Татарстанское симфоническое наследие оказалось «твердой валютой»

МАЖОРНО-МИНОРНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ

Главным событием концерта, посвященного 75-летию союза композиторов Татарстана, стало возвращение в репертуар ГСО РТ Пятой симфонии Малера — сочинения, знаменательного как в творчестве Густава Малера, так и в биографии главного оркестра республики. Впрочем, открывала его Увертюра к моцартовской опере «Дон Жуан», а продолжил — Фортепианный концерт №20 в исполнении молодого пианиста Тагира Камальтдинова. Одноименные тональности — ре-мажор и ре-минор — роднят эти моцартовские опусы, не так далеко стоящие хронологически (соответственно 1787 и 1785 годы), но диаметральные по эмоциям.

В первоначальной версии у «Дон Жуана» Моцарта имелся подзаголовок «Наказанный развратник». Это, согласитесь, готово поддаться актуализации каждым из нас, буквально в эти дни чувствующих себя «наказанными» уж никак не слабее севильского повесы из пьесы Тирсо де Молины. Наблюдение, конечно, субъективное, но в Увертюре роковые «шаги Командора» впечатлили сильнее остального материала, намекающего на dramma giocoso — «веселую драму», жанр, на котором настаивал солнечный, несмотря на вечное безденежье, Вольфганг Амадей Моцарт.

Тагир Камальтдинов

А вот в Фортепианном концерте №20 он ни на чем не настаивал, кроме точных нот в тональности ре-минор (она же — тональность его будущего Реквиема) и мерцающей зыбкости того, что в венской клавирной культуре XVIII века отыгрывалось одновременно и строгой формой, и исполнительской стихийностью, почти импровизацией. Камальтдинов почти совпал с требуемым полетом концертного пианизма. Просто, видимо, в силу юного возраста, чрезмерно увлекся серьезностью всех тех виртуозных «мелочей», которые на самом деле образуют лишь периферию к самому драгоценному в концертах Моцарта — крупноформатной лирике медленной части, почему-то прозвучавшей тяжело, бездвижно и как-то стилистически неопределимо. Не аутентизм, не современная аналитичность — скорее уж доброкачественное школярство.

ОБРЕТЕНИЕ СОБСТВЕННОЙ ИСТОРИИ

После Моцарта Пятая симфония Малера переключила восприятие на романный масштаб, слух — на оркестровый гигантизм, а эмоции — на ту катастрофичность, которая ровно с этого сочинения геометрически прогрессировала в малеровском симфонизме. Сочинение 1902 года было поворотным в биографии композитора. Не зря Арнольд Шенберг в письме о своем впечатлении от Пятой написал Малеру: «Я видел, как человек в мучительном волнении бьется, чтобы достичь внутренней гармонии, я ощутил человека, драму, истину».

Александр Сладковский

Вообще, эту симфонию играют, в зависимости от таланта дирижера и специфики оркестра, по-разному. Длина исполнения, как правило, инспирируется «зависанием» в четвертой части симфонии Adagietto. Более-менее краток был Бруно Вальтер — около 9 минут. У Леонарда Бернстайна эта часть звучала уже 11 минут 20 секунд. А еще были сэр Георг Шолти, Рафаэль Кубелик, Джеймс Конлон. И все распределяли симфоническое время Пятой малеровской по-разному. Потому что симфония эта не конвенциональна по форме: пять частей — ужас, кромешная борьба... И лишь в четвертой части вдруг открывается красота. Вечная, необъяснимая, завораживающая. Это, конечно, испытание не только на слушательскую, но и на исполнительскую выносливость. Убежденность дирижера в правоте зависаний, остановок, восклицаний, реплик и контрастов в этой музыке — такой же сюжет, как и — тяжелыми группами или каскадными соло — эпизоды всей огромной симфонической композиции. Играть Пятую Малера — все равно, что удерживать на плаву кренящийся, вот-вот готовый утопнуть от ветра, волн и прочих стихий морской лайнер. Александр Сладковский удержал.

Знаменитое по фильму Висконти «Смерть в Венеции» Adagietto (4 часть) прозвучало с каким-то капроново-струнным неправдоподобием. Словно мир грез именно так и обязан перевесить невыносимость бытия. Словно всем перегрузкам симфонического давления — а состав оркестра-то большущий: семь валторн, четыре ударника и так далее — струнно-арфовая прелесть Adagietto уготована то ли спасительной иллюзией, то ли тихой цитаделью правды, «истины», о которой сообщил в своем письме великий Шенберг.

Как бы то ни было, ГСО РТ дал понять, что, несмотря на «неправильный», модернистский формат этой симфонии, отпечатком генетической памяти прежнего европейского симфонизма все же мыслит упор на четвертую — предпоследнюю часть. Ну а пятая — финальная у Малера — звучала не столько финалом, сколько эпилогом, что, между прочим, не одно и то же.

Председатель союза композиторов РТ Рашид Калимуллин

«РАХЛИНСКИЙ» ПРИЗЫВ

Учитывая, что Пятую симфонию ГСО РТ со Сладковским 20 декабря будут играть в Москве, в Большом зале консерватории, исполнение ее можно было бы счесть за банальную «обкатку» предстоящего в столице выступления. Если бы не некоторые «паспортные» данные.

В прежние, еще рахлинские времена, к Пятой симфонии Малера оркестр «подобрался» где-то к середине 1970-х. На памяти коллектива уже была Первая симфония того же композитора. Но Натан Рахлин что-то от своего казанского оркестра ждал: особой кондиции, что ли? И дождался. Что самое удивительное, вчера в составе ГСО РТ участвовали минимум трое рахлинцев, которые в свое время и растормошили Натана Григорьевича словами: «Ну, когда же мы сыграем Пятую симфонию Малера? Такая ведь красивая музыка!» Людей этих зовут Лариса Михеева, Василий Ластовка, Евгений Илюхин. Что-то подсказывает, что нынешнего дирижера на предмет той же симфонии им «тормошить» не пришлось. И уж коли симфоническая жизнь проживается людьми вот так по-настоящему, наше дело — следовать их примеру, рассуждая при этом примерно как Пушкин: «Сердце будущим живет;/ Настоящее уныло:/ Все минует, все пройдет;/ Что пройдет, то станет мило».