории. По-другому их называли куманами, то есть сравнивали с песком. Арабы же называли кыфчаками.

— Есть компьютерная реконструкция, восстанавливают древние мертвые языки. Как считаете, возможно ли на компьютере восстановить этот древний язык?

— Восстановить можно все что угодно. Богатая база уже наработана и при помощи компьютерных технологий, наверное, можно попытаться использовать разные комбинации и восстановить язык.

Фарид Хакимзянов: «В 1976 году меня взяли на работу в ИЯЛИ имени Ибрагимова. Поначалу отношение было настороженным: «Москвич приехал...» Но я и не думал задирать нос. Москва меня не испортила» Фото: Андрей Титов

«СТАЛИ ПЕРЕБИРАТЬ ДРУГИЕ КАНДИДАТУРЫ И ОСТАНОВИЛИСЬ НА МНЕ. НО Я САМ БЫЛ НЕ В КУРСЕ»

— После защиты кандидатской диссертации вы вернулись в Казань. Как вас здесь приняли? Как складывалась ваша дальнейшая карьера?

— В 1976 году меня взяли на работу в ИЯЛИ имени Ибрагимова. Поначалу отношение было настороженным: «Москвич приехал...» Но я и не думал задирать нос. Москва меня не испортила. Тогда там работал прекрасный ученый-языковед Фазыл Фасеев. У нас была своя группа в секторе языкознания. Ею и руководил Фасеев. Туда входили Рифкат Ахметьянов — в будущем автор татарского этимологического словаря, Искандер Абдуллин — специалист по языку армяно-кипчакских письменных памятников, ученый-археограф Марсель Ахметзянов. Издавали ежегодные сборники статей. Меня сразу поставили научным редактором сборников. Я их собирал, издавал, выпускал.

Вначале было туго. Некоторые на меня смотрели с подозрением — мальчишка! Тот же Фазыл-абый… Он дал свою статью, а я сделал корректуру. Ты можешь быть гением, но можешь не видеть своих ошибок. Когда Тенишев выпускал в издательстве «Наука» свои монографии, он просил меня делать корректуру. И я находил  у него мелкие оплошности. Он воспринимал все это адекватно. Однажды даже нашел научную ошибку в рукописи «Этимологического словаря тюркских языков» выдающегося тюрколога Эрванда Севортяна. Тот сильно удивился, но замечание приняли — ошибку исправили. Видя мое отношение к тексту и внимательность, наши аксакалы-тюркологи предложили мне поработать в издательстве «Наука». Так началась моя карьера корректора тюркских изданий. В Казани осталась семья, деньги платят хорошие — почему нет? Тем более я работал у себя, в общежитии, жил один в комнате, никто не мешал.

В-общем, опыт был. Но тогда на этой почве у меня с Фазылом Фасеевым возник конфликт. Когда я «посмел» исправить его статью, он сильно рассердился. Тогда я поставил ультиматум: если не согласны, забирайте рукопись — мы ее не печатаем! Для него это было шоком. Все присутствующие сразу покинули помещение. Мне потом сказали, что Фазыл-абый в гневе мог запустить книгой. Но он взял статью, сказал, что посмотрит, и ушел. Потом вернулся и говорит: «Оказывается, ты ничего не испортил, просто подправил. Я согласен на это». После этого мы с ним стали друзьями.

— Согласно вашей официальной биографии, с 1990 года вы работали членом редакционной коллегии Татарской советской энциклопедии. Так называлась ваша должность. Но я знаю, что вы были фактически одним из зачинателей, пионеров данного проекта. Сейчас это полноценный Институт татарской энциклопедии и регионоведения АН РТ. А как все начиналось?

— Энциклопедия была создана в декабре 1989 года при ИЯЛИ имени Ибрагимова, но де-юре это была самостоятельная организация, со своим счетом. Идея возникла в недрах Совмина ТАССР. Я слышал, что историку Равилю Фахрутдинову изначально предлагали взяться за данную работу, но он отказался. Стали перебирать другие кандидатуры и остановились на мне. Но я сам был не в курсе. Мне сообщил об этом Мирфатих Закиев — в то время директор ИЯЛИ. Он сказал, что есть возможность возглавить группу составителей энциклопедии. Я согласился, так как мне было нечего делать в институте. Нашу группу в отделе языкознания расформировали, начались интриги. У нас была одна из сильнейших в Союзе тюркологических групп. Всего было три центра тюркологии: в Москве, в Баку, в Казани. Закиеву звонили отовсюду, звонил сам Эдхям Тенишев, говорил: «Что же вы делаете?»

В то время я также работал заведующим аспирантурой. В 1991 году Москва назначила меня генеральным секретарем тюркологического симпозиума, а президентом — Мансура Хасанова. До этого съезды проходили во всех союзных республиках, последний — в Киргизии. Было решено, что впервые такой симпозиум будет проводить Татарстан. В-общем, меня направили в Киргизию, чтобы я изучил, что и как, набрался опыта. И вот на этой почве обострился мой конфликт с Закиевым. Я сидел в комнатушке заведующего аспирантурой размером два на два. А аспирантов было тогда 67 человек. Сидел без телефона, в изоляции, но со своим компьютером. По тем временам это была огромная роскошь. В итоге мне удалось договориться с институтом физики, который располагался в этом же здании, и перекинуть телефонный провод от них. 

Все приказы подписывал я. Мы подчинялись республиканскому Совмину. У нас был огромный по тем временам фонд — 100 тысяч рублей. В сложные времена, наоборот, ИЯЛИ забирал у нас со счетов деньги на зарплату сотрудникам, а мы не взяли у института даже карандаша. У меня был в штате специалист, который ходил по предприятиям, собирал деньги в фонд энциклопедии с условием, что о них материал будет внесен в энциклопедию. Очень хорошие собирались суммы. Я помню, «Оргсинтез» перечислил нам тогда половину своего годового рекламного фонда. Денег было достаточно. Зарплата сотрудников была в два раза выше, чем в ИЯЛИ. Во главе у нас стоял первый заместитель председателя Совета Министров Татарской АССР Мансур Хасанович Хасанов. Он был главным редактором главной редакции Татарской советской энциклопедии, а я — руководителем отдела энциклопедии главной редакции Татарской советской энциклопедии. То есть я руководил отделом, был рабочей лошадкой.

Сначала сидели в клубе имени Тукая при союзе писателей Татарстана. Потом, когда его закрыли на капремонт, переехали в НИИ профессионально-технической педагогики АПН СССР, которым руководил тогда Мирза Махмутов. Условий не было, большинство сотрудников работали дома. Примерно в 1991 году меня вызвал к себе Мансур Хасанов и говорит: «Освобождается здание Политпроса на Баумана. Бери людей и занимай помещения». Так у нас появилось свое первое постоянное место. Сразу повесили табличку: «Отдел энциклопедии главной редакции татарской Советской энциклопедии». В шкафах еще было полно секретных документов обкома партии, а мы там сидели. Энциклопедией я занимался до 1992 года.

В годы работы в Турции в 1990-е годы. Вместе со известным турецким тюркологом (татарином по происхождению, бежавшим из Советской России в 1920-е) Ахметом Тимером Фото из личного архива Фарида Хакимзянова

«СПРАШИВАЮ: «КАК ПО-ТУРЕЦКИ ХОЛОДИЛЬНИК?» ОН ГОВОРИТ: «BUZ DOLABI», – ТО ЕСТЬ «ЛЕДЯНОЙ ШКАФ»

— Это были лихие 90-е. Как жили ученые тогда? Как выживали?

— Кто как. Крутились, как могли. В 1991 году я стал одним из соучредителей Татарского информационного центра и издательства «Казань» при фонде культуры Республики Татарстан. Одновременно работал редактором Татарского киновидеоцентра при союзе кинематографистов РТ. Мы сами работали, находили деньги, снимали фильмы. У нас был руководитель Наиль Валитов — прекрасный режиссер, лауреат премии имени Мусы Джалиля. Мы сняли фильм — первый и последний конкурс татарской песни. Впервые в Казани данный конкурс и финальную часть издали в виде кассет. Снимали профессионально на камеры «Бетакам», ни у кого в Казани тогда не было таких. Приглашали профессиональных осветителей из Ленинграда, снимали с трех точек. 

Мы перевели несколько мультфильмов с русского на татарский. Дублировали артисты Камаловского театра. Выпустили кассеты, я был переводчиком и редактором. И, самое интересное, мы перевели с английского на татарский рок-оперу «Иисус Христос — суперзвезда». Наиль говорит: «Мы денег не берем. Берем аппаратурой. Американцы дают три „Бетакама“ и аккумуляторы для камеры. Все они стоят бешеных денег». Я говорю: «Я же английского не знаю». Они нам дали русский перевод, оказывается, на русский уже перевели. У них технологически уже все отработано. Все указано посекундно, в каком месте близкий кадр, на какой секунде — дальний. То есть там, где близкий кадр, движения губ должны совпадать с татарской речью. Вот этим в основном я и занимался. Это была интересная работа. И я там опять нашел ошибку в переводе. Там было сказано, что Иисус Христос бежит, еле касаясь земли. Я говорю, что в библейской литературе нигде не сказано, что он касается земли. Он не бежит, а парит над землей. Они удивились: «Ты же мусульманин. Откуда ты это все знаешь?» Посмотрел в источнике — действительно так. Исправили. Это им понравилось. Потом попросили перевести и на чувашский язык. К сожалению, чувашского языка я не знаю. Нам нужны были камеры, оборудование. Поэтому я выполнил эту работу.

— При такой активной деятельности оставалось время заниматься наукой?

— Как уже сказал, в 1992 году я ушел из отдела энциклопедии. Но и там параллельно занимался своей докторской диссертацией, никогда не прекращал научную работу. В том же году в Институте языкознания АН Республики Казахстан на основе монографий защитил научный доклад на тему «Эпиграфические памятники волжских булгар и языковая стратификация в Волжской Булгарии» в качестве докторской диссертации. В том же году ВАКом при Совете Министров СССР мне была присвоена ученая степень доктора филологических наук.

— Дальше у вас начался турецкий этап жизни. В середине 1990-х и уже в 2000-е вы на несколько лет уезжали в Турцию, работали в местных университетах.

— Да, это так. Но еще в 1991 году я впервые посетил Турцию. Готовился большой визит президента Татарстана. Неожиданно меня пригласили в кабмин, сказали: «Вы приглашены переводчиком». Я не так хорошо знал турецкий, чтобы быть переводчиком. Но они говорят, что там будет основной переводчик, а я «на подхвате». У меня даже паспорта не было: «Ничего страшного, утром приезжайте в аэропорт, вам выдадут паспорт». Где-то нашли мою фотографию, сделали паспорт. В-общем, я приехал, а у нас половины делегации нет, в том числе и основного переводчика. Вот тогда я попотел! Мы побывали в разных местах, провели переговоры с местными бизнесменами. С нами были директора «Нижнекамскшины», КАМАЗа, Завода им. Серго. Интересовались нашими шинами, холодильниками. Помню, один турецкий предприниматель спрашивал насчет холодильников: «А чей там мотор?» Оказалось, японский. Покупать они не имели права, потому что надо брать согласие у японцев. Я тогда забыл, как по-турецки будет слово «холодильник». Как раз рядом с нами сидел представитель крупной фирмы «Дегере». Я его спрашиваю: «Как по-турецки холодильник?» Он говорит: «Buz dolabi», — то есть «ледяной шкаф». Вот так выкручивался. Видимо, турки меня узнали с того визита. Я там общался с министром культуры, он впоследствии сделал приглашение нашему ансамблю песни и пляски, студентам, подарил кучу книг и словарей.

В ожидании  парома для переправы из европейской в азиатскую часть Стамбула Фото из личного архива Фарида Хакимзянова

— В 1993 году вы уехали в Турцию уже с концами?

— Не совсем с концами. С 1993-го по 1996-й работал профессором отделения современных тюркских языков и литератур факультета языка, истории и географии Анкарского университета Республики Турция.

Я получил приглашение из Турции. Но кто что обо мне там рассказал, я не знаю. А там открыли отделение тюркских языков и литературы. Перед Новым годом начались звонки из Туркменистана, еще откуда-то, что меня уже включили в штат университета Анкары, что меня уже ждут, мол, срочно приезжайте. Как же так? Я не писал ни заявлений никаких, ни анкет не предоставил, никаких документов!

Через пять лет мне пришлось уехать. В Казани образовался Татарский гуманитарный институт. Ильдус Загидуллин был назначен директором. Он говорит: «Вот у нас некому работать. Нет на кафедре ни деканов, нет ни одного доктора, сам я кандидат наук». Я пришел к ним как-то просто прочитать лекцию. Почасовиком. Ну и как-то он меня уговорил. Мне к тому времени уже стало надоедать в Турции, все-таки пять лет я там провел. Ильдус говорит, давай, мол, иди к нам деканом. Я говорю, что нет, не хочу быть деканом филфака. Я говорю, давай буду завкафедрой языкознания, а затем создадим кафедру литературоведения. Я в этом институте был первым доктором наук, первым заведующим кафедрой. Мы собрали около себя молодежь. Так образовался наш институт. Мы жили как одна семья. До самого закрытия.

— Но вам пришлось дважды войти в одну и ту же воду. Через несколько лет вы вновь оказались в Турции — и опять на преподавательской работе.

— В последующие годы я работал уже в пединституте, организовал там издательство, преподавал. Я, как пришел, стал проявлять активность, стал там проводить Тенишевские чтения, выпускать книги, журналы, стал активничать. Знакомые мне сказали: «Ты не прыгай слишком высоко, здесь не любят тех, кто работает». Много чем пришлось заниматься, в том числе и в других организациях. Но как-то все было нестабильно. Снова поступило предложение из Турции. Я решился и с 2010 года стал работать в университете Коджатепе в городе Афьонкарахисар.

Я приехал, начал работать. Состоялись выборы ректора, но тот человек, который меня приглашал, не прошел. Поэтому меня не смогли взять на должность профессора. Я остался старшим преподавателем. Я научил студентов разговаривать по-татарски. Там было татарско-казахско-башкирское отделение, или кипчакская группа. Вот я их всех учил говорить по-татарски. Преподавал историю татарской литературы, начиная с фольклора до сегодняшних дней. Уровень университета, конечно, оставлял желать лучшего. Преподавание велось на достаточно низком уровне. Например, преподаватель туркменского языка сам не знал туркменского. Не было у них библиотек. Преподаватель по азербайджанскому языку тоже не имел знаний по азербайджанскому. Мне студенты говорили, что я единственный преподаватель, который рассказывает, а не читает по книге. Я подружился со студентами, общался с ними, а у них так не принято, считается, что преподаватель — это высшая каста, а потому не должен снисходить до студента, общаться со студентом. Во многих университетах тюркологию не преподают, они слыхом не слыхали, что это за предмет. Я преподавал алтаистику — об этом они тоже понятия не имели. В последние годы я перестал участвовать в конференциях, потому что устал от всего этого. Наверное, и от меня устали. В 2018 году я вернулся домой.