Азат Гайнутдинов, ОНК: «Когда нас спрашивали о VIP-камерах, я не сразу понял, о чем речь»

Азат Гайнутдинов: «ОНК — это исключительно общественное движение. Его основу составляют общественники с такой активной гражданской позицией. У них нет зарплат, они не финансируются государством, работают исключительно за идею» Фото: Оксана Король

«Они как раньше думали: «Ходят тут всякие. Сейчас будут докапываться…»

— Азат Галимзянович, в этом году завершает работу V, фактически юбилейный, созыв общественной наблюдательной комиссии (ОНК) Татарстана, деятельность которой, на мой взгляд, довольно скудно представлена в прессе. Как вы считаете, почему так получается? Существуют какие-то стереотипы в обществе об этом институте?

— Во-первых, ОНК — это исключительно общественное движение. Его основу составляют общественники с такой активной гражданской позицией. У них нет зарплат, они не финансируются государством, работают исключительно за идею. Это первый момент.

Во-вторых, это довольно еще молодое движение. Да, это уже V созыв. По три года. Получается, что уже 15 лет существуем. Но вот активное развитие ОНК в качестве полноправного института началось, наверное, только в последние годы. И связано это во многом с приходом Александра Васильевича Воронцова. Это председатель комиссии Общественной палаты России по безопасности и взаимодействию с ОНК. С его приходом у всех комиссий по стране впервые, кажется, за последние 10 лет начался диалог, обмен опытом, стали проводиться конференции, создали оперативный чат, где общаемся друг с другом. Например, к нам обращаются родственники осужденного, который сидит в другом регионе, просят проверить условия его содержания. Что мы делаем? Понятно, что ехать нам туда самим не совсем целесообразно. Мы оперативно связываемся с коллегами в этом регионе и просим их сходить в колонию и проверить осужденного. Раньше о таком можно было только мечтать: мы, сами члены ОНК, не знали друг о друге. О чем тогда можно говорить по всему обществу? Про нас обычно знают те, кому мы нужны: осужденные, их родственники. Тут уж как ни крути, но у нас специфическая работа.

— Расскажите для непосвященных читателей, в чем она заключается?

— Если глобально, мы некое связывающее всех звено: будь это осужденный или подозреваемый, его родственники, силовики, та же ФСИН. Прежде всего мы следим за условиями содержания в колониях, изоляторах. Периодически возникают же истории в разных регионах с пытками, перегибами там всякими. Вот мы следим за тем, чтобы все в исправительных учреждениях было строго в правовом поле. Слава богу, у нас в республике спокойно, никакого такого жуткого беспредела нет. Хотя и бывают определенные трения, иногда нам как правозащитникам приходится повоевать.

— В смысле «по-хорошему» повоевать?

— И «по-хорошему», и иногда «по-плохому». Вот в свое время МВД к нам с опаской подходило и ФСИН тоже осторожничала. Они же как раньше думали: «Ходят тут всякие. Сейчас будут докапываться, выковыривать что-то, жалобы потом писать, прокурорских дергать». И отношение было такое, с недоверием. Сейчас все изменилось, есть взаимопонимание. Они видят, что если мы критикуем, то это не ради кляузы на них, а наоборот, как помощь, сделать что-то лучше. Нам удалось выстроить деловые отношения. Мы такой вспомогательный орган для ФСИН и МВД. Министры, генералы, высокие начальники не всегда же могут знать, что творится в конкретно взятой колонии. Мы ездим по тюрьмам, заезжаем в отделы полиции, смотрим изоляторы: проверяем условия, питание, вплоть до того, убрали снег с прогулочных двориков или нет. Немногие знают, но мы также следим за психиатрическими больницами и детскими спецшколами.

— А вот когда вы приезжаете с проверками, предупреждаете заранее руководство учреждений?

— Да, обязательно. От коллег из других регионов мы периодически слышим истории, как они по несколько часов, по полдня иногда, не могут попасть в ту или иную колонию. Просто не пускают. По разным причинам — это же все-таки режимные объекты. В Татарстане, сколько лет работаю, такого нет. Мы предупреждаем о визитах, приезжаем, нас обязательно встречает начальник отдела или его зам, заходим, в журналах расписываемся — никаких проблем нет. Нас везде пускают, в любую точку, куда захотим: штрафной изолятор, режимный отряд, в производственные цеха, автомастерские, столовую, баню, жилой сектор. И не думайте, что нас там за ручку водят и показывают только то, что нестыдно показать. Нет, у нас везде есть доступ, вникаем во все процессы.

«Если выявляем замечания, то мы не в прессу, не в прокуратуру бежим жаловаться, а пишем доклад на имя министра — все быстро устраняется».

Азат Гайнутдинов председатель ОНК РТ

У нас открытый диалог и полное взаимопониманием с руководством. Они видят в нас помощников. Понимаете, когда человек долгое время работает на одном месте, глаз замыливается, какие-то вещи можно не заметить. И не все в наших учреждениях ведь халтура. Мы тоже понимаем, что у нас, например, очень старые следственные изоляторы, что так или иначе накладывает свой отпечаток на условия содержания. Да, там есть до чего докопаться, но это же не оттого, что начальник учреждения плохой, не все от него зависит.

— Кстати, по поводу «докопаться». Тут на неделе неожиданно разгорелся конфликт вокруг чистопольского СИЗО-5, где якобы в рационе арестантов-мусульман оказалась свинина. Вы реагируете на такие ситуации?

— Разумеется. Проблема с халяльным питанием действительно есть. Но решение ее, по идее, должно проходить на законодательном уровне. А это сразу автоматически куча дополнительных нюансов. Там же не только мусульмане, но и православные поднимают такие вопросы вокруг питания, вегетарианцы, евреи хотят кошерный рацион.

Тут есть простой выход, мы давно о нем говорим на всех конференциях и круглых столах. Достаточно закрепить внутренним документом ФСИН понятие о «постном питании». Отдельный закон не нужен, его разработка и принятие — это время. Мы предлагаем компромисс с «постным питанием», что будет предполагать готовку с учетом религиозных канонов. Соблюдать это в принципе несложно. Я эту тему уже даже обсудил с муфтием Камилем хазратом Самигуллиным. Он сказал, что на ближайшем межрелигиозном совете вместе с митрополитом Кириллом поднимает вопрос и они выйдут с соответствующей инициативой. В принципе, этот вопрос с питанием решаемый, ничего сверхсложного в нем нет.

«Мы некое связывающее всех звено: будь это осужденный или подозреваемый, его родственники, силовики, тот же ФСИН. Прежде всего мы следим за условиями содержания в колониях, изоляторах» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Если сейчас Гафурову дадут срок — он может и не выдержать…»

— Смотрите, раз вы имеете доступ практически во все места исправительных учреждений, во все закутки, бывало ли, что осужденные просили вас что-то пронести, например?..

— С глупостями такого характера даже не обращаются. Были, конечно, определенные моменты, обращались в духе: «Давайте через вас наши родственники привезут то и то». Это ни в коем случае. Мы для всех членов ОНК проводим внутреннюю учебу о том, что можно, а чего нельзя. И у нас так поставлено, что член комиссии не может ходить один — всегда вдвоем или втроем, так положено по закону. Часто компанию в таких визитах составляют спецпрокурор или представитель уполномоченного по правам человека (с 2019 по 2022 год осуществлено более 350 таких совместных посещений — прим. ред.). И вот все эти моменты «что-то взять с собой и передать» — строго под запретом. Когда мы проходим в колонию, нас же тщательно обыскивают, сумки все просвечивают, сейчас везде поставлены современные металлоискатели. Никаких проносов там просто физически нельзя осуществить.

— Может, просят о другой помощи, которая не запрещена?

— Таких очень много. Бывает, заключенные и подследственные видят в нас благотворительную организацию. Пишут письма с просьбами помочь родным на воле или еще что-то такое. Вот, например, ходили мы к осужденной судье Пестречинского суда [Эльмире Зиганшиной]. У нее остались двое детей. Они сейчас на попечении ее мамы, то есть бабушки, а она сама детдомовская, других родственников просто нет. Мы несколько лет помогали ее детям продуктовыми наборами. Понятно, что мать сглупила, оступилась. Но по-человечески же жалко. Особенно когда видишь этих людей, в каком они положении: растрепанные, уставшие, на нервах. Они же не «тюремные люди».

— Такие порой попадают в подобные места.

— Недавно были в изоляторе у [Александра] Игонова (бывший замначальника Приволжского управления Ростехнадзора). Я смотрю на него, он сильный мужик, сильный руководитель, чувствуется. У него же за плечами еще и боевой опыт в Чечне. Казалось бы. Он говорит мне, мол, задержание для него стало полной неожиданностью, не думал никогда, что в такое вляпается. Сидит поникший. Когда все это видишь и через себя пропускаешь — очень тяжело становится. Надо же понимать, что мы еще своего рода такие «тюремные психологи»: кого-то успокаиваем, помогаем адаптироваться к новой среде, чтобы люди просто-напросто не терялись.

Вот я сижу и смотрю — ну кто из них застрахован, чтобы в тюрьму не сесть? Никогда в жизни не думал, что у нас [Ильшат] Гафуров окажется в таких местах. Вот его адвокат рассказывает: «Духом не теряется. Начал спортом заниматься, за питанием следит». Я Игонову тоже так говорю: «Саш, давай, руки не опускай. На прогулке отжимайся, приседай. В здоровом теле — здоровый дух. Самое главное — не ломаться духом». Сильные люди, бойцы, руководители, которые тысячами людей управляли, порой ломаются. А иногда даже, наоборот, становятся еще сильнее.

«Вот бывший начальник ОБОП Залялов. Захожу к нему в камеру, смотрю на него — волк такой. Дух его не сломать. Как приехал в колонию, так сразу стал бригадиром. Есть такие люди, не теряются, быстро приспосабливаются. Но не всем это удается».

Азат Гайнутдинов председатель ОНК РТ

Не дай бог, если сейчас Гафурову дадут срок — он может и не выдержать. Ему уж сколько лет там? Таким тяжело. Например, был глава Буинска, бабай такой [Аглям Садретдинов]. Лишний раз заходить к нему и разговаривать — прямо жалко, когда видишь, что люди скисают, в себя уходят. Бывает же, кто-то и в дурку попадает.

Когда нас стали спрашивать о VIP-камерах, я не сразу понял, о чем шла речь. Пошел к [Роберту] Мусину посмотреть, что за камеры такие. И что вы думаете? Самая обычная камера. Одно только — полный холодильник. У многих осужденных есть еда с передачек. Но ты хоть в золотой клетке будь с колбасой на каждый день — если пал духом, то кусочек этой колбасы в рот не полезет.

— Вы же и к Ильназу Галявиеву ходили с проверкой?

— Ходили. Мы это не рассказывали, но я был на следующий день, как его в изолятор привезли. Я подошел и спросил у него: «Что же ты натворил?» Голова опущена, молчит. Представляете, все хаяли: «Убийца, мразь!» Там еще и видео распространили с его задержания, где он там кричал всякую несуразицу. А я вот прихожу на следующий день и вижу такую совершенно иную картину. Головой поник и молчит.

Мы не только по изоляторам ходим, но и по колониям. Там же разные люди тоже сидят. Помните, в Татарстане рыбака (Сергея Елесина) двое парней сожгли? Старший получил 16 лет, другой вроде 18 лет. Оба работают в колонии, трудоголики такие. Но вечно с опущенной головой. С ними общаешься… Они же там в умат пьяные были, говорят, даже не помнят, как это все произошло. И когда ты вот смотришь на них плачущих… Да, они человека убили, сожгли его, это ужасное преступление, но… Дали 16 лет, отсидел только 6 — впереди еще много.

— Люди просто ломаются.

— Да, и таких моментов много бывает.

«Никогда в жизни не думал, что у нас [Ильшат] Гафуров окажется в таких местах. Вот его адвокат рассказывает: «Духом не теряется. Начал спортом заниматься, за питанием следит» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ОНК — это не только про общественный контроль»

— Вы только надзором и проверками занимаетесь?

— Нет, это только один из фронтов. Вообще, по числу обращений, которые мы получаем, на первом месте — помощь в переводе на принудительные трудовые работы, смягчение наказаний по 80-й статье УК. ОНК — это не только про общественный контроль, но еще и про ресоциализацию. Это даже прописано в нашем уставе. Точнее, ОНК оказывает содействие общественным организациям, которые занимаются ресоциализацией. Нам и Воронцов периодически об этом напоминает: «Вы не только надзираете, но еще и этим должны заниматься».

— С чего все начинается?

— С доверия. Когда мы впервые вышли с инициативой завоза гуманитарной помощи, нам прилетело: «О, общак хотят завести». Некоторые возмущаются: мол, зачем этих жуликов и убийц кормить? Меня коллеги по России не понимали в свое время. Никто не понимал, зачем мы этим занялись. На Курбан-байрам мы вместе с ДУМ (они это самостоятельно раньше начали) уже 7 с лишним лет мясо завозим в колонии. Или совместно с Казанской епархией на Пасху завозим яйца, куличи. Тут огромная благодарность ФСИН и лично Дауфиту Закировичу [Хамадишину], который пошел тогда нам навстречу и поддержал. Сейчас продолжает поддерживать в этом и Эдуард Данилович [Хиалеев], за что ему также огромное спасибо. Многие же нас не понимали: ну зачем, зачем подкармливать преступников? Да все очень просто — путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Этим мы завоевали сердца тысяч осужденных. Для всех они преступники, а для меня как правозащитника, занимающегося ресоциализацией, они люди в первую очередь. Так мы вошли к ним в доверие. Когда человек тебе доверяет, то, значит, он тебя услышит и уже можно с ним говорить о ресоциализации.

«Наша задача — вывести из колонии людей, а не зверей»

Азат Гайнутдинов председатель ОНК РТ

По статистике, у нас 90 процентов преступлений совершается в состоянии алкогольного опьянения. Вот кого здесь винить? Только их? Нет, здесь все виноваты: кто спаивает, кто продает, кто привозит. Я не оправдываю сейчас. Да, в тюрьме есть и такие, попался — неси наказание. Но даже если он нелюдь… Давайте ему пожизненное, и мы о нем забываем совсем. А если человеку дают 25 лет, значит, мы ждем, что он когда-то освободится. Получается, этим человеком надо заниматься, его нужно подготавливать к свободе. Он не должен выходить брошенным и никому не нужным.

У республиканской ОНК есть свой офис. Он на базе Дома НКО, что при Общественной палате Татарстана, на улице 8 Марта, 18б. За что руководство палаты и лично Зиле Рахимьяновне [Валеевой] отдельные слова благодарности. Там мы каждый вторник проводим приемы граждан. За последние два года нами было рассмотрено более 1,1 тысячи обращений. Приходят родственники осужденных: родители, братья, сестры, даже дети. Мы с ними специально встречаемся, потому что один из важных компонентов ресоциализации — это родственные связи, семья. Если мы видим, что человек нужен на свободе, то это показатель, что есть еще шанс. Почему? Потому что бывает так, что люди становятся просто ненужными своим родственникам на свободе. Они говорят: «Зачем он нам такой?» Поэтому мы общаемся с родственниками, чтобы понимать, чего ждать в будущем.

Потом смотрим на осужденного, с ним общаемся. Смотрим, трудоустроен ли он в колонии, какая у него характеристика, выплачивает ли ущерб по исковым требованиям и прочее. Если видно, что человек старается исправиться, становится лучше, то, конечно же, мы ему всячески помогаем. Пишем гарантийное письмо, обращаемся в суд за него с ходатайством о переводе на принудительные работы.

— Осужденные не сами обращаются?

— И он сам тоже, но мы сопровождаем. В суде говорим, что готовы его принять на реабилитацию, трудоустроить, им заниматься от и до. И спасибо судам — идут навстречу.

«По статистике, у нас 90 процентов преступлений совершается в состоянии алкогольного опьянения. Вот кого здесь винить? Только их? Нет, здесь все виноваты: кто спаивает, кто продает, кто привозит» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Разве? По статистике, у нас же вроде очень «капризная» судебная система по этим вопросам.

— Потихоньку меняется. Понятное дело, это их работа. Они очень профессионально подходят к каждому осужденному. Нам может казаться что-то так, после общения с человеком мы все равно сердцем видим. Но и нас «чуйка» может обмануть, к сожалению, тут уже никто не застрахован. Судьи подходят объективно. Внимательно по бумагам изучают каждый факт его прошлого и выносят объективное решение.

Мы тут их сопровождаем юридически. Одним из таких ключевых локомотивов этого является Сария Харисовна Сабурская, наш уполномоченный по правам человека. Я вообще первое время удивлялся. Женщина. Думаю: чего ей не хватает? А когда увидел ее в колонии, которые она очень часто посещает, хоть этого и не видно в прессе… И ведь она не для галочки делает, а искренне болеет за это. Она нам даже свою машину выделяет, чтобы была возможность съездить с проверкой в закамскую колонию. Знаете, сколько в ОНК работает ее личных помощников? Четверо. И все они опытные юристы, которые консультируют на приемах граждан в учреждениях и не только. Сария Харисовна помогает на эти приемы пригласить и представителей минюста, минтруда, минздрава, Нотариальной палаты, адвокатов, следователей, работников прокуратуры. С последними у нас вообще всегда были доверительные отношения — и с [Андреем] Панфиловым, бывшим казанским прокурором по надзору за соблюдением законов в колониях, и с ушедшим недавно в отставку [Олегом] Даминовым. Всегда только конструктив и открытый диалог. На днях вот встречался с новым казанским прокурором по надзору за исправительными учреждениями Павлом Валерьевичем Абрамовым. Знаете, встреча прошла продуктивно, особенно понравилось, что мы с ним оказались на одной волне по ресоциализации, по 80-й статье и ПТР.

Так вот, возвращаясь к приемам граждан. У нас на них собирается всегда целый десант! И каждый раз выстраиваются настоящие очереди. По статистике, в рамках каждого приема обращаются более 50 человек. Вопросов море самых разных: у кого-то по исковым, у кого-то миграционные вопросы — там вообще черт ногу сломит.

— У вас в команде и по миграционному законодательству есть отдельный эксперт?

 — Да, конечно. По мигрантам у нас работает юрист Гулия Балафендиева. Прекрасная женщина! В составе ОНК есть человек, занимающийся ресоциализацией. Есть те, кто духовно окормляет осужденных: от ДУМ это советник муфтия республики Ильдар Баязитов, от РПЦ отец Евгений (Гаврилкин). У нас же в каждой колонии есть своя церковь, мечеть. Мой заместитель — Ильнур Сатдинов — взял юридическое направление на себя. У него за плечами более 20 лет стажа работы судебным приставом. А у ребят очень много вопросов по всяким исполнительным листам — пожалуйста, получают все разъяснения.

Есть у нас даже в команде два куратора по работе с алко- и наркозависимыми осужденными. Вот все-таки у Хиалеева своя «чуйка», он всегда насквозь человека видит и чувствует, что зайдет, что имеет потенциал. ФСИН нас в этом полностью поддерживает. Знаете, нигде в России такого больше нет! Мы в двух колониях открыли отряды для алко- и наркозависимых. Туда приходят равные консультанты для общения с ними. Консультант — это бывший осужденный, который после тюрьмы смог вылечиться от зависимости и начать новую жизнь с семьей, детьми, достойной работой. Они рассказывают ребятам, как им это удалось, дают советы, наставляют на верный путь. Такое вам ни один психолог не расскажет. Все на живых примерах. Это у нас в ИК-2 и ИК-19 такая работа выстроена.

Есть у нас еще Даренков [Александр], спортсмен, [гендиректор бойцовской лиги «Татфайт»].

— Человек, который вроде далек от уголовно-исполнительной системы…

— Далекий, но как он вжился! У нас в команде 11 человек — такие бойцы невидимого фронта. Нас вроде и не видно, но такой пласт работы закрываем. И ведь все это бесплатно. Все эти общественники — просто сумасшедшие люди! В хорошем, разумеется, смысле. Сами подумайте — ну какой нормальный человек по своей воле бесплатно будет ходить в колонию? Ходить, общаться, выслушивать все.

«У нас в команде 11 человек — такие бойцы невидимого фронта. Нас вроде и не видно, но такой пласт работы закрываем. И ведь все это бесплатно» Фото: Оксана Король

«Чего им не хватает? Денег? Нет!»

— Но ведь это постоянный стресс.

— Не без этого. Недавно к нам в офис приходила бабушка на прием, уже под вечер. Она рассказывает: «Не знаю, что делать. Вот у меня сынок сидит. У нас сложная судьба: всю жизнь с мужем на „Казаньоргсинтезе“ проработали, нам дали двухкомнатную квартиру. Мы с утра до вечера на работе были с мужем. А дети сами по себе. Было два сына. Один попал в группировку „Жилплощадка“, другого сына зарезали. Второй потом стал выпивать. Слава богу, женился, ребенок родился, но с женой разошлись. Она там начала: ребенка то дам, то не дам. И в один день… Ох, я в таком положении осталась, лучше бы мне внука оставили. Так вот, что случилось? Сын пошел, забрал ребенка, расчленил пополам — половину себе оставил, половину жене отдал». Я сижу и слушаю все это. Бабушка со слезами. А у меня ком в горле. Давление потом так шандарахнуло, настроения никакого. И такие ситуации бывают.

— Как справляетесь с ними?

— Обязательно душ принять. Также помолюсь, так как верующий.

 — И в чем удовольствие от такой работы тогда?

— Мы помогаем людям. Такими мало кто занимается. Я рад, что мы это взяли на себя, что у нас есть единомышленники, хорошая команда. Вот у нас Гулия Гумаровна [Балафендиева]. Какая у нее машина? Geländewagen. Она юрист, муж — крутой адвокат, взрослые дети. Что еще надо? Нет, она помогает людям. Ильдару Рафкатовичу [Баязитову] чего не хватает? Денег? У него самая крутая общественная организация, которую я знаю, не только в республике, но и в России. К нему президенты, прокуроры, мэры приезжают. Казалось бы, что ему надо от заключенных? Он болен помощью другим. Когда ты начинаешь это делать, то без этого тебя начинает просто ломать. Мы получаем удовольствие от того, что приносим пользу.

— Сколько, получается, в команде ОНК сегодня людей? 11? Маловато для почти 10 тысяч осужденных в республике, нет?

— Да. Недавно на последнем совещании с Зилей Рахимьяновной встал вопрос, чтобы дополнительно набрать 3–4 человек в Закамье, чтобы там был некий наш штаб. Особо не разъездишься до Нижнекамска, Альметьевска — на этой порой целый день уходит. Есть идея создать некий штаб на базе Набережных Челнов, открыть свой филиал. Сейчас этим отдельно занимаемся, набираем людей.

Вообще, мы сейчас завершаем работу этого созыва. Ведется новый набор. Думаем уже не 11 человек набирать, а 15 примерно. Поэтому, если у кого-то есть желание, на сайте Общественной палаты можно нас найти, там разъясняется порядок подачи документов и прочее. Если кто-то хочет помогать — пожалуйста, такая возможность есть. Но человек должен обязательно именно хотеть этим заниматься.

Во многих регионах, например, набрать людей набрали, но работать они не работают. Это не совсем хорошо. Говорят же: «Когда кот ходит — пускай даже мышей не ловит, но от его запаха мыши уже не беспредельничают». Вот и у нас то же самое. Когда ОНК ходит по колониям — пускай она какая-то беззубая организация, но укусить все равно может. Мы можем шум поднять, пожаловаться — мы знаем свои полномочия. И нас целиком Москва в этом поддерживает, нас в обиду не дают. Но мы живем у себя в республике. Цель наша — не отношения портить с кем-то, не цепляться, не выковыривать что-то, а чтобы просто у нас здесь все было спокойно.