Валерий Печейкин Валерий Печейкин: «Спектакль сделан для того, чтобы люди узнали, как хорошо дружат Москва и Берлин» / Фото предоставлено организаторами

«БЕЗ СОЦИАЛЬНОГО ТЕМПЕРАМЕНТА ДЕЛАТЬ ТАКИЕ ВЕЩИ НЕЗАЧЕМ»

— Валерий, в ближайший вторник (17 октября) в творческой лаборатории «Угол» покажут спектакль Юрия Муравицкого «Вижу тебя, знаю тебя»/Ich sehe Dich, ich kenne Dich, где вы выступаете  в качестве драматурга. Расскажите об этом опыте российско-немецкой театральной коллаборации. И почему спектакль сейчас путешествует по маршруту Москва – Казань – Ростов-на-Дону?

— Спектакль, собственно, и сделан для того, чтобы люди узнали, как хорошо дружат Москва и Берлин. И правильно показать его и в других городах, например, в Ростове и Казани. Удаленность от главного города страны не должна быть препятствием, тем более в 2017 году. Поэтому очень здорово, что спектакль покажут в Казани и в Ростове-на-Дону – в двух больших, крупных, культурных и развитых городах. В Москве, кстати, был всего один показ (в центре им. Мейерхольда – прим. ред.), что для такого города очень мало. И единственное, что мы можем предложить потенциальным зрителям, – это ехать в Казань и Ростов. Так что, может быть, к вам специально приедут зрители.

— Когда вы говорите про дружбу Москвы и Берлина, сразу в голове возникают Владимир Путин и Ангела Меркель, а с этим у них сейчас не все в порядке...

— И это возможно. Тем более Ангела Меркель в нашем спектакле упоминается.

— Но в аннотации к спектаклю звучат другие и, очевидно, выдающиеся имена: Василий Кандинский, Всеволод Мейерхольд, Вальтер Беньямин. Все это само по себе интригует.

— Охватить отношения между двумя странами одним сюжетом нельзя, да и незачем — в спектакле вы увидите рассказы о людях, которые в разное время приезжали то в Москву, то в Берлин и делились своими свежими впечатлениями. Кто-то встречал свою любовь, как Вальтер Беньямин, а кто-то влюблялся в искусство или сам город. А кто-то, наоборот, раздражался, как Владимир Набоков, о чем он довольно искренне и иронично пишет в романе «Дар». А в другом случае пересечения между Россией и Германией произошли внутри человека, как это произошло с композитором Альфредом Шнитке. Поэтому «дресс-кодом» для входа в наш спектакль было условие того, что человек из России оказался в Германии или человек из Германии оказался в России. Все такие сюжеты мы в спектакль пустили, и они у нас работают, выстраиваясь в сверхсюжет.

Так что у нас там «классики и современники». Есть даже геи! Об этой истории мы во время репетиций говорили: «Интересно, что скажут об этом в Казани». Осталось совсем немного времени, чтобы узнать.


«КОГДА ДЕЛАЛИ ЭТОТ СПЕКТАКЛЬ, ЗАДАВАЛИ СЕБЕ ВОПРОС: «ЧТО СЕГОДНЯ ЭКСПОРТИРУЕТ РОССИЯ?»

— То есть спектакль – это такой своеобразный «наш ответ Чемберлену», реакция на все то, что происходит сейчас между российским государством и условным западным миром?

— Ну конечно, это рефлексия на то, что происходит. Собственно, без социального темперамента делать такие вещи незачем. Мы просто надеемся показать, напомнить, что история отношений между государствами – это не только история войн, шпионажа, шантажа и еще чего-то, а это еще и история любви, искусства, произведений, встреч. То, что на самом деле составляет человеческую жизнь. И ценность жизни должна только расти и состоять из приятных мелочей. Мы старались находить эти приятные мелочи в воспоминаниях людей прошлого.

— А не были эти приятные воспоминания иногда и историей личных заблуждений? Скажем, Вальтер Беньямин приехал в свое время восхищенным из СССР, но, возможно, ему показали не совсем ту страну, которая была на самом деле?

— Беньямин вернулся не только восхищенный, он довольно много писал критического, например, о том, как воспринимается искусство в Советской России. Да, и его спор с Бернхардом Райхом был как раз из-за статьи о Мейерхольде. Нет, я не могу сказать, что Беньямин испытывал полный восторг, но его, конечно, радовала и восхищала политическая жизнь России, очень тогда активная. Его удивляла бытовая отсталость населения, но в то же время политическая осознанность масс. Советский Союз в тот момент был экспортером социальных и политических идей. Поэтому мы, когда делали этот спектакль, задавали себе вопрос: «Что сегодня экспортирует Россия?»

— И каков на него ответ?

— Гопников и Гошу Рубчинского (известного дизайнера – прим. ред.). Это в настоящем. Кроме того, у России есть великое прошлое, как вы знаете. Наше великое настоящее в том, что мы его пробуем сохранить. Но образ будущего, конечно, самое слабое место. Вот как-то так.

«НЕМЕЦКОЕ ГОСУДАРСТВО ПОДДЕРЖИВАЕТ ЖИВЫХ ХУДОЖНИКОВ, ПРОИЗВОДИТЕЛЕЙ НОВЫХ СМЫСЛОВ»

— Ваш текст для «Вижу тебя, знаю тебя» – это только истории из далекого и близкого, но прошлого?

— У нас в спектакле есть и наши современники, интервью с людьми с улиц Москвы и Берлина. В частности, москвичка Ольга, которая в Берлине случайно встретила Ангелу Меркель. Есть люди известные и тоже наши современники. Я уже называл композитора Альфреда Шнитке, судьба которого пересеклась с Аллой Пугачевой. Собственно, Алла Борисовна жива, здорова, многих лет ей жизни.

— Какой вы видите будущую судьбу этого спектакля?

— Это зависит от двух сторон. От стороны немецкой, которая уже дала на это средства, ну и конечно, от стороны российской, которая пока в этом не так активно участвует, насколько мне известно.

— Российская сторона – это госструктуры, отвечающие за культуру? Какую роль они могут сыграть в судьбе спектакля?

— Российская сторона дает площадки. Конечно же хотелось бы, чтобы сознательность проявляли и чиновники от культуры – немецкое государство поддерживает живых художников, производителей новых смыслов, а не только исполнителей. С нашей же стороны мы, когда хотим показать Россию на Западе, отправляем туда исполнителей, то есть людей, которые читают или играют сочинения, написанные 100 - 150 лет назад. Немцы действует несколько иначе: они поддерживают живых авторов. Что бы эти авторы ни делали, они все-таки живы по сравнению с Пушкиным или Чайковским. Очень надеюсь, что российская сторона об этом подумает.

— Но вы же можете использовать служебное положение, например, привезти «Вижу тебя, знаю тебя» на малую сцену «Гоголь-центра».

— А от этого ничего не изменится, понимаете. Если мы покажем спектакль в малом зале «Гоголь-центра», какие-то системные вещи от этого не изменятся. Если чиновники от культуры читают прессу, то вот мое к ним прямое обращение: было бы неплохо поддерживать живых людей! В Казани, насколько я знаю, так уже происходит с площадкой «Угол», где покажут наш спектакль.


«МОЕ ВНУТРЕННЕЕ ОБРАЩЕНИЕ К КАФКЕ БЫЛО ТАКОЕ: ОТПУСТИ НАС»

— Вы драматург «Гоголь-центра», в связи со всем хорошо известными последними событиями очевиден вопрос: какими настроениями живет сейчас ваш театр?

— Я могу сформулировать это двумя словами: мы работаем и ждем. Это то, что вообще в России мы умеем хорошо делать. Во всяком случае, ждать. Поэтому мы сейчас ждем и работаем. Все спектакли репертуарного плана выпускаются, залы полные. Зритель реагирует на эти события тем, что приходит в театр, смотрит спектакли.

Худшее, что может произойти, — это если не придут зрители. Вот это правда худшее. И в этом смысле сейчас все довольно неплохо. Но, конечно, мы ждем, что нашего художественного руководителя Кирилла Серебренникова освободят из-под домашнего ареста и снимут с него обвинения. Я совершенно уверен, что эти обвинения напрасны и этот человек абсолютно невиновен. Надеюсь, что скоро к этому решению придет и суд.

— А как вы себя ощущаете в качестве автора текста спектакля, который, по мнению прокуратуры, так и не был поставлен, — «Сон в летнюю ночь»? Как творческого человека вас это не вдохновляет на новые свершения?

— Я ощущаю себя, как ни странно, гораздо более существующим, потому что прокуратура поставила перед нами философский вопрос о том, что такое бытие. И некоторое время я на него старался ответить.

— Ответили?

— Есть такой старый парадокс, он называется «апорией Зенона». Был такой греческий философ, который утверждал, что движения не существует. Его оппонент, пытаясь переубедить Зенона, не нашел ничего лучше, как просто встать и начать перед ним ходить, доказывая, что движение существует. Поэтому в ответ на заявление прокуратуры мы просто этот спектакль еще несколько раз сыграли.

— Спектакль «Кафка» драматурга Печейкина и режиссера Серебренникова в «Гоголь-центре» вышел в 2016 году. Ощущаете себя провидцем?

— К сожалению... Я вот буквально несколько дней назад был в Праге и, знаете, даже пошел на могилу Кафки. И мое внутреннее обращение к нему было такое: отпусти нас. Потому что есть впечатление, что он пришел и не уходит...

— Думаете, что просьба будет выполнена?

— Ну вообще Кафка — романист и быстро не уходит...

— И все-таки нет у вас желания как у драматурга отреагировать на происходящее новыми текстами?

— Желание есть, но, находясь внутри ситуации, очень сложно принять решение, а в данном случае решение — это правильные слова. Правильные слова появляются всегда позже, после событий. Я не случайно стал драматургом, драматург — это человек, который сначала наблюдает события, а потом уже пишет. Вот я сейчас наблюдаю, потому что процесс явно не закончился.

 


«ГОГОЛЬ-ЦЕНТР» — ТЕРРИТОРИЯ СВОБОДЫ»

— Наблюдая за происходящим со стороны, не перестаешь удивляться количеству людей на просторах сети, которые высказываются не только по сути уголовного дела «Седьмой студии», а клеймят творчество Серебренникова, максимум будучи знакомым с ним по каким-то описаниям или трейлерам спектаклей или фильмов. Почему Серебренников и ваш театр настолько раздражают так называемую широкую общественность?

— Я опять же вспомню Франца Кафку. Всегда говорю: Кафка — это великий русский писатель по той причине, что он любил писать о том, чего не знает, и о тех местах, где не был. Его первый роман «Америка» про Америку, где он не бывал, и Америка для него — это такая абстракция. Но в его случае это была литературная игра, а в случае с комментаторами из русского «Фейсбука», это, конечно, другой случай.

Здесь я обычно ссылаюсь на философа Гегеля, у которого есть работа «Кто мыслит абстрактно». И он в ней доказывает, что абстрактно мыслят довольно глупые люди. Люди, которые способны построить умозаключение на основании поверхностных вещей, вроде трейлера спектакля. Они считывают только маркеры, вроде наготы или непривычной сценографии или еще чего-то, что, на их взгляд, уже означает и плохое содержание, и виновность автора в «хищении средств».

— А вы могли бы сформулировать: в чем состоит отличие «Гоголь-центра» от любого другого успешного московского театра?

— У «Гоголь-центра» есть слоган: «Гоголь-центр — территория свободы». Есть, конечно, много других прекрасных площадок, но идея свободы — какая-то очень важная внутренняя уверенность.

— Вам не кажется, что для эпохи духовных скреп такой слоган выглядит несколько вызывающе? Особенно если речь идет о государственном театре.

— В слогане уже все сказано. Мы понимаем, что территория — это ограниченное пространство и что если внутри территории есть свобода, то снаружи... Ну дальше умному человеку не надо объяснять...

«Но, конечно, мы ждем, что нашего художественного руководителя Кирилла Серебренникова освободят из-под домашнего ареста и снимут с него обвинения. Я совершенно уверен, что эти обвинения напрасны и этот человек абсолютно невиновен»Фото: ©Валерий Мельников, РИА «Новости»

О ВСТРЕЧАХ СО ЗРИТЕЛЕМ

— Многие приветствуют практику, которая заведена в «Гоголь-центре», когда в фойе театра за 15 - 20 минут до начала спектакля вы общаетесь с публикой и рассказываете о предстоящем событии. Это всегда один и тот же рассказ? Скажем, перед спектаклем «Век-волкодав» вы непременно говорите о Мандельштаме, которому он посвящен?

— Есть ядро, которое хотелось бы донести. А попутно приходят какие-то мысли или даже возникают новые обстоятельства. Например, недавно стало известно, что Анну Ахматову номинировали на Нобелевскую премию. А у нас есть спектакль об Ахматовой («Поэма без героя» — спектакль Аллы Демидовой и Кирилла Серебренникова — прим. ред.).

— Для чего вообще нужны такие встречи со зрителями, какую цель вы ставите перед собой?

— Дать образ спектакля и автора. И речь не о биографии, она зрителю не поможет. Ведь часто то, что зритель увидит,  — это не линейное повествование, не биографический спектакль или постановка по классике. У нас есть, например, цикл «Звезда» о поэтах. В этом случае особенно важно дать зрителю поэтический образ того, что он может увидеть.


«НАШИМ ХУДОЖНИКАМ ОЧЕНЬ ПОВЕЗЛО — ОНИ КАЖДЫЙ ДЕНЬ МОГУТ СЕСТЬ В ТЮРЬМУ»

— Вы переписывали для Серебренникова сценарий фильма «Идиоты» Ларса фон Триера. В известной книге кинокритика Антона Долина о фон Триере он признается знаменитому датчанину, что «Идиоты» — это его любимая картина у режиссера. А тот, отвечает, что это очень по-восточно-европейски.

— Да, в «Идиотах» есть достоевщина, есть надрыв. О, это непереводимое слово «надрыв»!

— Чем фонтриеровские «идиоты» отличаются от ваших российских «идиотов»?

— Тем, что наши идиоты в России.

— А кроме географической привязки?

— У нас все быстрее заканчивается. При атаке на общество ты мгновенно оказываешься в камере предварительного заключения. Поэтому первая задача была просто провести этот сюжет от начала до конца, не дать истории закончиться в начале. Во-вторых, Триер все-таки сделал эту историю камерной и очень частной, а в нашем случае акционизм и «идиотизм» имеют национальное значение. Наша страна невероятно откликается на поступки акционистов. В этом смысле мы сейчас находимся внутри живой истории и нашим художникам очень повезло — они каждый день могут сесть в тюрьму. А в России это ясный указатель, что ты на верном пути. Ты внутри живой истории.

— Может, это и хорошо?

— Сегодня интересно жить, интересно следить и даже участвовать.

— Кроме того, возможно, вот так «косить под дурачка» — это и есть эффективный способ существования в условиях современной России? Так можно и обхитрить того, кто сильнее, того, у кого больше власти...

— Сегодня мы перешли к «открытому конфликту»: ни одна сторона не скрывает своих намерений. Но если у Триера это эскапизм, потому что вокруг героев все социальные проблемы решены и есть общественный договор, то в России мы как раз в поисках такого договора. Ведь непонятно, как жить, нет единой оптики, нет даже единой истории.

— То есть нам еще рано сходить с ума?

— В России обретает популярность рациональное, сознательное, гражданское. Вот построим наконец социальное государство, тогда можно и сойти с ума.